Сегодня утром я приду в школу вовремя. Я сделаю вид, словно ничего не произошло. Но я не буду притворяться, что я такая же, как все, и никому не позволю снова причинить мне боль. Я буду собой, и только собой. Если ты умеешь менять судьбу, это не сложно.
Бледная женщина будет счастлива. Я верю ей и исполню ее предсказание. Я скопировала ее астролябию и попыталась передвинуть ее звезды. Это был мой первый эксперимент, и она умерла. Я не хотела, чтобы это произошло, но и оправдываться мне не в чем. Да, я убила ее, в этом нет сомнений. И все равно она будет довольна.
Чжу Инь со мной помирится. Звезды говорят, что она этого хочет. Еще они говорят, что у нее много других желаний.
Когда в следующий раз наступит полнолуние, каждый школьник получит по электронной почте фотографии обнаженной Лины. В ту ночь звезды Лины станут очень хрупкими, и она захочет умереть. Она повесится на самом высоком столбе на школьной площадке, и ее соблазнительное тело будет раскачиваться на ветру, словно лист на ветке.
В ту ночь аромат ее тела, запах смерти и вонь экскрементов привлекут внимание Чжана Сяобо. Он, словно рабочая пчела, будет сбит с толку всеми этими запахами, которые распространяются вокруг раскачивающейся девочки. Даже смерть не заставит полностью исчезнуть аромат корицы, который источает ее тело. Именно тогда она будет особенно обворожительной. Спокойная, умиротворенная, она станет морем шоколада, которое зовет его.
Что, если не судьба заставит его пойти на школьную площадку? Что, если не судьба помогла ему зажечь огонь во время ливня?
Сяобо развяжет веревку и спустит Лину на землю. Ее тело будет еще теплым, наполненным запахом лета. Ее загорелая, шоколадного цвета кожа будет молодой, упругой. Особенно его привлекут ее гладкие ноги, покрытые экскрементами. В ту ночь он испытает беспрецедентный уровень сексуального голода и страсти. Кровь закипит у него в жилах. Смерть заставит его кровеносные сосуды расшириться, и у него начнется самая мощная эрекция в его жизни. Когда его руки расстегнут ее блузку и начнут жадно мять ее грудь, он уже не будет насекомым, которого сводит с ума гнилостный запах трупного цветка. Он перестанет скитаться в потемках и обретет себя. Он лизнет лиловые губы, а затем нежно обвернет ее язык своим и будет повторять это снова и снова, без устали. Так он подтвердит свою сущность. Он узнает, чего он боится; он поймет, о чем он мечтает; он познает себя.
Мой хрупкий возлюбленный, приди ко мне. Узы зла навеки свяжут нас.
Отныне ты можешь во всем винить не судьбу, а меня.
Я – твоя звезда.
* * *
Я с улыбкой гляжу в зеркало, зная, что из-за него на меня смотрит он. Он в ловушке, в той же самой камере, которую сам построил.
На столе – еда, которую я приготовила для него.
– Это блюдо сделано из мяса бледной женщины. Его ты будешь есть еще несколько лет.
Я сказала ему правду и теперь терпеливо жду. Я знаю: рано или поздно он начнет есть.
Он решит, что я передвинула его звезды и заставила его это сделать.
Но это не так. Его звезды я не трогала. Еще в день его рождения звезды сказали, что он поглотит бледную женщину.
* * *
«Двигая звезды, ты меняешь судьбу. Двигая звезды, ты их ломаешь. Не перемещай их по пустякам».
Это были предсмертные слова бледной женщины.
Сегодня ночью много звезд сломалось, и еще много сломается. Но небо все равно не потемнеет окончательно.
На нем останется звезда, которая будет гореть всегда. Звезда, которую направлять не нужно.
Хан Сон[10 - © Перевод Михаила Головкина.]
Хан Сона многие называют одним из самых влиятельных китайских писателей-фантастов старшего поколения (наряду с Лю Цысинем и Ван Цзиньканом). Он – обладатель множества наград и опубликовал много романов и сборников рассказов. Правда, до сих пор лишь немногие из его работ были переведены на английский, но я надеюсь, что скоро эта ситуация изменится.
Хан Сон – один из высокопоставленных сотрудников «Синьхуа», китайского государственного агентства новостей, и поэтому ему выпала уникальная возможность вести хронику крутых перемен в истории Китая. Есть вещи, которые, кроме него, скорее всего, не мог бы сказать ни один другой писатель. Он неоднократно заявлял о том, что события, происходящие в Китае в наше время, являются сюрреалистичными и шокирующими, чем все, что можно увидеть в научной фантастике. Это мнение, как и многие его рассказы, поддается разным толкованиям, некоторые из которых являются взаимоисключающими.
Он обладает своим уникальным стилем и голосом, который можно сразу узнать: он предпочитает длинные, сложные предложения, большие параграфы, которые растут и растут, угрожая вот-вот опрокинуться, и заставляют вспомнить городские ландшафты современного Китая. Голос рассказчика в его произведениях дает едкие, саркастические комментарии и холодным, отстраненным тоном описывает невероятные страдания так, словно составляет каталог растений. Хан Сон умеет создавать образы, которые балансируют на грани между хоррором и ужасом, пафосом и бафосом, реализмом и трансреализмом.
«Подводные лодки» и «Сэлинджер и корейцы» – короткие рассказы, но они хорошо иллюстрируют стиль Хан Сона.
Некоторые комментаторы называют Хан Сона автором антиутопий, который с помощью научной фантастики критикует стремительное развитие Китая, жертвами которого стали миллионы людей. Другие считают его националистом, который в своих произведениях вскрывает лицемерие Запада и смеется над ним. Некоторые полагают, что его истории – продолжение ожесточенных атак Лю Сюня на мрачные аспекты истории и культуры Китая. Другие считают, что он бранит современную китайскую действительность, в которой нет места ценностям и идеалам.
Мне ясно одно: истории Хан Сона насквозь пропитаны политикой, однако в них столько слоев аллегории, что уровень понимания его произведений зависит от культурного багажа читателя.
Подводные лодки
В детстве, если я об этом просил, родители всегда приводили меня на берег Янцзы посмотреть на подводные лодки. Двигаясь по течению реки, субмарины прибывали в наш город стайками и стадами. Мне рассказывали, что они также приплывают из притоков Янцзы – рек Уцзян, Цзялинцзян, Ханьшуй, Сянцзян и так далее. Субмарин было так много, что они походили на ковер из муравьев или на тысячи наполненных дождем облачных завитков, упавших с небес.
Иногда, к моему удивлению, одна или другая подлодка просто исчезала с поверхности. На самом деле они ныряли. Сначала огромный корпус субмарины начинал медленно извиваться, затем он погружался в воду, сантиметр за сантиметром, заставляя воду вокруг бурлить, пока наконец не исчезал в толще воды целиком. Из виду скрывалась даже крошечная колонна в его верхней части, похожая на маленькую наблюдательную вышку. Река вскоре снова становилась спокойной и таинственной, а я тем временем мог лишь потрясенно взирать на нее.
А затем какая-то подлодка, словно чудовище, вдруг вылетала из воды, с плеском посылая во все стороны прекрасные волны. «Смотрите, смотрите! – кричал я. – Она выходит на поверхность!» Но мои родители никогда на это не реагировали. Их лица были деревянными, безрадостными, похожими на домашние растения, которые уже несколько недель никто не поливал. Появление подлодок, казалось, отнимало у них душу.
Чаще всего субмарины неподвижно стояли на якоре на поверхности воды. Поверх корпусов, от башни до башни, тянулись провода. На них сушилось белье – похожие на разноцветные флаги брюки и рубашки вперемешку с пеленками. На палубах подлодок женщины в прочных, грубых фартуках топили печки углем и готовили в них пищу. Столбы дыма делали реку похожей на туристический лагерь. Иногда женщины садились у воды и выбивали белье о прочные металлические корпуса, стуча по нему деревянными битами. Время от времени из подлодок выбирались старики и старухи; они расслабленно садились на палубе, скрестив ноги, и курили трубки с длинными мундштуками. Порой посидеть с ними рядом приходили собаки или кошки.
Подлодки принадлежали крестьянам, которые приезжали в наш город в поисках работы. После окончания рабочего дня крестьяне возвращались на свои подводные аппараты, служившие им жилищем. До появления субмарин крестьянам-работникам приходилось снимать дешевые квартиры в поселках городского типа, на участках земли, которые остались у деревень после того, как их угодья скупили застройщики из растущего города, оставляя их на мели среди моря небоскребов. Жители поселков городского типа сдавали места шириной в фут на общих кроватях, и крестьяне, которые строили город, были вынуждены спать, словно свиньи или овцы в загоне. Подводные лодки, с другой стороны, давали крестьянам шанс жить в своем собственном доме.
От берега к подлодкам и обратно ходили паромы. Ими управляли крестьяне, которые перевозили своих братьев и сестер между двумя совершенно не похожими друг на друга мирами. По вечерам, когда все уже вернулись домой, субмарины казались особенно красивыми. Каждая из них была освещена газовыми лампами и светилась особым образом, словно бумажная фигурка, которую прижали к оконному стеклу. Живые, яркие подлодки казались мне упавшими в реку звездами. На каждой подлодке семья сидела за столом и ужинала; прохладный ветер приносил на берег смех и разговоры, вызывая у городских жителей странное чувство зависти. Когда ночь сгущалась, огни на кораблях гасли один за другим, пока не оставались лишь тревожные прожекторы портовых башен; их лучи брели сквозь темноту и выхватывали из нее неподвижные корпуса субмарин, похожие на спящих китов. Однако в это время суток многие подлодки предпочитали исчезнуть. С каждым проходом луч прожектора выхватывал из темноты все меньше субмарин. Они погружались в воду без предупреждения, как будто крестьяне не могли уснуть, пока их не укутает слой воды, словно они – водоплавающие птицы, которые спят, засунув голову под крыло. Только погрузив свои семейства и дома под воду, они могли оставить на поверхности свои заботы, уйти подальше от опасности, неизвестности и назойливых горожан и видеть сладкие сны. Может, именно с этой целью они и построили свои субмарины?
Я часто думал о том, насколько глубока Янцзы и сколько подводных лодок может находиться на дне реки. Как странно и интересно было бы увидеть металлические корпуса, лежащие друг на друге в несколько слоев! Эта мысль заставляла меня ахать и восхищаться таинственностью мира, словно за миром видимым находился еще один.
Как бы то ни было, субмарины поселились рядом с нами, словно гнездящиеся птицы, и вызвали оживленные споры. Каждое утро они всплывали на поверхность, словно пельмени, и потревоженная ими поверхность речной глади в сверкающих утренних лучах солнца походила на весеннее наводнение. Глядя на эту сцену, я вспоминал корабли пришельцев из фильмов. Паромы деловито сновали между подлодками и берегом, везли в город бодро настроенных крестьян, которых ждал еще один день каторжного труда на стройплощадках.
Субмарины прибывали сюда со всех уголков Китая. По слухам, их стайки появлялись также в других городах и реках. В каждом море, канале и канаве, казалось, были свои колонии подлодок. Никто точно не знал, кто именно создал первую подлодку; поговаривали, что ее собрал вручную какой-то умелец из народа. По городским стандартам эти субмарины были довольно примитивной техникой: большинство из них были сделаны из металлолома, однако некоторые были скреплены с помощью оптоволокна и фанеры. Первые подлодки имели форму рыб, у многих из них были головы и хвосты, покрашенные красной и белой краской, яркие блестящие глаза, губы и даже плавники. Эти детали выглядели немного нелепо, но они демонстрировали уникальное крестьянское чувство юмора. Позднее, когда субмарин стало больше, разные варианты окраски помогали отличить одну семью от другой.
Обычно на подводной лодке могла разместиться одна семья из пяти-шести человек. Подлодки побольше обеспечивали жильем две-три семьи. Большие корабли, способные перевозить десятки и сотни людей, крестьяне, похоже, строить не умели. Некоторые горожане полагали, что субмарины созданы на основе чертежей, скопированных из книги Жюля Верна «Двадцать тысяч лье под водой», или что крестьянам тайно помогли иностранные специалисты. Однако в конце концов никакой связи между подлодками и Верном найдено не было: производители субмарин про этого писателя даже не слышали. Узнав об этом, все вздохнули с облегчением.
Спустя какое-то время взрослые либо устали от подлодок, либо делали вид, что они их не интересуют. А вот для детей подлодки оставались животрепещущей темой. В школе мы с энтузиазмом обменивались историями и новостями про подлодки, мы рисовали их на листах, вырванных из тетрадей. Но учителя никогда про них не упоминали и сурово выговаривали нам, если заставали нас за их обсуждением. Они рвали наши рисунки и отправляли нарушителей к директору. О действиях подлодок редко сообщали по телевизору или в газетах, словно прибывшие сюда корабли не имеют никакого отношения к жизни города.
Иногда полюбоваться субмаринами на берег приходила горстка взрослых – в основном художников и поэтов. Они перешептывались, говорили о том, что со временем субмарины, возможно, превратятся в новую цивилизацию, которая будет отличаться от всех остальных цивилизаций так же, как млекопитающие – от рептилий. Им хотелось побывать на подлодках, собрать их фольклор и изучить их обычаи, но крестьяне не горели желанием приглашать городских жителей на борт своих кораблей. Возможно, они слишком уставали после тяжелого рабочего дня и совсем не стремились иметь дело с чужаками. Они не хотели случайно попасть в неприятности и, кроме того, не видели, какую выгоду можно из этого извлечь. Простодушные крестьяне четко давали понять, что прибыли в город на заработки, и, похоже, не понимали, что могли бы превратить свои плавучие дома в достопримечательность для туристов, оцепить их канатами и за плату пускать на борт посетителей. И они, кажется, совсем не собирались создавать «новую цивилизацию».
Вернувшись домой вечером, крестьяне хотели только одного: поесть и лечь спать. Им нужно было как следует отдохнуть, ведь утром их ждал очередной тяжелый день. Крестьяне выполняли самую грязную и тяжелую физическую работу по самым низким расценкам, однако никогда не жаловались – ведь у них были подлодки, и поэтому они могли быть со своими семьями, а не оставлять их в далеких деревнях. Субмарины заменили им поля, которые пришлось за бесценок продать местным правительствам и застройщикам. Горожане делали вид, что судьба крестьян их не касается, но в глубине души они чувствовали себя неловко и беспомощно, хотя, конечно, никакой угрозы для города подлодки не представляли – пушек и торпед у них не было.
Когда я научился хорошо плавать, мы с друзьями тайком пробрались к подлодкам. Зажав во рту полый стебель камыша, мы незаметно выплыли под водой на середину реки, пока не оказались рядом со стоящими на якоре субмаринами. К их корпусам кабелями были привязаны большие деревянные клетки, вокруг которых бурлила мутная вода. В клетках мы увидели великое множество крестьянских детей – голых, с кожей цвета земли. Они плавали, словно рыбы, ловко рассекая воду тонкими, изящными конечностями. В солнечных лучах, прошедших сквозь слой ила, тела детей сияли. Мы решили, что это своего рода крестьянский детский сад, и восхитились удивительным зрелищем.
Нашим вожаком был мальчик на несколько классов старше меня.
– Ерунда, – презрительно сказал он. – Наверняка мы быстрее плаваем.
Все мы, кроме него, подплыли к одной из клеток и обратились к сидевшим в ней детям:
– Вы машину когда-нибудь видели?
Дети перестали плавать и собрались у той стенки клетки, где были мы. Их лица не выражали никаких эмоций, словно у пластмассовых животных. Я надеялся, что у них будет чешуя или плавники, но увидел, что это не так. Я никак не мог понять, как им удается так долго оставаться под водой без трубочек, через которые можно дышать.
Наконец на лице одного из крестьянских детей появилось удивленное выражение.
– Машину? А что это? – еле слышно прошептал он. Мне показалось, что он похож на существо из манги.
– Ха! Я так и знал! – довольно воскликнул наш вожак. – Машины бывают разные: «хонда», «тойота», «форд», «бьюик»… а еще «БМВ» и «мерседес»!
– Мы не понимаем, о чем ты, – неуверенно ответил крестьянский мальчик. – Но мы видели кучу разной рыбы. Есть красный карп, золотой карп, черный карп, осетр, а, и еще белый лещ и амурский лещ!
Теперь уже мы занервничали. Учителя говорили нам, что вся рыба в Янцзы вымерла. Неужели крестьянские дети пытаются нас обмануть? Где они могли увидеть рыбу?
– Надеюсь, они эволюционируют и превратятся в другой вид, – буркнул наш вожак.
Крестьянские дети непонимающе заморгали, а потом снова принялись бесцельно плавать в клетке, словно пытаясь держаться от нас подальше.
– Вы потом превратитесь в рыб? – спросил я у них.
– Нет.
– А в кого тогда?
– Не знаю. Когда мамы и папы вернутся с работы, спроси у них.
Я подумал о том, что их жизнь под водой, вдали от полей и садов, совсем не похожа на нашу. Они отличались от нас так же, как рыбы и креветки – от коров и овец. Может, это и есть будущее?
Мы притворились, что крестьянские дети нам интересны, и попытались с ними поиграть, но безуспешно: наших игр они не знали, и к тому же нам мешали прутья решетки. Нам это быстро наскучило. Мы почувствовали, что в мутных тенях раскачивающихся водорослей кто-то прячется; это ощущение давило на нас, вселяло ужас в наши сердца. И когда вожак отдал приказ, мы с радостью отправились за ним к поверхности, чтобы вернуться в наш собственный мир.
Крестьянские дети останутся под водой. И пусть.
Мы вырвались на поверхность. Нас окружали огромные корпуса стоявших на якоре подлодок. Они были похожи на стаю голодных, молчаливых волков посреди зимы. Примитивные мрачные корпуса, словно свежевыпавший снег, отражали яркий солнечный свет с такой силой, что мы невольно прищурились. На поверхности рыбы тоже не было, только плывущие по течению дохлые крысы и тараканы, многочисленные слои гниющих водорослей, в которых запутались тысячи выброшенных зарядок для телефонов, компьютерные клавиатуры, бутылки из-под газировки, пластиковые пакеты и другой мусор. Вонь от воды цвета фекалий была почти невыносимой, и над нами летали рои блестящих зеленых мух.
На самом деле это было чудесное, незабываемое зрелище. Увидев его, мы замерли. Неужели подлодки прибыли сюда именно для того, чтобы насладиться им? Быть может, после долгих скитаний они обрели уникальную систему ценностей и чувство прекрасного. Не обращая внимания на нас, крестьянки занимались своими делами – варили рис на вонючей воде. Мы, городские жители, умерли бы от содержащихся в ней микробов, но им она почему-то не вредила.
Встревоженные взрослые, собравшиеся на берегу, заорали, чтобы мы возвращались домой. На их лицах ясно читались страх и угроза.
* * *
За год до того, как я пошел в среднюю школу, с подлодками случилась беда.
Это произошло в одну из ночей в начале осени. Меня разбудил громкий шум. Мне показалось, что весь город закипел. Родители быстро одели меня, и мы выбежали из дома и направились к берегу реки, где уже собралась толпа. Топот ног и встревоженные крики напоминали взрывы фейерверков на Новый год. Я так перепугался, что заткнул уши, не понимая, что происходит.
Когда мы прибыли на берег, я увидел, что подлодки загорелись. Пламя перекидывалось с одной субмарины на другую, и все они запылали. Это было похоже на крупный праздник: мне показалось, что здесь собрались все жители города. Люди, прежде бесстрастные, были возбуждены; они вопили и громко переговаривались, словно присутствовали на великолепном представлении. Дрожа, я протиснулся к своим родителям и попытался разглядеть хоть что-нибудь среди моря людей.
Бушующее пламя плясало и прыгало по стоящим вплотную друг к другу подлодкам; оно кружилось и расширялось, как юбки танцовщиц фламенко. Зарево осветило небоскребы на берегу, и те засияли, словно осенние листья. Вся сцена стала напоминать только что написанную картину. Это зрелище потрясло меня, и с тех пор ничего подобного я не видел.
Почему-то ни одна подлодка не погрузилась в воду: они словно забыли, что умеют это делать. Они оставались на поверхности реки и не делали никаких попыток спастись, пока огонь пожирал их, одну за другой. Я был уверен, что с этим связана какая-то не поддающаяся описанию тайна. Может, еще один фантастический огонь горел и под водой? Может, молекулы воды превратились в другое вещество и вся река Янцзы отвергла физические качества, данные ей природой, и поэтому подлодки не могли уйти на глубину, подальше от этой сцены, на которой танцевало пламя.
Я вспомнил про детей в подводных клетках, и у меня защемило сердце от шока и тревоги. Я увидел, что мои родители стоят неподвижно, как зомби. Их глаза сияли, словно фонари; их лица превратились в маски. Другие взрослые бормотали, словно буддистские монахи, но никто не делал попыток потушить пожар. Могло показаться, что они собрались здесь только для того, чтобы стать свидетелями гибели чужаков, увидеть, как незваные гости обретают абсолютную свободу.
Та ночь, казалось, никогда не закончится, но я ни разу не подумал о смерти, только впитывал в себя вкус и бессмысленность самой жизни. Я не скорбел, не грустил, но мне было жаль, что я больше никогда не заплыву в этот странный мир, не увижу таинственные картины, которые заставляли сердце выскакивать из груди. Я знал, что этот случай никак не повлияет на мое собственное будущее, но меня все равно охватило чувство неизбывного одиночества…
Наконец настало утро. В тусклых солнечных лучах стали видны плававшие повсюду безжизненные останки. Воздух наполнился запахами осеннего гниения. Жители города подвезли краны, чтобы достать из реки обломки субмарин. На их переработку ушло более месяца.
С тех пор на реке Янцзы подводные лодки не появлялись.
Сэлинджер и корейцы
В канун Рождества Космический Наблюдатель встретил на одной из улиц Нью-Йорка одинокого, одетого в лохмотья старика, который продрог и умирал от голода. Старик называл себя «Сэлинджер», и да, это действительно был Джером Дэвид Сэлинджер, автор романа «Над пропастью во ржи».
Космический Наблюдатель решил сделать Сэлинджера объектом своих наблюдений, отвел его в «Макдоналдс» и пообещал ему купить все, что он захочет. Пока смущенный Сэлинджер жадно поглощал «чикен-макнаггетс» и сэндвич «филе-офиш», он рассказал Наблюдателю историю своей жизни.
После того как роман «Над пропастью во ржи» вознес Сэлинджера на вершину славы, Сэлинджер поселился в уединении, в сельской местности в штате Нью-Гэмпшир. Там, в холмах у реки Коннектикутривер, он купил около девяноста акров пахотной земли. Он построил хижину на вершине холма, посадил деревья, разбил сады и окружил свои владения двухметровым забором из сетки, подключенным к сигнализации.
Место, которое он выбрал для хижины, было солнечным, живописным, и прогресс обошел его стороной. Жить в хижине, вдали от людей, словно глухонемой отшельник, – это, конечно, была мечта Холдена Колфилда, и, как оказалось, самого Сэлинджера. Как только он обосновался в своей хижине, то уже редко из нее выходил. Посетители должны сначала написать ему письмо или передать записку через ворота; если это были незнакомцы, Сэлинджер просто не открывал и даже отказывался разговаривать. Он редко появлялся на публике, и, даже когда он приезжал в город на своем джипе за книгами и предметами первой необходимости, он сводил все разговоры к абсолютному минимуму. Если кто-то приветствовал Сэлинджера на улице, тот немедленно разворачивался и убегал. Его фотография появилась только в первых трех изданиях «Над пропастью во ржи», а затем он настоял, чтобы ее убрали. Найти его изображение было так сложно, что в статье, посвященной великому писателю, одна французская газета однажды по ошибке разместила фотографию Пьера Сэлинджера, пресс-секретаря Белого дома. Кроме того, как только Сэлинджер обрел известность, то стал писать гораздо медленнее и почти не публиковал новых произведений.
Великий американский народ был доволен выбором Сэлинджера. Более того, если бы траектория времени не разветвилась в связи с наблюдением, проведенным Космическим Наблюдателем, Сэлинджер так и остался бы затворником и умер от естественных причин в возрасте девяносто одного года, прожив в общем и целом неплохую жизнь.
К сожалению, неприятности во временном потоке начались именно тогда, когда он решил исчезнуть, – и в этом был виноват Космический Наблюдатель. Никто не знает, что именно намеревался сделать Наблюдатель, однако в результате его вмешательства вооруженным силам Корейской Народно-Демократической Республики удалось захватить Соединенные Штаты Америки. Северокорейские ученые не стали полагаться на примитивное ядерное оружие; вместо него они применили недавно изобретенный квантовый реамбигуатор, который изменил топологию пространства-времени, что сделало любые события возможными.
В результате непобедимая Корейская Народная армия не только объединила Корейский полуостров, но и захватила весь остальной мир. Если честно, то КНА поистине поражала воображение: она была дисциплинированной, организованной, а ее солдаты не отняли у населения захваченных территорий даже иголки. Если в оккупированном городе не было казармы, солдаты КНА спали на улицах, чтобы не тревожить мирных жителей. У них была только одна цель: освободить все человечество – как телесно, так и духовно. Надежды на спасение, как и писал Сэлинджер в своей книге, у мира не было: капитализм окончательно прогнил. О как страдали люди от духовного кризиса! Какие катастрофы происходили в экономике! Каждый новый день был хуже предыдущего, а следующий – еще хуже. Живые завидовали мертвым. Возможно, именно поэтому великий писатель удалился в свою хижину в лесу: только он понимал, насколько все скверно.
Корейцы считали Сэлинджера пророком, возвестившим о скором освобождении человечества. Корейцы поклялись освободить весь род людской именно потому, что прочли его книгу. Эти грубоватые, но добрые, неискушенные люди из Азии всем сердцем полюбили Сэлинджера. Под руководством Верховного главнокомандующего роман Сэлинджера много лет назад перевели на корейский, и с тех пор с ним познакомилось не одно поколение северокорейских школьников. Переводчик даже написал в предисловии следующее: «Наша молодежь растет в социалистической стране и постоянно окружена любовью и заботой Трудовой партии Кореи, Кимирсенского Союза молодежи и Союза детей Кореи. Поэтому они прекрасно знают о высоких идеалах коммунизма, а их жизнь наполнена яркими событиями. Следовательно, прочитав такую книгу, как «Над пропастью во ржи», они могут сравнить среду, в которой живут они сами, с чудовищными условиями жизни при капитализме и тем самым расширить свои горизонты и обрести мудрость…»
Поэтому неудивительно, что Сэлинджера так уважали в Северной Корее – даже больше, чем в Соединенных Штатах: ведь именно он сорвал с капитализма блестящую обертку и обнажил его грязное нутро.
Затворническую жизнь Сэлинджера нарушила оккупация Америки. О нем много писали военные корреспонденты, прикомандированные к КНА. Группа взволнованных корейских репортеров отправилась в Нью-Гэмпшир, нашла его хижину и потребовала у него интервью. Как обычно, Сэлинджер отказал: за всю свою жизнь он дал только одно интервью – шестнадцатилетней девушке, которая писала о нем статью для школьной газеты. Для нее Сэлинджер сделал исключение.
Хотя Сэлинджер отказался давать интервью, корейские репортеры, вдохновленные идеалами героизма и мечтающие выполнить порученное им задание, не могли просто повернуться и уйти. Они осторожно прорезали отверстие в сеточном ограждении с помощью кусачек, подошли к хижине Сэлинджера и поставили камеры у ее двери, готовясь к прямому эфиру. Но упрямый Сэлинджер снова сорвал их планы: он не открыл им дверь и не выходил из хижины три дня и три ночи. Наконец репортеры утратили терпение: никто не отказывает журналистам из официальной прессы Корейской Народно-Демократической Республики! Но репортеры помнили, что они представляют добрый и честный корейский народ, и поэтому не дали волю своему гневу. Тогда они придумали другой способ.
Вскоре в хижине Сэлинджера зазвонил телефон. Писатель взял трубку, и в ней медленно и вежливо заговорил мужской бас:
– Мистер Сэлинджер, я – министр департамента пропаганды Корейской Народной армии. Надеюсь, вы будете так любезны и удовлетворите просьбу наших репортеров об интервью. Кроме того, я предлагаю вам стать вице-президентом Ассоциации корейских писателей…
Сэлинджер машинально повесил трубку, а затем сел на пол и заплакал.
Теперь, оглядываясь назад, можно сказать, что реакция Сэлинджера, вероятно, была связана не с политической недальновидностью, а с дефектом личности. Однако корейцы сочли поведение Сэлинджера не только пафосным и излишне драматичным, но практически провокационным. Вот теперь они действительно пришли в ярость. Желая спасти то, что осталось от Сэлинджера, корейцы решили запретить его произведения и занести его в черный список, чтобы все его работы, как художественные произведения, так и эссе, нельзя было опубликовать где-либо в мире. По слухам, за период своего затворничества он написал несколько новых романов. Американские издатели собирались дождаться его смерти и уже тогда приобрести права на их публикацию. Теперь эти планы были сорваны.
