– Слишком долго.
– Хотите, чтобы я кому-нибудь позвонила? Вашему мужу?
– Не… не… он там. Не видела его два года. Он злой. Буйный. Проблемный. Много проблем. В голове и вообще. Руку мне сломал, ключицу, колено, лицо мое гребаное разбил. По правде говоря…
Дальнейшее говорится слегка в сторону, со смешком, похожим на «ик», и неразборчиво.
– Насиловал меня, и все такое… это было безумие. А, ладно.
Шар отодвигает стул и идет к задней двери. Смотрит на сад, на засушенный желтый газон.
– Я так виновата.
– Это не ваша вина! Забудьте вы об этом.
Ощущение абсурда. Ли засовывает руки в карманы. Крышка чайника начинает подпрыгивать.
– Откровенно говоря, я бы солгала, если бы сказала, что это легко. Это было трудно. Но. Все позади, понимаете? Я жива. Трое детей! Младшей семь. Так что какая-то польза от этого была, вы меня понимаете?
Ли кивает на чайник.
– Дети есть?
– Нет. Только собака, Олив. А она сейчас у моей подружки Нат. Натали Блейк. Вообще-то, в школе она была Кейша. А теперь Натали Де Анджелис. Моих лет. У нее была здоровенная прическа афро…
Ли изображает атомный гриб у себя за головой. Шар хмурится.
– Да. Самодовольная. Кокосовый орех[2 - Презрительное выражение, применяется к чернокожему, который ведет себя как белый.]. Много о себе думала.
На лице Шар появляется презрительное выражение. Ли говорит в него:
– У нее дети. Живет вон там, шикарное местечко, в парке. Теперь адвокат. Барристер. Какая между ними разница? Может, и никакой. У них двое детей. Дети любят Олив. Так собаку зовут – Олив.
Она просто произносит предложения, одно за другим, они не кончаются.
– Вообще-то, я беременна.
Шар прислоняется к стеклу двери. Закрывает один глаз, устремляет взгляд на живот Ли.
– Ой, это еще только начало. Самое. Вообще-то, я сама только сегодня утром узнала.
Вообще-то вообще-то вообще-то. Она воспринимает откровение спокойно.
– Мальчик?
– Нет, я говорю, так далеко я еще не зашла.
Ли сильно краснеет. Она говорит о деликатном, незаконченном предмете. О предмете, который она не собирается заканчивать.
– Ваш мужчина знает?
– Я делала тест сегодня утром. А потом пришли вы.
– Молитесь о девочке. Мальчики – сплошной ад.
Шар смотрит мрачным взглядом. На ее лице – сатанинская улыбка. Десна вокруг каждого зуба черна. Она подходит к Ли и прижимает ладони к ее животу.
– Дайте я потрогаю. Я разбираюсь. Как бы ни было рано. Подойдите сюда. Не бойтесь. Это как подарок. Мама у меня такая же была. Идите сюда.
Она берет Ли за руку, тащит ее вперед. Ли не противится. Шар возвращает руки на живот Ли.
– Девочка будет, точно. И еще Скорпион, бед не напасешься. Бегунья.
Ли смеется. Она чувствует, как тепло переходит с потных рук девицы на ее собственный влажный живот.
– Типа спортсменка?
– Не-а… которая убегает. Придется вам приглядывать за ней. Все время.
Руки Шар падают, скука снова заволакивает ее лицо, ребенок, уставший от игры неожиданно и окончательно. Ли видит, что мысли ее снова переворачиваются. Мозг этой девицы – настоящая лотерея. Помятые мысли вытаскиваются случайным образом. Она начинает говорить о разных вещах. Все вещи равны. Будь то Ли, или изнасилование, или скука, или инфаркт, или школа, или кто родил ребенка.
– Эта школа… такая была дрянь, но люди-то, люди, которые туда ходили… довольно многие из них потом преуспели, правда? Как Кальвин – помните Кальвина?
Ли разливает чай, энергично кивает. Она не помнит Кальвина.
– У него спортивный зал на Финчли-роуд.
Ли размешивает чай, жидкость, которую она никогда не пьет, в особенности в такую погоду. Она слишком сильно нажала на пакетик. Листики прорывают свои границы и разлетаются.
– Он им не руководит, он им владеет. Я иногда туда заглядываю. Никогда не думала, что малютка Кальвин сможет навести порядок у себя в котелке – он всегда ошивался с Джерменом, Луи и Майклом. Всегда находили приключения… я ни с кем из них не встречаюсь. Зачем мне эта драма? Иногда вижусь с Натаном Боглом. Встречалась с Томми и Джеймсом Хэвеном, но давно уже не видела. Некоторое время.
Шар продолжает говорить. Кухня наклоняется, и Ли, чтобы не упасть, упирается рукой о буфет.
– Извините, что?
Шар хмурится. Она говорит через окурок, торчащий из ее рта.
– Я спросила, могу я выпить этот чай?
Со стороны они были похожи на двух старых подруг зимним вечером, обхвативших кружки обеими ладонями. Дверь открыта, все окна открыты. Воздух застыл, не двигается. Ли берет ткань своей рубашки, отдирает ее от тела. Открывается форточка, внутрь проникает воздух. Пот, собравшийся в лужицы под обеими грудями, оставляет на материи позорный след.
– Я прежде знала… я говорю…
Ли торопится прогнать свою обманную неуверенность и заглядывает в кружку до самого ее дна, но Шар это ничуть не волнует, она постукивает по стеклу двери, говорит свое, не дожидаясь слов Ли:
– Да, в школе вы определенно выглядели иначе. Сейчас вы лучше, да? Вы были тогда сплошной энтузиазм и поджарость. Всегда.
Ли все еще сохраняла все эти качества. Изменения, вероятно, произошли с другими людьми. Или с самим временем.
– Но вы хорошо сохранились. А вы почему не на работе? Чем вы вообще занимаетесь, я не расслышала.
Шар начинает кивать, когда Ли еще не начала говорить.
– Позвонила, сказала, что болею. Не важно себя чувствовала. Работа у меня, в принципе, что-то вроде общего администрирования. На добрые дела. Мы раздаем деньги. Доходы от благотворительной лотереи, некоммерческая организация – небольшие местные учреждения в сообществе, которому нужно…
Они не слушают собственные слова. Девушка по соседству все еще на балконе, кричит. Шар трясет головой и свистит. Она смотрит на Ли взглядом соседского сочувствия.
– Глупая жирная сука.
Ли следит, как девица делает пальцами ход конем. Два этажа вверх, одно окно в сторону.
– Я там родилась.
Оттуда – сюда, путешествие более длинное, чем кажется. На секунду эта местная подробность задерживает на себе внимание Шар. Потом Шар отворачивается, стряхивает сигаретный пепел на кухонный пол, хотя дверь открыта и трава от нее в одном футе. Может быть, она неторопливая, возможно, неловкая; либо она травмирована, либо рассеянна.
– Хорошо сохранились. Правильно живете. Наверное, по пятницам много друзей собирается, клубы и всякое такое.
– Да не совсем так.
Шар выбрасывает изо рта облачко воздуха, покаянный звук, она снова и снова кивает.
– Типичная снобская, вот эта вот улица. Вы единственная меня впустили. Остальные даже бы на дом ваш не поссали, начнись тут пожар.
– Мне нужно подняться наверх. Взять деньги на такси.
Деньги у Ли в кармане. Наверху она заходит в ближайшее помещение, туалет, закрывает дверь, садится на пол и плачет. Она вытягивает ногу, сбивает рулон туалетной бумаги с насадки. Она наклоняется к рулону, подкатывает его к себе, и тут раздается звонок в дверь.
– ДВЕРЬ! ДВЕРЬ! ОТКРЫТЬ?
Ли встает, пытается смыть красноту со щек в крохотной раковине. Обнаруживает Шар в коридоре; та стоит перед полкой с книгами из колледжа, проводит пальцами по корешкам.
– Вы все это прочли?
– Ну, не то чтобы прочла. Нет сейчас времени.
Ли берет ключи с того места, где они лежат – на средней полке, – и открывает входную дверь.
Все лишено какого-либо смысла. Водитель, стоящий у калитки, подает ей непонятные знаки, показывает на другую сторону улицы и начинает идти туда. Шар идет за ним. Ли идет за ним. Ли впадает в новое смирение.
– Сколько вам нужно?
На лице Шар тень сожаления.
– Двадцатку? Тридцатки точно хватит.
Она курит без рук, выпускает дым уголком рта.
Безумная пелена цветущей вишни. В розовом коридоре появляется Мишель, он идет по улице, по другой стороне. Слишком жарко – на его лице пот. Из его сумки торчит маленькое полотенце, которое он берет с собой в такие дни. Ли поднимает палец – просьба, обращенная к нему, остановиться там, где он сейчас находится. Она показывает на Шар, хотя Шар и не видна за машиной. Мишель близорук; он прищуривается, глядя на них, останавливается, напряженно улыбается, снимает пиджак, набрасывает его на руку. Ли видит, как он пощипывает свою футболку, пытается освободиться от груза дня: множества крохотных волосков, волоски посторонних людей, светлые, каштановые.
– Это кто?
– Мой муж. Мишель.
– Женское имя.
– Французское.
– Симпатичный, правда? Чудные детишки!
Она подмигивает – карикатурно морщит пол-лица.
Она бросает сигарету и садится в машину, оставляя дверь открытой. Деньги остаются в руке Ли.
– Местный? Я его видела.
– Он работает в парикмахерской у вокзала. Он из Марселя – француз. Уже сто лет как здесь.
– Но африканец.
– По происхождению. Слушайте, может, мне поехать с вами?
Шар молчит несколько секунд. Потом выходит из машины и берет обеими руками лицо Ли.
– Вы замечательная. Мне суждено было прийти к вашей двери. Правда! Вы душевный человек. В вас есть что-то душевное.
Ли крепко сжимает маленькую руку Шар и дает себя поцеловать. Рот Шар чуть приоткрыт на щеке Ли на спаси потом закрывается на бо. Ли в ответ говорит, слова, которых никогда в жизни не произносила: благослови вас господь. Их лица разъединяются – Шар неловко пятится, поворачивается к машине. Ли с вызовом заталкивает деньги в руку Шар. Величие пережитого угрожает перерасти в банальность, в анекдот: всего тридцать фунтов, всего лишь больная мать, никакого убийства, никакого изнасилования. Ничто не переживает рассказа о себе.
– Дурацкая погода.
Шар косынкой стирает пот с лица и не смотрит на Ли.
– Приду завтра. Верну долг. Богом клянусь, да? Спасибо, правда. Вы меня сегодня спасли.
Ли пожимает плечами:
– Не, не смотрите так, клянусь… я приду, правда.
– Надеюсь, с ней все в порядке. С вашей мамой.
– Завтра, да? Спасибо.
Дверь закрывается. Машина отъезжает.
3
Это очевидно всем, кроме Ли. Ее матери это очевидно.
– Что это ты вдруг такая добрая?
