– Тебе! Давай быстренько, там все дети ждут, ты же открываешь утренник, – подхватила меня на руки Александра Ивановна.
В животе моем, как обычно в такие моменты, сделалось горячо, слезы моментально высохли, только вот мамы нигде не было. Я глубоко вздохнула и сказала:
– Спасибо, Александра Ивановна, – и всхлипнула в последний раз.
В зале было нарядно и празднично. Дети сидели на низеньких длинных скамейках вдоль стен, а родители-зрители на низеньких же детских стульчиках. Я вышла в центр зала, как мы репетировали. Набрала воздух, и громко заорала:
– Время бежит всё вперёд и вперёд,
Вот на пороге стоит Новый год…
И в этот момент увидела, как дверь тихонько приоткрылась и в музыкальный зал вошла мама, а за ней папа, – они помахали мне и улыбнулись. Я им показала на корону рукой, обернулась на Александру Ивановну и продолжила уже более спокойно, но с выражением:
– Праздник пора начинать нам, друзья.
Пойте, пляшите, скучать здесь нельзя!..
Вырасту большая и стану…
Когда мне было лет шесть, и я уже не хотела быть теть Дусей-мороженщицей, я решила, что стану учительницей.
Но обязательно первых классов. И мне на Первое сентября все будут приносить цветы. Много цветов! И я буду учить всех считать, складывать палочки и в прописи крючки писать. Такие как для буквы «И», прописная которая. И чтоб стихи разучивать для утренников. Про флаги у ворот, например. Или про «есть у нас танкисты».
В третьем классе я уже передумала становиться учительницей. Ишь, еще! Всякие мартыненки с беляковыми мне нервы трепать будут. И кнопки подкладывать на стул. И доску намазывать мылом, что ни мелом на ней не написать, ни тряпкой не протереть.
Лучше я буду артисткой. А что? Я всегда выступала на утренниках. И стихи, и песни, и даже в спектакле играла с пятиклассниками. И между прочим, мне хлопали.
Про Новый год сказка была. И я прекрасно и звонко прочла стих про снежинку и покружилась в платье из марли и в белых чешках.
Буду артисткой!
Кино! У меня целая книжечка-абонемент есть из голубеньких таких билетиков в кино Исаченко. По десять копеек за билет. И мы с Кисой бегали каждую субботу в кино на десять утра. Ну и со школой всем классом ходили.
Буду артисткой – красивой, в платье – юбка так колокольчиком, а плечи открытые, и с такой прической. Ну, вот такой – тут завито, а тут челка длинная, а там шиньон. И туфли-лодочки на остром каблуке. И буду пахнуть духами.
Ну, про духи я в кино увидела, как артистка пшик-пшик делала такой резиновой штучкой, как клизма, тока маленькая. Я тогда сильно удивилась – как это клизмой пшик-пшик на шею, но мне Нинка-малая, сестра моя двоюродная, рассказала, что я дура, а артистка духами брызгалась. Я так и не поняла, как можно клизмой резиновой брызгать духами, но артисткой быть не перехотела.
А наоборот.
Даже еще больше захотела.
И рассказала все Кисе. Все-таки все мальчишки – дураки. Он стал смеяться и дразниться: «Артистка! Артистка!» И мы подрались. Я ему хорошенько наподдала. И поцарапала еще. Ну, он меня тоже толкнул, а там камень был. Нет, не перелом, но правой рукой я двигать еще долго не могла, и она у меня была привязана на бинтике через шею.
А когда мы с Кисой помирились, он сказал, что не хочет, чтобы я была артисткой, потому что в кино целуются! Тетеньки артистки целуются с дяденьками. Вот, хочу ли я с разными дяденьками целоваться? Хочу?
Я подумала, подумала, и поняла, что я вообще не хочу целоваться, даже… фууу!
С Кисой целоваться? Фууу! И с разными дяденьками, тем более, не хочу целоваться. Они ж могут быть противными и курить! Это ж как воняет, когда курят. А по роли целоваться.
Нет.
Не буду я артисткой. Не хочу я целоваться с разными дяденьками.
Лучше я буду тетенькой дикторшой в телевизоре. Красиво сидеть и читать новости. С выражением. И Киса сказал, что вот это я хорошо придумала. И что я могу, например, даже «Спокойной ночи, малыши!» вести, как тетя Таня. И он сможет смотреть на меня в телевизоре.
А я засмеялась и сказала, что он же тоже уже вырастет, зачем же ему смотреть «Спокойной ночи, малыши!»? Он же сможет смотреть футбол, например, или кино в десять вечера. А Киса посмотрел на меня молча, встал и ушел.
Дураки все-таки эти мальчишки.
А я-таки стала тетенькой. Дикторшой.
Ну, почти.
Про питонцев
– Я Земляяяя! Я своих провожаааю питоНце…
– Стоп, стоп, стоп! – мое вдохновенное пение прервала Елена Евгеньевна, руководительница детского хора Дворца пионеров и школьников. Школьников – это про меня, потому, что я еще совсем не пионерка, мне только восемь лет, и я командир(ка) октябрятской звездочки.
– Детка, я в четвертый раз тебе повторяю: не питоНцев, а питоММММцев! Понимаешь? Пи-то-ММММ-цев! В последний раз начинаем, но если ты опять споешь про своих питоНННцев, то вместо тебя будет солировать Валя Сазонова.
Сазониха шагнула вперед, стрельнув в меня своими аккуратными глазами под аккуратным чубчиком. У нее все было аккуратным. И бантики всегда аккуратно завязаны и никогда не сползали по хвостику, а гольфы не сползали по ноге, и вообще она вся такая отличница и правильница, что нам всем ее постоянно ставили в пример. Противная эта Валька.
Ну уж нет! Я буду сама солировать эту песню! Опустив глаза, подтянула дурацкий сползший гольф и пробубнила:
– Извините, Елена Евгеньевна. Давайте попробуем еще раз. Я запомнила…
На пятый раз я правильно спела «питомммцев», и хор вовремя подхватил, и руками я сделала как велела Елена Евгеньевна – «широко и вверх» – на словах «Я – Земля!».
С репетиции я бежала в детский сад за младшей сестрой, шепотом напевая: «яяя земляяяяяя, я своиииих проважаю питомммммммммммцев! Сыновей, дочерей!» Завтра концерт. Во дворце культуры имени Ленина. Белые банты, гольфы свои. Платья нам выдадут одинаковые, хоровые. Бордовые, с белыми воротниками. Юбочка в складочки, поясок кожаный… На моем платье с внутренней стороны ворот ника написаны мое имя и фамилия. И никакая Сазониха не будет солировать!
– «Я Земляяяяяяяяяяя!.. Я своих провожаю питомммм»…
– Здрасьте, Алексанниванна! – запыхавшись, сказала я воспиталке.
– Здравствуй, здравствуй.
– Я за Риткой!
– А мама где?
– Мама задержится на работе. У них там сабантуй! – радостно сообщила я, пытаясь заглянуть в группу, где копошились малявки.
– Что у мамы? – подняла брови воспитательница.
– Сабантуй! – повторила я, в очередной раз удивившись, что некоторым взрослым, даже воспитательницам и учительницам, нужно повторять по несколько раз. Они не понимают. Ну конечно, не понимают, а иначе зачем бы они переспрашивали.
– Завтра праздник, и мамин отдел будет отмечать после работы. Сабантуй. Мне велели забрать Ритку.
– Не Ритку, а Риту, – машинально поправила Алексанниванна и, улыбнувшись, спросила: – А папа где?
– Он играет! – выпалила я.
– Во что? – изумилась воспитательница.
– Что «во что»? – переспросила я.
– Во что папа играет, – пояснила Алексанниванна.
– Ааа, он играет на трубе в оркестре. У него халтура, – сообщила я.
Алексанниванна переглянулась с нянечкой Ольгой Андреевной, которая вышла со стаканом компота в руках. Ольга Андреевна была похожа на куклу, которая сидела у бабушки на самоваре. Круглолицая, румяная, как булочки, которыми она подкармливала и воспитателей, и детишек в детском саду. На ее многослойной шее, прямо из-под горла, выглядывали крупные янтарные бусы. Брови и ресницы такого же цвета, как волосы, – белесые, словно мукой присыпанные. На голове белая косынка, завязанная спереди на лбу. Ну точь-в-точь как у куклы на самоваре. Она была большая. Вся. Руки в мягких ямочках. Грудь шла впереди нее, прикрытая белоснежным накрахмаленным фартуком…
– Ты моя деточка любимая, – заулыбалась Ольга Андреевна.
Я тоже ходила в этот детский сад, когда была маленькой, а сейчас я учусь в школе. В третьем классе. Нас скоро будут принимать в пионеры, а садик – для малышни. Ольга Андреевна была и моей нянечкой тоже, а теперь и Риткиной. Только она позволяла мне не есть холодный рисовый молочный суп с противными пенками. Только она позволяла мне не есть бутерброд с маслом и чаем на ужин. «Слижи масло, булку можешь не есть, чаем запей и иди, горе мое луковое», – говорила она. Я, давясь, слизывала масло, запивала остывшим чаем и, счастливая, вылетала из-за стола. Я совсем не любила есть. Совсем!
– Ольга Андреевна! – я бросилась к ней. Она обняла меня и поцеловала в макушку.
– На вот, твой любимый компотик из сухофруктов! – она протянула стакан, и я с удовольствием одним махом выпила сразу почти половину. Тыльной стороной ладошки вытерла рот и только тогда сказала:
– Ой, спасибо, Ольга Андреевна!
– На здоровье, солнышко, на здоровье! – улыбнулась моя нянечка и ловко поправила мне ленты на хвостах. – Что-то ты к нам не забегаешь? Как учишься?
– Ой, Ольга Андреевна! Некогда мне – я завтра пою во Дворце культуры Ленина! Солирую! А еще у меня танцы, пианино и плаванье!
Ольга Андреевна прижала меня к себе, и я почувствовала знакомый запах ванили, детского мыла, кухни и чего-то еще, чем пахли только Ольга Андреевна и моя бабушка.
– Ты можешь передать маме, чтобы она позвонила мне сегодня? – сказала Алексанниванна.
– Могу, но она, наверное, поздно придет.
– Тогда передай ей, что это срочно. У нас в саду педикулез. Запомнишь?
– Кто? Какой Педикулез? Это новенький? – спросила я.
– Ты маме так скажи, и пусть она мне позвонит, – засмеялась Алексанниванна.
– Хорошо. Педикулез. Педикулез.
Тут из группы вылетела моя младшая сестра Ритка. С воплем:
– У меня воооосииии! – она повисла у меня на шее.
– Чтоооо???
– Воси! – улыбалась Ритка. – Ты то, не наес, то такое воси?
– Воши? – я смотрела на воспитательницу.
– Не воши, а вши, – вздохнула она. – Это и есть педикулез. Завтра будут проводить дезинфекцию, ну, мыть все и чистить в группе, а после праздников у нас все будет опять в порядке. Вот на, – она протянула мне записку, – передай маме. Договорились?
– Договорились! – кивнула я, помогая Ритке надеть куртку.
– Алексанниванна, а что такое «питомцев»? – спросила я, кладя записку в карман школьного фартука.
– Питомцы – это… это животные, о которых заботятся люди, – сказала Алексанниванна, но в это время пришли чьи-то родители забирать своих детей, и она повторила: – Не забудь передать записку маме!
– До свидания! – почти хором сказали мы с сестрой и вышли из раздевалки.
Ритка шла подпрыгивая, держась за мою руку. Я боялась забыть слово «педикулез» – и повторяла его про себя, не слушая сестру. Когда мы пришли домой, бабушка нас уже ждала у калитки.
– Бааа, у нее в саду Педикулез! – выдохнула я.
– Что у нее в саду? Педикулез? – повторила бабушка за мной слово в слово. Взрослые! Все время переспрашивают.
– У меня воси! – важно сказала Ритка.
– Боже мой! – всплеснула руками бабушка и стала перебирать Риткины волосы. – Кто тебе сказал?
– Миси-сйя! Она нас сех плавиляйа, и сказайа у всей гуппы воси!
– Педикулез – это и есть воши! – авторитетно сообщила я, вспомнив слова Алексанниванны.
– Боже мой! – опять всплеснула руками бабушка и скомандовала: – Раздеваться и обе в душ! Немедленно. Одежду давайте сюда, я постираю, и головы ваши надо намазать!
– Чем? – спросила я.
