– Что там было? Рассказывайте все!
Ну что за голос!.. Меркурьева по спине продрал мороз, и руки покрылись «гусиной кожей».
– Да я сто раз уже рассказывала, – недовольно сказала Софья и с силой перелистнула глянцевую страницу. – Мы подошли к маяку, а он лежал в траве, совершенно мертвый.
– Вас там не было, – перебила Лючия. – Вы сразу же вернулись.
– Это вас там не было! – огрызнулась Софья. – А я была! И все рассказала – и ментам тоже, когда они сюда приехали!
– А который из них… погиб? – спросил Меркурьев Виктора Захаровича, который вошел с бутылкой, покрытой морозной пленкой, и теперь возился возле буфета. – Я знаю, что Иван Николаевич, но… который из них?
– Который утром похмелялся, жив-здоров и снова запил, – сообщила Кристина. – А свалился второй.
– Это понятно, – сказал Меркурьев. – Просто я вчера плохо их разглядел.
– Погиб тот, который сильней шумел и громче пел, – наконец догадалась объяснить Нинель Федоровна, ловко расстилая на столе льняную салфетку и расставляя тарелки и приборы. – Царствие ему небесное.
– Если позволите заметить, – подал голос утренний гость, – мы слишком много времени уделяем покойному. – Меркурьев внимательно посмотрел на него. – Кончина молодого человека, разумеется, составляет большой ущерб для его домашних и сферы его деятельности, но мертвых нужно оставлять покоиться с мертвыми.
– Еще вы нас поучите, – пробормотала Софья, – а то некому!..
– Он в самом деле упал с высоты? – спросила Лючия.
Василий Васильевич кивнул.
– Когда? Ночью?
– Мы нашли его около одиннадцати утра, – сообщил Меркурьев. – В отделении сказали, что он пролежал уже часов семь. Да это не первый случай!.. Они говорят, оттуда время от времени кто-нибудь падает. То пьяные, то скалолазы, то разгильдяи, которые лезут селфи делать. Лестница в хорошем состоянии, забраться наверх можно. Дверь регулярно заколачивают и так же регулярно ломают.
– Завалить бы вход надо, – пробормотал Виктор Захарович. – Ну, давай, Василий Васильевич, тяпнем по маленькой! Кто с нами?
Стас сначала посмотрел на Лючию и только потом сказал, что не хочет, утренний гость тоже отрицательно покачал головой, сделав любезное лицо.
– Благодарствуйте, – сказал он. – В такое время суток от крепких напитков можно излишне разгорячиться. Перед сном это нездорово.
– А ты туда сам заходил? – спросила Кристина. – Ну, внутрь! Я, между прочим, тоже хотела на самый верх забраться и окрестности пощелкать, но теперь не полезу, конечно.
– Да ничего там нет интересного, – фыркнула Софья. Вид у нее делался все более раздраженный. – Камни и пылища! И чайки гадят. Там кругом чайки полоумные летают.
– А компаньон покойного до сих пор здесь? – спросил Меркурьев.
– Жуткое дело! – подхватил Виктор Захарович. – Как узнал, что друг его погиб, в лице изменился, весь позеленел…
– Мы «Скорую» хотели вызывать, – вставила Нинель Федоровна.
– И сразу начал виски пить, – продолжал хозяин. – Когда из отделения приехали, он еще на ногах держался, в потом уж все. Но связно рассказал: мол, договор приехали подписывать, загуляли немного, он сам спать пошел, а товарища, видно, на подвиги потянуло, вот он и свалился. Плакал, что не уберег.
Лючия вдруг усмехнулась, коричневый тонкий мех стек с подлокотника на паркет. Стас кинулся, поднял и подал так осторожно, словно меховая накидка была частью прекрасной Лючии.
– Документы свои показал, все бумаги подписал, а как уехали полицейские, так он виски прямо из горла залпом допил.
– И еще бутылку попросил, ноль семь, – поддержала Нинель Федоровна. – Я ему в комнату отнесла. С тех пор не выходит, пьет. А может, заснул, не знаю. Ну, садись, садись, Василий Васильевич!
Перед Меркурьевым оказалась чашка прозрачного, как слеза, бульона. От чашки поднимался пар. К бульону прилагались сухари и половинка сваренного вкрутую яйца. Василий Васильевич зажмурился от предвкушения, голодная слюна не помещалась во рту.
– Что ж это Мура не идет? – сама у себя просила Нинель Федоровна. – Или подняться к ней, что ли?
Василий Васильевич глотал бульон, время от времени возводя глаза к потолку, обжигаясь и облизываясь – так ему было вкусно.
– И все же, – подала голос Лючия. – Что там на самом деле случилось?
Меркурьев перестал хлебать, Виктор Захарович разливать, Нинель хлопотать, Софья читать, а Кристина и гость беседовать.
Все уставились на красавицу.
– Что вы на меня так смотрите? – осведомилась она. – Я что-то не то спросила?
– Вы спросили, что там случилось, Лючия, – подсказал Стас, как видно наслаждаясь звучанием ее чудесного имени.
– Ну да. – Она обвела взглядом всю компанию. – Вы же все понимаете, что этого человека убили.
Воцарилась тишина.
– Убили? – переспросила Кристина. – Почему убили?
– Ну, конечно, убили, – повторила Лючия, улыбаясь. – Мы ведь не можем всерьез поверить в то, что он зачем-то среди ночи полез на старый маяк, упал и разбился.
– Мы верим, – пробормотала Нинель. – Как же нам не верить?..
– Стас, – попросила Лючия, – сделайте мне глоток кофе.
Стас подскочил и помчался.
«Глоток кофе» – это красиво, подумал Василий Васильевич. Сказано что надо!
– У правоохранительных органов нет никаких сомнений, – на всякий случай сказал он. – Был пьян, залез наверх и упал.
– Ах, к чему нам какие-то органы?.. Конечно, его убили.
– Это всего лишь предположение, – подал голос с дивана утренний гость, – умозаключать мы не можем, не располагая необходимыми сведениями.
– Я как раз пытаюсь их заполучить, Емельян Иванович, – Лючия снова улыбнулась. – Наш герой наверняка ими располагает, но отчего-то не хочет делиться.
Василий Васильевич наклонился к домоправительнице и уточнил тихонько:
– Как-как его зовут?
– Емельян Иванович, – почти по буквами выговорила Нинель Федоровна ему в ухо. И, отодвинувшись, громко спросила: – Как вам бульон? Добавку или нести утку?
– Утку, – решил Меркурьев.
Загадочные замечания загадочной красотки как-то отвлекли его от земных радостей вроде водки и утки.
Она что-то знает? Или играет на интерес? Привлекает к себе внимание? Или пытается на что-то намекнуть?
И вообще – кто она такая? Откуда взялась? Зачем приехала?
Все эти вопросы, отрезвляя, пролетели у Меркурьева в голове, как порыв ледяного балтийского ветра.
– Оставим иллюзии тем, кто готов ими питаться, – продолжала Лючия, играя своей меховой накидкой. – А сами попробуем установить истину.
– Какую же истину вы хотите установить, милая фрейлейн? – осведомился гость, неожиданно оказавшийся Емельяном Ивановичем. – В вещах и явлениях нет ничего устойчивого, в них не заключена истина. Всякое знание есть только способ отражения действительности в человеческом разуме.
– Чушь какая! – фыркнула Софья. – Стас, дай мне тоже кофе, что ли! Хотя он тут слишком крепкий, я потом не засну.
– Так давать? – спросил Стас. – Или не давать?
– Позвольте, – с улыбкой продолжал Емельян. – Мысль о том, что человек есть мера всего сущего, не содержит ничего кощунственного. Она еще в древности была высказана греческим философом Протагором.
– Каких-то философов приплели на пустом месте, – сказала Софья с досадой, захлопнула журнал и кинула его на столик. – То Кант, то Протагор, еще чище!.. Стас, лучше чаю налей. Духов вызывать и то веселее! Где эта колдунья? Может, вызовем?
Лючия поднялась с кресла, подошла к камину и взяла с мраморной полки коробок спичек. Пляшущее пламя освещало ее всю, от остроносых туфелек до плотных, как у камеи, волос. Все смотрели на нее, и она знала, что смотрят.
– То есть вы ничего не расскажете, правильно?
Меркурьев, на которого она уставилась, внезапно для себя покраснел.
Покраснел он тяжело, густо, весь залился свекольным цветом, шее стало жарко, и зашумело в ушах.
Лючия не отрывала от него глаз.
– Нет, я готов, – пробормотал Василий Васильевич непослушными, набрякшими губами. – Только не знаю, что вам рассказать.
– Правду, – настаивала Лючия. – То, что было на самом деле.
– Мы нашли тело и целый день провели в отделении, – сообщил Меркурьев правду. – Все.
Она опустила глаза, и он смог передохнуть.
– Ну, как хотите, – проговорила красавица. – Я сама попробую узнать правду.
– Для этого необходимо свободное познание, – снова вступил Емельян Иванович. – Но как только пытливые силы духа устремляются вдаль и самые недосягаемые цели с неотвратимой властью притягивают к себе человеческий ум, он сразу же забывает об ограничениях своих способностей и препятствиях, поставленных природой.
– Вы хотите сказать, что мне не хватит ума? – уточнила Лючия, а Софья захохотала.
– Милая фрейлейн, я говорю, что потребно время и умственное усилие, чтобы разобраться в любом предмете. Даже при кажущейся его простоте.
Василий Васильевич встал.
– Куда?! – закричала на него Нинель Федоровна. – Я утку несу!
– Я на секунду, – пробормотал Меркурьев и выскочил в коридор.
Здесь было почти темно – горел всего один торшер – и холодно.
– Что такое? – сам у себя спросил Василий Васильевич и потер лицо. – Колдовство какое-то!..
Он оперся обеими руками о резной столик и постоял так некоторое время. Прямо перед ним восстала картина, но он не понял, что на ней изображено.
Постояв, он пошел в сторону вестибюля. Там света не было вовсе, только плясали слабые отблески пламени. В камине догорали дрова.
Василий Васильевич пересек дубовый холл, подергал двери – они были заперты – и подошел к столику, на котором лежала «Философия Канта».
Он точно помнил, что утром закрыл ее, но сейчас книга была открыта и лежала страницами вниз.
– Пятьдесят седьмая, – произнес Василий Васильевич вслух. – Итак, философ не испытал в жизни ни сильных страданий, ни сильных радостей, которые приносят с собой страсти!
Перевернул ее, посмотрел.
«Философ не испытал в жизни ни сильных радостей, ни сильных страданий». Все верно.
– И долго это будет продолжаться? – требовательно спросил Меркурьев у книги. – Ты что, издеваешься надо мной?!
– Тише, – произнес незнакомый голос совсем рядом. – Что ты шумишь?
Василий Васильевич дернулся от неожиданности, «Философия» свалилась на пол.
– Это не я, – ответил второй голос. – Это он.
– Кто здесь? – очень тихо спросил Меркурьев. Ладони у него стали влажными.
– Никого здесь нет, – сказал первый голос.
– Как же нет, когда есть, – тут же отозвался второй. – Ты двери закрыл?
– За… закрыл, – выговорил Василий Васильевич в темноту.
– Все закрыто, – сказал первый голос. – Гости прибыли.
– Как?! Все?!
– Давно прибыли.
– А камень?
– И камень на месте.
Василий Васильевич мелко и часто дышал.
