Мягкий край майки от ветра по ногам, тепло солнечных лучей на лице; я вмещала в себя город: стелющийся под ногами асфальт, жаркий ветер по улицам, гул машин, суету. Оказывается, можно быть полным и пустым, находиться внутри человеческого тела, но быть снаружи. Тем мы и отличались от множества людей, идущих мимо – мужчин и женщин, – все они были «внутри». Познавали мир в его ограничениях, временно забыли, что можно познавать отсутствие рамок. Им всем недоставало уверенности в себе и чужой любви, мне доставало всего. Времени не торопиться жить в том числе. Стоять неподалеку от проезжей части, тикать этим днем с неспешностью циферблата, растягивать секунды в вечности, ощущая скользящий по коже хлопок…
Затекала в меня от целующейся неподалеку парочки объемная радость – они, познакомившиеся всего месяц назад, верили, что впереди, как прямое бетонное шоссе, счастливое совместное будущее и безоблачное небо над непокрытыми головами. Он любовался в ней каждой черточкой, она нетерпеливо ждала его звонков, они волновали друг друга, словно вспененные барашки волн.
Мне вдруг захотелось так же. С кем-нибудь, неважно с кем. Но как взволноваться мужчиной, если каждого из них я теперь вижу в прямом и переносном смысле насквозь? Время покажет, оно иногда берет свое непредсказуемым образом.
И все же именно здесь, на перекрестке Блумма и Листауса, я подвисла не просто так – на той стороне стоял Центральный банк. Украшенный колоннами и серо-симпатичный с фасада, но неприступный изнутри. Неприступный, конечно же, на первый взгляд.
Я размышляла. Можно попробовать увидеть внутреннее строение, сосредоточиться на переходах, отвести глаза охране, даже миновать сложные замки и толстые двери, но… энергозатратно. Слишком долго, слишком много сил, мало интересного. Должен быть другой путь.
И вдруг он появился – мой другой путь. Как раз показался из высоких дверей, принялся спускаться по ступеням, держа в руке черный кожаный кейс. Мужчина, на вид под шестьдесят, в отглаженном и плотном, несмотря на жару, костюме, усатый, спешащий. Мне хватило нескольких секунд, чтобы уловить главное: служащий высшего звена, за тридцать с лишним лет работы провел сотни финансовых махинаций и увел на закрытые счета не один миллион корон. То, что нужно. Не раздумывая ни секунды, я быстро зашагала к перекрестку, мысленно салютуя неизвестной мне женщине, забывшей на пляже шлепки. На раскаленном от полуденного солнца асфальте они мне очень пригодились.
Я ловко влетела на пассажирское сиденье широкой представительской машины сразу после усатого и захлопнула дверцу.
– Вот мы и встретились… Привет!
– Девушка… вы кто? Что вы… здесь? Выходите, я позову…
Уже охладил салон кондиционер. Кто-то заботливо подготовил авто для владельца еще на подземной парковке.
Водитель тяжело дышал. Не требовалось быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что он болен – из-за лишнего веса и постоянного стресса давно дала сбой кровеносно-сосудистая система. Что-то не то с легкими.
– Ну что ты, убери телефон, – попросила я мягко, – не надо охранителей. Я твоя дочь. Не узнаешь?
– У меня… нет…
У него были дети. Двое. Взрослый уже сын и девочка семи лет от молодой жены.
Усатый делал вид, что набирает номер стражей правопорядка, на деле он от растерянности забыл их номер. Тряслись пухлые руки; черный кейс лежал на заднем сиденье. Жаль, что в нем только бумаги – наличные ускорили бы процесс, но их я внутри не чувствовала.
– Посмотри на меня… Двадцать один год назад, Коарское побережье, темноволосая женщина по имени Адрия, помнишь?
Он не мог этого помнить, но я уже поймала чужой испуганный взгляд, и теперь усатый вспоминал то, чего раньше не знал, вместе со мной. Маленький семейный отель на восемь номеров, цветущие в горшках на балконах бордовые кризалии, красивую девушку в белом платье и украшенной цветами шляпке…
– Помнишь? – спрашивала я тихо и вкрадчиво. – Вы провели вместе всего два дня. А я – ее дочка. Ее и твоя.
К собственному ужасу, банковский служащий лавинообразно вспоминал. Да, была когда-то давно некая Адрия, он, помнится, гулял с ней до рассвета по морскому берегу, после обещал, что не забудет. Что позвонит, сообщит свой новый адрес – его ведь отправляют работать в столицу, – обязательно даст знать, когда устроится, чтобы она вновь к нему приехала.
Но не позвонил. Сам не знал почему. Теперь же знал наверняка, что если молодая жена узнает о еще одной взрослой дочери, закатит такой скандал, что никакие сбережения на счетах не помогут. А ведь он не для себя старался, для детей, чтобы ели сыто, выглядели красиво, чтобы двери им раскрывали лучшие институты…
Неплохой мужик. Трусливый, но не подлый, и воровал действительно для детей. Только теперь не мог взять в толк, что ему со мной делать.
– Помоги мне деньгами, – подсказала я, – и не нужно меня вести домой, жене представлять. Зачем эти… тряски. Да?
Он уловил с полуслова.
– Сколько?
Перестал набирать номер, убрал в карман телефон, только дышать стал еще тяжелее. Натужно, с сипом.
– Десять миллионов.
У него на счетах гораздо больше, не обеднеет.
Вытер лоб платочком из кармана, ответил затравленно, но честно.
– Пять могу быстро. Чтобы десять, нужно ждать… на других счетах, долго…
Я легко пожала плечами, я сговорчивая.
– Давай пять.
Усатый полез во внутренний карман за чековой книжкой.
– Только обналичь сам, ладно? Сейчас. Тебя здесь знают, ни о чем спрашивать не будут.
Мигнули круглые глаза. Водитель кивнул и, позабыв про кейс, вышел из машины.
Он не был плохим человеком. Любил сына и вторую жену, баловал младшую дочь, души в ней не чаял. Наслаждался, несмотря на недуги со здоровьем, своим новым авто, которое приобрел недавно. В салоне до сих пор витал флер обожания и удовольствия от прикосновений к мягкой кожаной обивке, от взглядов, брошенных на сверкающую приборную панель. Усатый любил музыку и радио. И потому хорошая акустика, магнитола нового поколения, несколько входов для разных видов носителей. Он умел брать – этот человек – и умел давать. Он был закомплексован, но в то же время щедр, зажат, но добр.
И еще ему не протянуть и года.
Не знаю, в какой момент я уловила, что его зовут Эрмоном, но вернулся Эрмон с пакетом, в каких обычно носят из магазина свежие багеты. Грузно плюхнулся в салон, закрыл дверь, деньги протянул мне сразу. Ни на секунду не усомнился, что ему врут, потому как, пока шел в банк, всплыли в памяти новые моменты – как Адрия учила его (молодого и неуклюжего) танцевать, как он смущался, что не принес ей в первый вечер букет, как жалел о расставании, когда уезжал.
И теперь он смотрел на меня – не замечал, что я в одной только майке и безо всякой сумки, – и видел в моем лице сходство с той самой красивой женщиной, давно канувшей в прошлое. И чуть-чуть с собой.
– Ты скажи ей…
Он сам не знал, что хотел передать той, которую, как теперь считал, предал.
– Я скажу ей, что ты классный, – договорила я мягко. – И что ты мне очень помог. Не зря она всегда отзывалась о тебе хорошо.
Эрмон смущенно молчал. Он начинал думать, что это нечестно не представить меня новой жене, не пригласить в дом, не ввести в свою жизнь. И вместе с тем боялся проблем.
– Мне нужно идти. – Чем дольше я с ним, тем плотнее для него будет становиться иллюзорная версия правды. Пора уходить. – Спасибо тебе, пап.
Вышло искренне.
И я подалась ему навстречу, чтобы обнять. Он, удивленный и растроганный, подался тоже.
«Замри», – попросила я мысленно, когда чужие руки неуверенно обняли меня, и время подчинилось – потекло медленно, прозрачно и густо. Замер и разум Эрмона.
Хорошо, что он умел брать и отдавать, я собиралась сделать то же самое. Деньги уже взяла, теперь нужно кое-что отдать. Просматривая внутреннюю структуру чужих легких, пораженных последней стадией фиброза, я шаг за шагом замещала больную ткань здоровой в своем разуме. Это моя площадка и моя Игра, я выбирала в ней видеть усатого мужчину здоровым. Той его версией, в которой он спокойно проживет еще двадцать – двадцать пять лет и уйдет отсюда удовлетворенным, что сумел правильно и в срок завершить то, что желал.
Элементалы научили меня видеть невидимое и выбирать из пространства вариантов нужное. Я усвоила. Потому, когда отстранилась от водителя, просто сказала:
– Пока!
И вышла из чужой машины.
Эрмон же впервые за долгое время вздохнул с облегчением.
До риэлтерского агентства на углу соседней улицы оказалась пара минут ходьбы. Внутри прохладно, чисто. Миновав вежливых мелких клерков в количестве трех человек, я вошла напрямую в кабинет директора, точнее, директорши – дамы сухой, немолодой и очень тощей.
Уселась в кресло для посетителей, положила мешок для багета на стол. Заявила кратко:
– Мне нужно хорошее жилье. Деньги есть. Документы, устанавливающие личность, предъявлю позже.
Она не зря напоминала хваткой акулу и удерживалась в своем бизнесе вот уже второй десяток лет. Помедлила секунду, проглотила ненужный вопрос о том, достаточно ли у меня средств для того, чтобы она пошла на незаконную сделку, взглянула на меня внимательно и повернулась спиной, чтобы достать из шкафа толстую папку с фотографиями.
Да, я могла «отжать» дом бесплатно у любых людей, заменив им память, но не видела в этом смысла. Куда больше удовольствия мне доставляла мысль о том, что скоро кто-то получит за свою жилплощадь хорошую цену и порадуется этому. А деньги? Они достались мне от человека, который не вылечил бы свою болезнь ни за какие миллионы, и который к тому же всегда будет помнить, что где-то далеко есть женщина, оставившая от него дочку. Классную дочку. Которой он очень своевременно помог. Отличное чувство!
Папка легла передо мной на столе слева от пакета с деньгами.
– Воды? – поинтересовалась директорша, не обращая внимания на мой странный полуодетый вид. – Вы хотите квартиру, отдельный дом или пентхаус? Желаемый район?
* * *
Аддар.
Центральная тюрьма Бедикен.
Аид.
(Blue Stahli – Corner [Justin Lassen Remix])
Аид с самого утра пребывал в мрачном расположении духа, и это само по себе было скверно. В те редкие дни, когда его разум подергивала «чернота», решения судьи становились жестокими, крайне болезненными для других, а его чертова хламида делалась душной и тяжелой, как мешок из-под мокрого цемента. Это добавляло балл к злости.
– На сегодня трое, – торопился успеть с ним в ногу новый помощник, имени которого Аид не знал. – Кендрик Златоног, пират, осужден за грабеж трех судов, название декки[1 - шхуны – здесь и далее прим. автора] Арана…
– Зачем? – прервал одним словом.
– Что… зачем? – сбился помощник.
– Зачем мне знать название его декки?
– Э-э-э…
Пахло чадящей смолой факелов, плесенью влажных стен и морским бризом, пролетающим сквозь бойницы длинного коридора. Судья шагал быстро, потому что покончить с преступниками сегодня желал как можно скорее – ему нужно снять напряжение, иначе чернота захлестнет. Он прожил на этом свете не одну дюжину лет, а эффективного метода борьбы с собственной темной стороной пока не нашел.
– Второй: сводник и «крыса» Отто Йенаус, осужден за пособничество разбойным шайкам и содержание подпольного борделя в южном порту, предварительно приговорен к трем годам…
– Третий?
– Третья. – Юнец старался быть с Верховным Судьей почтительным, таблички в руках менял быстро, читал бегло. – Ида Тулани, семьдесят четыре года, задержана за проведение запрещенного ритуального обряда с использованием крови животного. В прошлом причастна к серии подобных же, требуется дополнительное дознание.
У Санары дернулось веко. Он терпеть не мог «заговорщиц», они зачастую по хладнокровности превосходили серийных убийц, и смотреть им в глаза – все равно что разглядывать помойную яму. Хорошо или плохо, что одна из таких попалась ему сегодня, когда он под влиянием грозового облака?
До конца коридора, где располагалась камера – следственный изолятор, еще оставалось добрых метров двадцать, а ор надзирателя, требующего признания, гулом отражался от стен.
– Или ты говоришь, где спрятал награбленное… – Удар, чей-то стон, плевок на пол. – Или Судья прикажет тебя повесить! Жить хочешь? Или сдохнуть?!
Еще один удар, после еще.
Тяжелую дверь к своим троим «подопечным» Санара открыл поморщившись.
При его появлении разом притихли все: и заключенные, и надзиратели. Последние поспешно отступили к двери, как предписывал протокол, чтобы в поле зрения Судьи не попадало отвлекающих факторов. Собственно, его взгляда даже «свои» боялись настолько, что для возможности ретироваться подальше им не требовалось никакое предписание.
Тишина. Вонь из угла; несмелый звон цепей – мускулистый бородач потер ушибленную руку.
Его Санара «просветил» первым. Прищурился, приковал к себе взглядом, выхватил чужое сознание рентгеном. Итак, Кендрик Златоног, в прошлом Кендрик Исуду, обедневший рыбак. В пиратство подался из-за обиды на жизнь, привлекся мыслью о легких деньгах. Благодаря зычному голосу и мускулистому телосложению быстро выбился в лидеры, собрал команду, начал грабить. Уровень агрессии – сорок шесть, раскаяния – восемнадцать. Хоть не бессовестный.
Второй «клиент» – грязный и тощий, с прядями жидких вьющихся волос, свисающих вдоль узкого носатого лица, – тот самый Отто, сводник и «крыса». Агрессии почти нет, но нет и раскаяния. Хитер и изворотлив, как старый лис…
– Может, отпустишь бабушку домой, милок?
– К Верховному Судье можно обращаться только «Ваше почтение», карга! – рыкнул из-за спины надзиратель, но Аид, призывая к спокойствию, поднял руку.
– Подойди, – приказал коротко.
– Ноги не те, чтобы бегать, – ворчала Ида-заговорщица поднимаясь, – хоть бы руку подал… Да и негоже пожилую женщину в тюрьме-то держать, не находишь?
Ее старое тряпье всего за сутки успело пропахнуть мочой – из следственной камеры без разрешения Аида никого не выпускали даже в туалет, что в дополнение являлось неплохим средством давления на психику, за сутки выворачивающим мышление большинства наизнанку. Ему же приходилось терпеть.
Она шла к нему и щерилась, уверенная, что вскоре отправится домой.
– За что взяли-то? Ну шептала стишок на погоду, али запрещается? Дождик-то не лишний, всходы лучше пойдут…
Рот щербатый, бесцветные глаза бездушные, притворно-добрые, в глубине пустые. Седые, длинные, причесанные пятерней волосы, лицо улыбчивое, но отталкивающее.
