На прием к доктору мама прихватила меня, чтобы он посмотрел мое похрустывающее плечо, это оказалось кстати, потому что я с первого же взгляда определила, что доктору Кауфману даже в голову не придет заняться с мамой половым актом – он явно не из тех, кто использует брошенных и беззащитных, даже если они потрясающие красавицы. Я поняла это по его манере разговаривать и по тому, как он на нас смотрел – серьезно, сочувственно и обеспокоенно, – прежде на меня никто никогда так не смотрел, да и впоследствии нечасто.
Более того, я пришла к убеждению, что авансы доктору Кауфману будут контрпродуктивны – он может счесть маму неадекватной, и это только увеличит вероятность оказаться на попечении государства. Обеспокоенность доктора Кауфмана имела ту же практическую направленность, что и тревоги моей сестры, ибо он, стоя напротив нас, с чувством произнес:
– Миссис Вогел, вы капитан корабля, от вас зависят люди. И об этих людях вы должны заботиться, и другие должны видеть, что вы о них заботитесь. – Он ободряюще кивнул и продолжил: – Вы должны следить за детьми и вовремя вносить коммунальные платежи. Выполнять эти важные обязанности нужно неукоснительно, и вы должны постараться…
Тут мама прервала его:
– Да, хорошо, я попытаюсь…
Но мистер Кауфман еще не покончил со списком неукоснительных обязанностей и неумолимо продолжил перечисление:
– Вы должны подготовить детей к школе, вы должны закрывать двери и ворота – вы же должны помнить, что это деревня, миссис Вогел, а не город. Вы сами тоже должны хорошо питаться, это совершенно необходимо, у вас вес явно ниже нормы.
С таким же успехом он мог сказать: «А иначе ваших детей отдадут на попечение государства, миссис Вогел».
Во всяком случае, именно так я поняла его речь.
Так что неукоснительные обязанности подлежали неукоснительному выполнению. Выслушав доктора, я с той минуты на 100 % посвятила себя заботам о мамином счастье. Да, я уже дала сестре торжественное обещание, но полного понимания, сколь это важно, у меня до речи доктора Кауфмана не было. Таково свойство докторов. Им все верят. И, наверное, поэтому все хотят за них замуж.
Вернувшись домой, я передала речь доктора сестре, и мы возблагодарили Бога за мое хрусткое плечо и вычеркнули доктора Кауфмана из Списка. Однако мы не стали откладывать в долгий ящик поиски мужчины, следовало ковать железо, пока горячо, и начать с мистера Ломакса, кандидата от Либеральной партии и мастера на все руки. Если по справедливости, он шел первым в Списке, и мы делали на него главную ставку.
Сестра без промедления ему написала. Мамина манера строить фразы давалась сестре хуже, чем мне, от чего я пришла в раздражение и в конце концов была вынуждена вмешаться, чтобы письмо получилось как нужно. Но писчую бумагу и конверт дала сестра, идея тоже принадлежала ей, так что, думаю, это был совместный труд.
Дорогой мистер Ломакс!
Какая же я глупая! Я только сейчас поняла, что даже не поблагодарила вас как следует за все те мелкие работы, которые вы так любезно выполнили, когда мы переехали. Совершенно необходимо поблагодарить вас как подобает, я так чувствую. Пожалуйста, заходите и выпейте со мной горячей воды, или виски, или чего пожелаете. Может быть, обсудим еще кое-какую работу. Позвоните, и договоримся о дате.
Всегда ваша,
Элизабет Вогел
Мы передали письмо мистеру Ломаксу лично в руки, а маме сказали, что он звонил, интересовался, как дела, – касательно дома.
Мама раздраженно переспросила:
– Касательно дома?
И умная и находчивая сестра ответила:
– Господи, мама, просто ты ему нравишься, он хочет тебя увидеть.
Мама пожала плечами и сказала:
– Боже.
Но вроде обрадовалась.
Прошла еще пара дней, от мистера Ломакса не было никаких вестей, и мы подумали, что, наверное, этим все и кончится, так что сестра спросила у мамы, не желает ли она позвонить мистеру Ломаксу.
– С чего бы мне звонить херову мистеру Ломаксу? – удивилась мама.
И сестра ответила:
– С того, что он хочет с тобой встретиться.
И тут, какую-то минуту спустя, к нашему удивлению, зазвонил телефон и мама сказала в трубку: «Да, думаю, пятница подойдет». Хотя и довольно сухим тоном.
В шесть часов в пятницу мистер Ломакс запарковал свой фургон под странным углом на газоне и вылез из него в рабочем комбинезоне и коротких светло-коричневых сапогах. Он сказал, что запарковался вот так на газоне, чтобы не блокировать выезды. Думаю, что в тот момент я и осознала, что он вряд ли окажется героем маминого романа. Плевать ей было на заблокированные выходы, она предпочитала, чтобы люди думали о другом.
Мама спросила мистера Ломакса, чего бы он хотел выпить, и он попросил кружку горячей воды, и мама, которая уже налила себе стакан виски, спросила:
– Горячей воды, серьезно? Кто ж такое пьет?
Она скорчила гримасу и открыла кран с горячей водой. Мистер Ломакс попросил кипяченой воды из чайника, и мама посмотрела на него с раздражением.
Они сидели за кухонным столом, и мистер Ломакс много говорил о разнице в качестве воды из цистерны, центральной системы водоснабжения и подогреваемого бака или бойлера. Он говорил о доме и его состоянии. Его беспокоила возможность появления крыс и тараканов, ведь мы разводим цыплят, а за оградой располагается булочная. По его мнению, появления крыс и тараканов «практически невозможно» избежать. Его также беспокоило расположение бойлера, недостаток места для вентиляции, а еще перила, которые совсем расшатались.
Мама предложила ему еще что-нибудь выпить. Он выпил еще горячей воды, и мама довольно грубо спросила его, почему он пьет горячую воду. Мистер Ломакс объяснил, что он только залечил анальную трещину и надо пить побольше воды, чтобы избежать рецидива. Тут мама, видимо, поняла, что ей нечего терять, и мы разыграли для него фрагмент из ее пьесы. Мы часто разыгрывали фрагменты из ее пьесы (пьес), но обычно без публики, и нынешнее представление здорово пощекотало нам нервы.
Мы представили сцену, в которой разводящаяся пара ссорится, решая, у кого останется молодой лабрадор.
РОДЕРИК (его играла мама). Я забираю Дебби.
АДЕЛЬ (я). Нет, не забираешь. Дебби предана мне.
РОДЕРИК. У тебя остаются дети.
АДЕЛЬ. Я хочу Дебби (держит Дебби на руках), а ты получаешь тостер.
РОДЕРИК. Ты делаешь Дебби больно. (Тянет Адель за руку.)
Пара борется.
АДЕЛЬ. Мне больно!
РОДЕРИК. Отдай его мне.
АДЕЛЬ. Нет.
Родерик сдается и уходит со сцены. Адель гладит Дебби.
Мы боролись за Дебби очень энергично и немного устали, потому после представления сделали короткий перерыв, чтобы мама могла выкурить сигарету. Во время перерыва я заговорила о замеченной мною ошибке в тексте – Родерик говорит о Дебби как о существе мужского пола, в то время как Дебби на самом деле сука, и, выходит, эту строку следовало бы читать как «отдай ее мне», но мама заявила, что это намеренная ошибка, показывающая, что Родерик едва знает лабрадора, что он никчемный ублюдок. Мама затушила сигарету. Она выкурила ее только наполовину, фильтр переломился, а из белой части продолжал валить дым. Я знала, что она готова продолжать, и объявила следующую сцену, «Мой муж ушел», но, прежде чем мы смогли начать представление, мистер Ломакс сказал, что уйти нужно ему.
Воюя со своим анораком, он сказал, что знает одного человека, экс-сантехника, оставшегося без работы, потому что он потерял сертификат, выданный Палатой газового оборудования, и этот человек наверняка будет лучше соответствовать маминым задумкам, а потому он опустит его карточку в почтовый ящик. И мистер Ломакс торопливо убежал к своему фургону, припаркованному на газоне.
– Странный малый, – сказала мама, и я не могла с ней не согласиться.
– Недоразвитый, – сказала сестра, которой нравилось произносить это слово.
– Краб, – сказал Джек, он в первый же день определил это, а мнение свое он менял редко.
Сейчас самое время объясниться по поводу пьесы. К моменту расставания с папой лишь одно предприятие мамы увенчалось успехом. Одно-единственное, и произошло это, когда она, шестнадцати лет от роду, написала пьесу под названием «Планета». Она сама ее придумала, сама написала и отдала на конкурс. Потом она заняла первое место, и пьесу поставили в театре одного из университетов, и студенты театрального факультета представляли ее в течение целой недели (такой был приз).
Маме не так уж понравилось писать пьесу, и, несмотря на зазывное название, пьеса была мрачная и рассказывала о жизни обычных людей (по ее словам), но так совпало, что в то время мрачные пьесы о жизни обычных людей были в моде, и судей поразили мамины зрелость и проницательность. И пусть ее пьеса была мрачной, а писать маме не понравилось, но зато понравилось внимание публики, понравилось, что ее называют гением драматургии, говорят, что пьеса прекрасно выстроена, а диалоги просто блестящие и т. д.
Потом потекли годы, мамина жизнь являла серую беспросветную полосу – она только смотрела на огонь, рожала и пила виски, ну иногда еще пыталась вернуться в те мгновения, когда ее оценили и признали. И после папиного ухода мама принялась писать пьесы без передыху. На самом деле это была одна длинная, без конца и без края, пьеса о ее жизни, и мама постоянно ее правила, меняла и улучшала. Это была Пьеса. Иногда маме случалось написать и что-то более классическое, а то и стихотворение, но в результате все опять сводилось к той же истории. Ее истории.
Иногда работа над пьесой разгоняла тоску и мама принималась носиться с идеей постановки, и в такие дни мы ненавидели пьесу, потому что мама умоляла разыграть ее, хотя мы предпочитали смотреть «Дика Эмери». В другие дни у мамы не хватало энергии прогнать тоску с помощью пьесы (обычно потому, что она слишком рано начала и быстренько напилась), и тогда мы скучали по пьесе.[2 - «Шоу Дика Эмери» – британский комедийный сериал (1963–1981), в котором Дик Эмери представал в самых разных гротескных ипостасях. – Здесь и далее примеч. перев. и ред.]
Мама была главной героиней, и ее всегда играла я, потому что я и в самом деле могла сыграть ее, у меня и голос такой же, и манеры. Мама всегда играла папу или главного героя, потому что она была выше нас, и это оказалось важным. Мы с ней часто дрались, или боролись, или кричали друг на друга (по ходу представления).
Сестра, наделенная артистическими способностями в меньшей степени, чем мы с мамой, играла прочих персонажей – учителей, соседей и так далее. Моему младшему брату Джеку изредка перепадали крошечные, хотя и важные роли, например фельдшера скорой помощи или судьи, а как-то раз – аптекаря.
И хотя к участию в постановках у меня было сложное отношение, я должна признать, что пьеса была хорошо написана. Умело, иногда весело и всегда жизненно – ничуть не хуже пьес по телику или в театре, за исключением разве что пьес Теренса Рэттигана, который меньше объяснял, но показывал столько же. Мама слишком все разжевывала, и ее персонажи время от времени ломали четвертую стену, что я считала жульничеством. Но меня это заботило не так, как сестру. Вот только то, что заботило ее, рано или поздно начинало заботить нас всех.[3 - Теренс Рэттиган (1911–1977) – английский драматург, автор знаменитой пьесы «Глубокое синее море» об одном дне из жизни молодой женщины, поставившей все на карту во имя любви.]
4
Препарируя визит мистера Ломакса, мы с сестрой проявили должную самокритику. Наша цель заключалась в том, чтобы они вместе выпили, а потом занялись сексом в маминой гостиной и продолжали в том же духе, пока дело не дойдет до помолвки и свадьбы. Но мы слишком плохо все спланировали и небрежно исполнили, что позволило шансам ускользнуть сквозь пальцы.
И хотя мы согласились, что мистер Ломакс далеко не идеал, себя мы оценивали, исходя из того, что он все-таки идеал, пусть на самом деле так и не было.
Было ошибкой, решили мы, не предложить ему закусок и не включить музыку, из-за этого, возможно, мистер Ломакс чувствовал себя не в своей тарелке и наверняка голодным, а если я что-то определенно и знала о мужчинах, так это то, что их совершенно не интересует секс, если они голодны. Мы также согласились, что пьеса все только усугубила, в особенности сцена с Дебби, тяжеленной, надо признать. Неудивительно, что мистер Ломакс испугался.
Но мы не сдались. Сестра сверилась со Списком мужчин, вычеркнула мистера Ломакса и добавила Кеннета, папиного шофера. Я возразила, заметив, что они с мамой ненавидят друг друга до глубины души, но сестра ответила, что от любви до ненависти один шаг, то есть вы с большей вероятностью займетесь сексом и выйдете замуж за человека, которого ненавидите, чем за человека, к которому вы равнодушны. Я хорошенько подумала, и эта мысль показалась мне разумной. Что меня обеспокоило.
Следуя той же логике, мы добавили в Список механика по имени Денис, который почти уже вышел на пенсию и таксовал на своем «форде зодиак», – его мама тоже терпеть не могла.
Я спросила, не проще ли подтолкнуть ее к воссоединению с папой. Сестра сказала, что нет. По ее мнению, они все еще были как вода и камень. Кроме того, сама память о папе начала блекнуть. В то время так всегда бывало с разведенными отцами. Они старались не маячить – из соображений вежливости и удобства. Это справедливо и для неразведенных отцов, но с разведенными вы и вовсе никогда не встречались, разве что за редким воскресным обедом или когда топали по полю на пикник. В вашей личной жизни разведенный отец не участвует, и для Крошки Джека это стало проблемой, ведь в доме не было мужчины, который мог бы научить его, как изобразить ба-бах от взрыва, или объяснить, почему Западная Германия играла лучше Эквадора. Не то чтобы наш конкретный отец был способен хотя бы на что-то одно из этого – речь о принципе. Но хуже всего, что в вашей общественной жизни разведенный отец тоже не участвует – не ходит на родительские собрания, спортивные соревнования, школьные пьесы и выставки. Не видит, как вы играете на сцене, как вы стараетесь, выигрываете и проигрываете, не знает, какие вы молодцы, – а это стало проблемой уже для моей сестры: папа не слышал похвал ее школьным успехам, а потому не мог восхищаться ею в той степени, в какой она того заслуживала. Иногда она сама рассказывала ему о своих успехах, но казалось, что она хвастается и преувеличивает, и всем присутствующим от этого становилось тошно, так что сестра оставила это.
Меня отсутствие отца в моей личной и общественной жизни задевало меньше всего. Возможно, потому, что я не сомневалась, что он был бы хорошим отцом, если бы не развод. Я вовсе не страдала от того, что больше никто не напоминает мне, что следует сохранять палочки от леденцов, а то вдруг меня посетит непреодолимое желание построить модель Лестерширской тюрьмы, как случилось с папой в детстве (хотя он использовал спички). Память у меня хорошая, и я в достатке получила от него жизненных советов. А его одобрения мне не требовалось. Просто я считала, что по сравнению с остальными мужчинами из Списка он самый милый и самый хороший, и, что важнее, его мы знали лучше всех. Хотя папа и присутствовал в Списке, но (пока вы чего себе не придумали) до романтического повторного брака дело не дошло, даже попытки в этом направлении не предпринимались: мы решили, что все это слишком запутанно и маловероятно плюс требует дорожных расходов.
Мы пришли к согласию, что пока больше не стоит заманивать мужчин на встречу с мамой, сначала нужно поподробнее изучить ситуацию и разработать порядок действий. Между тем мы придумали и промежуточные проекты – дабы подбодрить маму и, как мы надеялись, предотвратить сочинение пьесы. Моя сестра была горазда на быстрые решения: завести еще одного жеребенка, поехать в театр за пятнадцать миль от нашего дома или построить кормушку. Она даже подумывала притвориться, будто произошло нечто ужасное, а потом развернуться и объявить, что тревога ложная, и мама тут же ощутит невыразимое облегчение и поймет, до чего же ей повезло в жизни. Но, на мой взгляд, идея была слишком рискованной.
Я предпочитала проекты подлиннее, сулящие разнообразные последствия. Например, обсадить аллею тополями, как это делают во Франции, чтобы деревья защищали нас от знойных ветров, или подружиться с кем-то навроде миссис С. Бороды – эта леди жила через дорогу и казалась единственным симпатичным человеком во всей деревне, она ругала нас за то, что мы мусорим, но только если мы и в самом деле мусорили, а когда мы не мусорили, она улыбалась и иногда даже зачем-то махала нам рукой.
Лучшее, что мне пришло в голову, учитывая чрезмерную худобу мамы, – заняться кулинарией, тем более что даже поджаренный хлеб и соус из петрушки нам порядком надоели. Сестра про все мои идеи говорила, что они либо слишком амбициозные, либо «навряд ли принесут плоды», имея в виду, что они так и останутся идеями. Что касается кулинарии, она сочла этот прожект нереалистичным, потому что мама ненавидела еду почти так же сильно, как она ненавидела шофера (из всех слов в английском языке она больше всего не любила слово «порция»).
И тогда сестра, куда более практичная, чем я, выступила с удачной и простой идеей, которую она представила так естественно, что я едва заметила, как это случилось.
Мы сидели в маминой спальне. Там стояла тяжелая кровать с уродливым балдахином и прочая неуклюжая мебель из грецкого ореха, и мне очень не нравились все эти древесные разводы, которые я бы охотно покрасила симпатичной изумрудной краской. Но мы любили здесь сидеть. В спальне приятно пахло и все выглядело так, как и до расставания с папой, – то же белье, те же флакончики с духами и т. д. Мама даже повесила над незажженным камином картину, на которой была изображена Офелия. Другие старые картины она снесла на чердак, заменив их изображениями абстрактных штуковин оранжевого и желтого цвета и старыми рекламными вывесками, предлагающими купить моторное масло и средства от несварения.
– Думаю, нам стоит начать ходить в церковь, – сказала сестра, глядя в увеличенные глаза мамы в зеркале на туалетном столике. (Вот такая ей пришла в голову простая и хорошая идея.)
Я удивилась, но поддержала ее и напомнила, что церковь очень удобно расположена – прямо через дорогу, так что добираться туда совсем нетрудно. Какое-то время мама молчала. Она, похоже, собиралась куда-то пойти: закапала капли в оба глаза и провела бледной губной помадой по сложенным в трубочку губам. Она почти не красилась, предпочитая выглядеть естественно. Свои длинные волосы она носила распущенными, а ее худощавое загорелое лицо усыпали крошечные квадратные веснушки, которые почему-то напоминали осколки разбитого цветочного горшка. В ее облике не было ничего лишнего, и, как мне казалось, выглядела она эффектно, тогда как остальные женщины – нелепо размалеванными.
– Ты можешь пойти в церковь, если хочешь, – наконец сказала мама, глядя на свое отражение в зеркале, и саркастически хмыкнула.
– Нет, я имела в виду всю нашу семью, – сказала сестра. – Надо же познакомиться с жителями деревни.
– Живой вы меня туда не затащите, – ответила мама, – только не после визита этого жалкого идиота викария и его дурацкой проповеди.
– А что он сказал? – спросила я.
– Он сказал, что будет несказанно рад видеть нас в церкви, но в Союз матерей меня не примут, потому что я разведена.
– Что ж, если он будет «несказанно рад нас видеть», надо пойти, – сказала я и развела руки, подразумевая «вот видишь», но получилось, будто я пародийно открываю молитвенник.
– Нет, Лиззи, когда люди говорят, что будут несказанно рады тебя видеть, это значит, что они вообще не желают тебя видеть, – сказала мама.
– Правда? А что же они говорят, когда хотят меня видеть? – спросила я.
– Тогда они ничего не говорят. Это и так понятно.
Сестра сидела подавленная, ведь ее идею разнесли в пух и прах, но тут выступил Крошка Джек, что было странно, потому что мы никогда не привлекали его к своим планам – он вечно чего-то опасался, да и был слишком мал, чтобы выкладывать ему всю правду. Но его вмешательство продемонстрировало, какой он умный и проницательный. И его не просто посетило озарение, он раздобыл листовку, подкреплявшую его замысел, и был тем чрезвычайно горд.
Крошка Джек продемонстрировал листовку, в которой сообщалось о Пасхальном параде. Сам парад Джека, в общем-то, не интересовал, но вот размахивать листовкой ему нравилось. Джек всегда подбирал рекламные листовки. В то время они были не так распространены, как сейчас. Звучит невероятно, но в них даже имелась прелесть новизны. И эта листовка Крошке Джеку особенно понравилась, ведь благодаря ей он оказался в центре внимания, а крошки только ради этого и живут.
Вслед за мамой мы спустились в кухню и, сгрудившись на большом кожаном диване, который стоял в холодном углу, стали обсуждать парад и конкурс маскарадных костюмов. Как оказалось, мама никуда не собиралась, она обдумывала одноактную пьесу под названием «Лиса – рыжая краса» о жене охотника, которая приручила дикую лису, просто чтобы доказать, что это возможно, и теперь не знает, что делать с ручной лисой, которая подсела на измельченную пшеницу и уже не выживет в лесу. Интересный сюжет.
К тому времени мы с сестрой уже всей душой ненавидели деревню, и я ненавижу ее по сей день. При этом должна признать, что ничего я не хотела так сильно, как стать своей, понравиться местным жителям. Прояви кто-нибудь хоть малейшее дружелюбие, хоть самую капельку, жизнь показалась бы мне куда лучше, поэтому я готова была сделать все, только бы меня приняли за свою.
Конечно, можно было вступить в один из деревенских клубов или прибиться к какой-нибудь группе, а там были любопытные, вот только тебя должны были принять, поддержать твою кандидатуру или твое имя должно было оказаться во главе списка кандидатов, а это означало, что от тебя самого мало что зависит. Например, мама хотела петь в хоре, но ей сказали, что сопрано у них предостаточно и с ней свяжутся, если кто-нибудь умрет, или потеряет голос, или заболеет. Сестра – страстная любительница птиц – очень хотела вступить в Клуб юных орнитологов, но в свои одиннадцать она была слишком взрослой для младшей группы, куда принимали детей до восьми лет, но когда Крошка Джек сказал, что он, наверное, не против, мы позвонили руководителю клуба, и вдруг группа до восьми лет оказалась группой до семи лет, а значит, и Джек тоже оказался великовозрастным для юного орнитолога.
По правде говоря, – если не брать в расчет церковь, а ее мы исключили из-за жалкого идиота викария, который сказал, что будет «несказанно рад нас видеть», и мамы, которой хватило ума объяснить нам истинное значение его слов, – вступать-то было особо некуда, если вы уже не чувствовали себя в деревне как дома. Однако в Пасхальном параде-маскараде могли участвовать все, а значит, и мы, и для этого не нужно было записываться в лист ожидания и преодолевать бесконечную полосу препятствий.
– Судьи особенно рассчитывают увидеть необычные и актуальные костюмы, сделанные своими руками, – протараторил как из пулемета Крошка Джек.
Я сказала, что нам не нужно преодолевать полосу препятствий, хотя небольшое препятствие все же было: мы с сестрой осуждали подобные мероприятия (парады-маскарады). Она – потому что терпеть не может, когда на нее все смотрят, а я – потому что выиграть можно, только если у тебя прекрасный костюм, который к тому же должен быть оригинальным и актуальным, а это значит, что вам должна прийти в голову оригинальная актуальная идея, а затем у вас должны иметься время и материалы, чтобы сшить костюм. Или мама, которая сошьет костюм. И побеждают всегда одни и те же счастливчики, а было бы неплохо, чтобы для разнообразия хоть разочек выиграл кто-нибудь другой.
Сестра решительно отклонила саму мысль обрядиться в маскарадный костюм, и я тоже почти отказалась от этой затеи, как вдруг маму посетила по-настоящему оригинальная мысль, настолько блестящая и актуальная, что я чуть не упала в обморок и подумала, что мне, наверное, все это снится. Я честно думаю, что это лучшая идея, которая когда-либо посещала маму, и ничего лучшего ей уже не придумать. Мама и сама так сказала. Даже пьеса, с которой она победила на конкурсе в 1957 году, не могла сравниться с той идеей. Пьеса была случайностью, а это была хорошая ИДЕЯ, а такие почти никогда не приходят в голову. Мне предстояло стать Мисс Децимализацией.[4 - Денежная реформа, осуществленная в Великобритании в 1971 году, при которой произошел переход на десятичную систему исчисления.]
Мама принялась за работу, и через час костюм был готов. Простое белое платье из гофрированной бумаги, к которому спереди была приколота гигантская пятидесятипенсовая монета из картона, обернутого фольгой.
Идея была необыкновенно актуальной, о денежной реформе все еще говорили в новостях. Децимализация произошла только в феврале, и вот в понедельник на Пасхальной неделе я выступлю в образе ходячего и говорящего пятидесятипенсовика. Я не сомневалась, что после парада деревенское общество раскроет нам свои объятия, ведь мамина идея была не только актуальна, но и проста и лишена всякого пафоса.
Отметив это, я пристала к сестре, чтобы она согласилась, она нехотя согласилась, и мама предложила сделать для нее простой костюм под названием «Закон о реформе разводов», который также вступил в силу в этом году, следовательно, костюм будет актуальным (и сделанным своими руками).
