На ту сторону двигалось машин куда меньше; в них, как правило, сидели сомнительного вида мужчины, не слишком похожие на военных.
“Контрабандисты и прочие пройдохи… – решил для себя Вострицкий. – Впрочем, может, кто-то и за роднёй едет?..”
Подтверждая его не самые добрые предположения, к нему подошёл невзрачный тип в кепке.
– Ничего перевезти на ту сторону не надо? – спросил он негромко.
– Нет, – ответил Вострицкий.
Минуя очередь, проскочил вперёд бусик с ополченцами – в салоне сидели потные взрослые мужики в потрёпанном камуфляже: явно выкатывались за покупками и возвращались обратно.
Все безропотно посторонились, и бусик заехал под шлагбаум первым.
У Вострицкого заныло под ложечкой: всё-таки он не был одним из них, чего врать-то, – и подскочить к ним с просьбой: “…мужики, захватите, мне на позиции…” – не мог.
Пешая очередь – рассмотрел, наконец, Вострицкий – двигалась по отдельной дорожке.
Он пристроился последним.
В очереди стояли дурно одетые люди: старик в грязной куртке не по росту, следом с огромным животом мужик, поминутно обмахивающий себя замасленной газетой, а за ним две женщины в платках. Платки Вострицкий видел только на автовокзалах, куда прибывали допотопные рейсовые автобусы из деревень, или заходя по случаю в храм, – как раз перед отъездом заглянул, потоптался возле иконы дедушки Серафима, но молиться не стал.
Из будки вышел российский таможенник и, отсчитав шесть человек, запустил их на территорию заставы. Вострицкий оказался предпоследним. Ещё подоспел невысокий, низколобый парень, шелушивший семечки.
Молодая красивая женщина в окошечке – лычки старшего сержанта на тонких плечах – спросила у Вострицкого, куда он направляется и с какой целью.
– В гости, – сказал Вострицкий, и переступил с ноги на ногу. – С целью погостить, – добавил он.
– Самое время, – сказала она и вернула паспорт, не глядя на Вострицкого.
Она была раздражена.
Пограничники прокатили сумку Вострицкого по эскалатору – ничего запрещённого в ней не нашлось. Вострицкий подхватил сумку и вышел из здания.
Сразу после российской таможни – через сто метров по переломанному асфальту – располагалась таможня ополченская, новоросская.
Вострицкий почувствовал, как заторопилось его сердце: он шёл в сторону мягко свисающего и яркого флага Новороссии, и, шагнув через раскрытые ворота, с удовольствием осознал, что будто преодолел тяготение и стал невесом.
Ополченские пограничники и таможенники были одеты в камуфляж, вооружены и небриты.
Они выглядели деловитыми, но Вострицкий сразу заметил, что работа им в новинку: ничем подобным в прежней жизни эти ребята не занимались.
Старика и баб пропустили сразу, а сумку Вострицкого с удовольствием перетрясли. Десять раз на разные лады спросили, не журналист ли он.
“Нет, нет, нет”, – отвечал Вострицкий.
Ничего особенного не найдя в его вещах, ополченцы разом потеряли к нему интерес и перекинулись на заехавшую с российской стороны машину, где обнаружилось множество разнообразной камуфляжной формы и плащ-палаток.
Чем-то эти новоросские таможенники и погранцы – Вострицкий так и не понял, кто из них кто, – походили на голодных рыб.
Только сейчас он заметил, что прямо за таможней нарыты окопы и протянута колючая проволока. Бои тут шли совсем недавно: повсюду виднелись воронки.
На боку валялась расстрелянная таможенная будка с выбитым стеклом. Убрать её ленились, и, пожалуй, правильно делали: вид будки сразу давал понять, чего здесь стоит ожидать.
Вострицкий вышел с территории таможни, и оказался теперь уже окончательно свободен и неприкаян.
Какими бы удивительными ни казались ему минуту назад донбасские таможенники – они всё-таки являлись людьми при исполнении, к тому же работавшими в ста метрах от российской границы.
Здесь же, в трёх шагах от погранстолба, стелилась земля, где не действовали никакие мировые законы. Ни одно в мире государство не признавало местных администраций. Люди, обитавшие здесь, не подчинялись никому извне. Более того, изнутри они тоже никем толком не управлялись.
Вострицкий достал пачку сигарет и неспешно закурил.
Очередь машин с беженцами была огромна: она тянулась до ближайшего поворота, и уходила дальше. Только в поле зрения оказались десятки машин. Вполне возможно, что за поворотом счёт шёл уже на сотни.
Вокруг бегали многочисленные мелкие собаки: не городские дворняжки, а кем-то оставленные или потерявшиеся метисы.
Две мелкие, но необычайно бодрые псинки сделали несколько кругов возле Вострицкого, обнюхали его ноги и отбежали, но не слишком далеко.
Собаки внимательно наблюдали за подъезжающими и уезжающими, ища, кто мог бы оказаться им полезным.
Обогнув очередь беженцев, подлетел “козелок”, полный опоченцев кавказского вида. Они были необычайно веселы. С визгом притормозив в метра от шлагбаума, горбоносные бойцы вывалились из машины, и принялись по очереди обнимать и хлопать по спине одного из их компании: видимо, тот отбывал домой.
Ещё через минуту подъехал другой козелок, и оттуда снова высыпала толпа вооружённых и хохочущих мужиков. Они тоже провожали товарища. У товарища была перевязана правая рука. Он пожимал всем ладони чуть неловкой левой и заметно морщился от боли, если его обнимали сильней, чем следовало.
Вострицкому всё это с ужасной силой нравилось.
Он мог бы показаться безнравственным человеком, но Вострицкий так о себе не думал.
Стоявшие в очереди будто бы находились от ополченцев отдельно. Они не смотрели на них с добром и благодарностью, но и неприязни в их взглядах не чувствовалось.
Вдоль обочины крупные тётки и неприветливые мужики торговали пирожками и чаем, разложив товар на лотках.
Вострицкий не был голоден, но всё равно направился туда.
Он чуть вспотел и, пожалуй, притомился, но обоняние и зрение его обострились: Вострицкий чувствовал, как струится вокруг него слоистый, сияющий воздух, слышал запах пыли и оружия, и даже различал, как по-разному пахнут беженцы и ополченцы.
Вослед Вострицкому побежали две мелкие собаки. Они обгоняли его – и тут же оглядывались, рисуя своими движениями хитрые зигзаги и круги.
Проходя мимо козелка, Вострицкий отдельными чёткими нотами услышал запах шин и колотого, горячего асфальта.
Он купил три пирожка, и поломав на куски, два сразу же покидал собакам. На съестное сбежались ещё несколько псин, и, чтоб отвязаться от них, Вострицкий поспешил прочь, пытаясь найти место, куда можно поставить стаканчик с чаем.
Такого места не было.
Держась за самый верх пластикового стаканчика, Вострицкий слил немного чая на дорогу и тут же совсем чуть-чуть отхлебнул. Чай оказался переслащённым; к тому же Вострицкий сразу обжёг язык и нёбо.
Надо было думать, на чём добираться в Луганск или Донецк, или ещё куда – быть может, в Краснодон, до которого отсюда было ближе всего.
Таксистов поблизости почему-то не наблюдалось.
На обочине стояли десятка полтора разномастных машин, и почти все – закрытые. Куда подевались водители этих машин, Вострицкий не очень понимал.
Выбрав самую побитую из них – проржавелую красную “четвёрку” – он подошёл и бережно поставил стаканчик с чаем на крышу.
Наконец, укусил пирожок. Пальцы от него были в масле. Пирожок на вкус оказался так себе.
Тут же явились собаки и начали кружить, то подпрыгивая, то подлаивая на Вострицкого.
Похоже, они целые сутки проводили в поисках пищи. Среди собак не было крупных псов. Значит, крупные одичали и умерли самыми первыми.
С территории новороссийской таможни вышла деловитая женщина лет пятидесяти, и уверенно пошла, разглядывая машины: судя по всему, они искала того, кто за ней должен приехать.
Дойдя до “четвёрки”, возле которой пил чай Вострицкий, остановилась и тут же, не здороваясь, заговорила, словно давно его знала и продолжала какой-то разговор:
– Ведь какие мужики бегут, – и указала на очередь. – Я им говорю: русские, что ли, должны приехать вас выручать? Повоюйте сами-то, – и тут же, без перехода, на полтона повысив голос, добавила: – Приезжали тут за сынками с западенщины. Искали, не смогли найти. Я говорю: вон в ту посадку сходите, там полно ваших так и лежат, пахнет от них…
Вострицкий не стал оглядываться в ту сторону, куда она указала, потому что там никакой посадки не было.
Женщина выглядела совершенно нормальной и очень спокойной.
Через минуту за ней подъехала машина с местными номерами.
Пирожок Вострицкий не доел и отдал собакам.
Закурил очередную сигарету и заметил, что начало? темнеть.
Ему отчего-то нравилось здесь стоять и никуда не торопиться, словно судьба должна была сама за ним прийти и забрать его.
Группа людей, сидевших на обломках плит, дождалась чего-то, и ушла на российскую сторону. Вострицкий с удовольствием уселся на их место, и решил покурить ещё, прежде чем приступить к розыску такси или попутки.
Он почти уже освоился в этом воздухе, и был готов.
Здесь его и окликнули по фамилии.
Вострицкий с некоторым недоумением, и не слишком торопясь, поднялся навстречу идущему к нему человеку.
Это был крупный усатый мужчина, русоволосый, малороссийского вида, в джинсах, в голубой рубашке и в жилете со множеством карманов. Под жилетом, на ремне, виднелась кобура, и в ней ПМ.
– Напомните? – попросил его Вострицкий, пожимая мужчине руку.
– С вашей компанией договор заключали. Потом крепко выпили с тобой и твоим директором. Года три как. Тогда и перешли на “ты”.
– Точно! – удивился Вострицкий. – Было. Вроде бы.
У него спуталось несколько подобных случаев в голове: директор Вострицкого был не слишком компанейским, зато Вострицкий мог поддержать любой разговор и смешно шутил, умея при этом никого не задеть. По крайней мере, если не надо было задеть. Если надо – мог и надерзить.
– Меня зовут Александр, – сказал мужчина. – Я, если ты помнишь, местный, украинец. Теперь в парламенте Новороссии состою, так вот судьба распорядилась. А весь бизнес остался на той стороне. С какими целями к нам?
Вострицкий ещё раз быстро оглядел Александра и безыскусно признался:
– Да в ополчение, с какими целями. Вот с такими.
– Тебя кто-то забирает? – спросил Александр, нисколько не удивившись.
– Неа, – ответил Вострицкий, улыбаясь.
– Ты в луганское или донецкое?
– А есть разница? – спросил Вострицкий. – Мне всё равно.
– Ну и славно. Поехали в Донецк? Там хотя бы свет есть и вода. Не везде, но есть. Я всё равно пустой. Мой гость отменился.
Вострицкий закинул сумку на плечо.
Двухдверный джип Александра стоял неподалёку – симпатичная и не слишком дорогая машина азиатской, кажется, сборки.
Они уселись и поехали, оба отчего-то довольные.
“Всё налаживается”, – повторил про себя Вострицкий.
За поворотом оказалось, что очередь машин с беженцами была ещё в километр длиной; но они её скоро миновали.
– Здесь был самый опасный участок, – немного погодя сказал Александр, кивнув головой вперёд. – Столько машин перебили. Их танки стояли вон на той высотке и всё простреливали.
Они шли на хорошей скорости по битой-перебитой асфальтовой дороге сквозь степь. Александр облетал выбоины, почти не тормозя, но лишь резко выворачивая руль.
На обочинах, то слева, то справа, стояли сожжённые легковые авто.
Вострицкий заглядывал в каждый салон. Там ничего не было: голый, как скелет, остов, поломанные кости рычагов.
– И почти в каждой ехали беженцы, – сказал Александр вообще безо всяких эмоций; очень спокойно.
Вострицкий пожевал губами и не ответил.
Не слишком торопясь, они раскачали разговор; вскоре уже говорили без умолку.
– …я однажды видел такую надпись в туалете, – рассказывал Александр, – “Не льсти себе, подойди поближе”. В смысле: не то и весь пол зальёшь, и на брюки себе попадёшь. Это, знаешь, Украины касается вполне. Так и хочется сказать: Украина, не льсти себе. Нет у тебя такого достоинства, которое ты себе намечтала. Подойди поближе.
Было слышно, что Александр любит свою Украину – и даже тоскует по ней: по той, что была ещё недавно – а теперь её вдруг не стало.
Каждые минут 15–20 Александру приходилось сбрасывать скорость, выключать фары, и, на мигающей аварийке, медленно подъезжать к блокпосту.
На блокпостах стояли чумазые, кое-как одетые ополченцы.
Александр точным щелчком включал освещение в салоне.
Ополченцы склонялись к заранее открытому окну и вглядывались в пассажиров.
Вострицкий смотрел на ополченцев.
