– На повороте надо закрепить, а то все попадаем. Завтра сделаю, а пока смотрите под ноги.
Он прыгает обратно.
Потирая ушибленную ногу, я слежу за его передвижениями. Еще не полностью осознала случившееся, но уже фиксирую улики. Алексей Резник с легкостью прыгает через перила.
– Ты у меня попрыгай! – ворчит Анна Степановна, все еще держась за сердце. – Сколько лет твержу: лестница не для прыжков. Так нет же, вырастила кузнечиков, вот и пообтерли ковер.
Иван качает головой и нервно усмехается.
– Твое падение сотрясло весь дом, а ведь в тебе росту-то всего метра полтора. Да и крикнула ты на славу, такого громкого «Ой!» я еще не слышал.
Не «Ой!», а «Стой!», и если на лестнице со мной был Иван, то он об этом знает.
Иногда, чтобы твоя жизнь изменилась, достаточно секунды. Секунды длиной в молчание.
Я должна выкрикнуть правду прямо сейчас, обвинить братьев Данилы и защитить себя. Но секунды растягиваются вязкой массой, сотни мыслей встают на пути правды, и я молчу. Смотрю на Анну Степановну, бледную, тяжело привалившуюся к стене, и молчу. Пусть она уйдет, и тогда я обо всем расскажу Даниле. Он разозлится. Начнется драка. Анна Степановна обо всем узнает, это неизбежно. Их семья срослась вместе в результате нескольких катастроф, и я стану последней, решающей, самой разрушительной.
Эти картины калейдоскопом проносятся перед глазами.
Я должна сказать правду, попросить защиты, разбить жуткий ком, растущий в моей груди. В том, что случилось, нет моей вины. Никакой.
Или почти никакой?
Пусть презирают меня за то, что я не сразу опознала чужого мужчину. Я устала, слишком много выпила, поверила теплу этой семьи и ослабила бдительность. Пусть презирают меня за то, что я никудышная невеста.
Я хочу сказать правду, но…
Я боюсь, и дело не только в Анне Степановне.
Я не знаю, поверит ли мне Данила. Его ревность внезапна и непредсказуема. Он словно ждет, когда я оступлюсь, допущу ошибку.
Простит ли он мою невнимательность?
Поверит ли, что это было случайностью?
– Ты ударилась головой? – он волнуется, стоит рядом на коленях. – Почему ты так странно смотришь, совсем не моргаешь?
– Это просто шок, я в порядке.
Я колеблюсь на грани решения, сжимаю губы, удерживая взрывную правду.
– Мам, шла бы ты спать, мы сами все уберем. Завтра тебе в больницу, – ворчит Иван.
Данила чмокает меня в лоб и спешит к матери.
Все четверо обнимаются посреди прихожей королевских размеров. Трое мужчин и маленькая женщина, их вырастившая. Любящая, нерушимая семья. Яблоко с червем, семья с предателем.
Хочется перетрясти мысли и найти единственную правильную. Хочется содрать с себя кожу, везде, где ко мне прикасался чужой мужчина. Ощущаю себя грязной, униженной, жалкой.
Неуверенно поднимаюсь и проверяю входную дверь на случай, если в дом пробрался посторонний мужчина. Но нет, дверь заперта. Конечно же заперта, иначе и быть не может.
Смотрю на братьев Данилы, бывших одноклассников. Серые глаза и карие. Нечитаемые лица. Перевожу взгляд на мать и вижу в ее глазах вызов. Такой сильный, что по спине бежит холодная дрожь. Словно Анна Степановна знает о случившемся и одобряет поступок приемного сына. Того, кто осквернил, оскорбил недостойную невесту любимого Дани, ее кровинушки.
«Попробуй, прикоснись к моим мальчикам», – говорят ее глаза.
«Прикоснусь», – мысленно отвечаю я, приняв решение. Не сейчас, не здесь, но я во всем разберусь. Мы с Данилой во всем разберемся вместе. Обидчик заплатит за содеянное.
Данила обязательно мне поверит. Ведь поверит же?!
Я перевожу взгляд на Ивана, потом на Алексея и даю им бессловесное обещание. Мое молчание сильнее и громче любой угрозы.
?
Я не спала всю ночь, лежала, прикусив щеку. Холодная, как труп, я отсчитывала минуты молчаливой лжи. Обещала себе, что мы с Даней во всем разберемся, что отомстим, только не сегодня. Я не стану рисковать здоровьем той, кто подарил ему жизнь. Полагаю, что именно на эту мою слабость и рассчитывал один из ее приемных сыновей.
Анна Степановна не питает ко мне симпатии, но я не могу не уважать ее за любовь к чужим детям, ставшим родными, и за боль, пережитую с достоинством. Она мать, доказавшая свою любовь. Как ни поворачивайся, а я на ее стороне.
Пусть операция пройдет без проблем. Даня будет рядом с матерью, не станет отвлекаться на меня. Я не нарушу их покой, пока все не закончится.
А потом…
Алексей или Иван? Иван или Алексей?
Чего они добиваются?
Если хотят расстроить помолвку, то есть способы попроще, чем самим пачкать руки и разрушать братскую дружбу.
Но меня не сломать. Я гибкая, как прут, и живучая, как кошка.
Лицо горело от стыда и ярости. Вечером я извела уйму горячей воды, смывая с себя следы чужих рук. Шок выходил из меня бурными волнами, стекая в водосток. Картины прошлого вечера не давали спать.
Скудный лунный свет, отраженный в звездах.
Отпечаток моей ладони на стекле.
Почему я не обернулась? Почему так доверчиво откинулась на чужую грудь и закрыла глаза? Ведь знала же, что Данила кажется другим, порывистым и грубым. Почему не поднесла его руки к свету?
Я болтала, а он молчал, не сказал ни слова.
Почему не сразу заметила пряжку?
Почему, почему, почему.
Данила быстро заснул, а я лежала и смотрела в темноту. Хотелось разбудить его и сказать правду, но я боялась. В доме его матери, на его территории я боялась столкнуться лицом к лицу с его недоверием.
Я так и не смогла заснуть. Когда зазвонил будильник, Данила недовольно заворчал и потянулся ко мне всем телом.
– Раньше я любил спать по утрам, – пробормотал он мне в шею, – а теперь я люблю тебя, особенно по утрам.
Моя кожа, чувствительная после обжигающего душа, словно покрылась изморозью от его прикосновений.
– Я не могу, подожди!
Резко поднявшись, Данила потер глаза.
– Тебе плохо?
Секунды звучали, как щелчки пряжки ковбойского ремня.
– Меня немного тряхнуло во время падения.
– Так… собирайся! Поедешь с нами в больницу, пусть тебя осмотрят.
Я представила нас в машине, всех вместе. Меня посадят рядом с одним из братьев. С каким? С тем, кто касался меня на лестнице?
– Нет! – я закашлялась от внезапного крика. – Прости, я немного не в себе. Но ничего страшного, я просто устала.
– Ты уверена?
– Да.
Выдохнув, Данила плюхнулся обратно на постель.
– Не пугай меня так! Тогда спи, еще нет пяти утра. Мы с Ванькой отвезем маму, а Лешу я попрошу за тобой проследить.
– Нет, не надо, Дань! Я сама справлюсь. – Старательно улыбаюсь, чтобы усыпить его подозрения. Я не хочу видеть его братьев, не хочу и не могу.
Склонившись ближе, Данила обнял ладонями мое лицо.
– Ты точно в порядке?
Данилу очень легко любить, за испуг и нежность во взгляде, за примятые со сна волосы, за искренность. Я должна была понять, что вчера на мне были чужие руки, должна была догадаться. Данила – нежность. В нем нет ничего, кроме нежности.
И недоверия.
– Да, я в порядке. Просто я устала и перенервничала.
– Все будет хорошо, Ник! Братья ерничают, задирают тебя, но мы их быстро приструним.
Очень на это надеюсь. Данила не представляет, насколько я надеюсь именно на такой исход.
Натянув джинсы, он чмокнул меня в нос.
– Спи, Ник! – Его голос мягкий, как пуховая перина, и я жмурюсь от его тепла. – Помнишь, я рассказал тебе про мою новую песню «Душа на ладони»?
– Помню.
– Мы собираемся устроить ее премьеру, и я бы хотел, чтобы ты пошла со мной. Для меня это очень важно.
– Конечно, Дань, обязательно!
Он уходит. Снаружи раздается шум отъезжающей машины, и мое тело расслабляется. В голове плывет приятная сонливость, и я уже не знаю, чьего присутствия в доме я боялась больше – братьев Данилы или его самого.
Я осталась одна и могу обо всем подумать.
А потом собраться и поехать в город.
Все будет хорошо. После операции я расскажу Дане обо всем. Мы вместе разберемся в случившемся. Он поверит, что я не виновата, обязательно поверит. И отомстит брату.
Глаза слипаются, пережитое больше не бьется во мне нервным пульсом. Через пару дней мы с Даней во всем разберемся и забудем о случившемся.
?
Полдень ударяет по голове колоколом. Неужели я заснула? Скорее отключилась, перегорела, как лампочка. Всю ночь тряслась от пережитого, а как осталась в дома одна, отключилась. Ждала шума отъезжающей машины, а потом… провал.
В окно бьется светлое зимнее солнце.
Прихватив полотенце, я поспешила в ванную комнату. Приведу себя в порядок, оденусь и поеду в город.
Столкновение было настолько сильным, что я отлетела к стене.
Последовавшие за этим мужские ругательства поразили обилием незнакомых слов.
Пошатываясь, я поднялась на четвереньки. Одернула футболку, под которой едва прятались трусики.
Алексей? Значит, Данила попросил его остаться.
Или он сам предложил?
Передо мной нарисовалась пара мужских ног в спортивных брюках.
Конец ознакомительного фрагмента.
