– Орешь, Тодд, – заметил Мэнчи.
– Аааааарррргхх! – Я даже лицо руками закрыл.
Потом открыл: нет, к сожалению, ничего не изменилось. Вот, значит, как это бывает, когда тебя выкинули из дома и разбирайся сам, как знаешь. Никто для тебя ничего не станет делать. Если ты сам ничего не изменишь, ничего и не изменится.
– Нам надо идти, – свирепо бросил я, берясь за рюкзак. – Пока што ты ничего не подцепила, так што просто держись от меня на расстоянии и будешь в порядке. Больше я ничего не знаю. Што имеем, то имеем. Пошли.
Кач, кач, кач.
– Назад мы пойти не можем, значит, пойдем вперед, без вариантов.
Качается, ага.
– Я ЗНАЮ, што ты меня СЛЫШИШЬ! – Но нет, даже глазом не моргнула.
Ух, как же оно все на меня навалилось.
– Отлично. Хочешь сидеть здесь и качаться – сиди и качайся. Кому какое дело? Кому вообще, еть, какое дело до всего этого?
На земле валялась книга. Чертова штуковина. Но больше у меня все равно ничего нет, так што я подобрал ее, сунул в пластиковый пакет, пакет – в рюкзак, а рюкзак – на спину.
– Пошли, Мэнчи!
– Тодд? – Он смотрел то на меня, то на девчонку. – Нельзя уйти, Тодд!
– Если захочет, пойдет с нами, – отрезал я. – Но…
Ох, даже не знаю, што там могло быть за «но». Но если хочет, пусть остается здесь и помирает в одиночестве? Но если хочет, пусть идет назад, прямо в лапы мистеру Прентиссу-младшему? Но если хочет, пусть рискует подхватить от меня Шум и умереть таким способом?
Чертов идиотский мир.
– Эй, – сказал я, постаравшись сделать голос помягче, только проку в этом все равно никакого не было, потому што Шум у меня ревел и бушевал. – Ты помнишь, куда мы шли? К реке и между гор. Вот так и иди, пока не дойдешь до города, поняла?
Может, слышала, может, нет, кто ее разберет.
– Я буду за тобой присматривать. Понимаю, што ты не хочешь ко мне приближаться, но я буду за тобой присматривать.
Постоял еще минутку – посмотреть, усвоилось оно или как.
– Ладно, – сказал наконец. – Приятно было познакомиться.
И пошел прочь. У купы кустов оглянулся – дать ей еще один шанс. Ничего не изменилось. Качается себе и качается.
Ну, так, значит, так. Я зашагал дальше, Мэнчи, неохотно, по пятам, оглядываясь на каждом шагу и даже между ними и непрерывно гундося:
– Тодд! Тодд! Уходим, Тодд? Тодд! Нельзя уходить, Тодд! – Тут, я его наконец шлепнул. – Ой, Тодд?
– Не знаю, Мэнчи, так што давай без вопрошаний.
Мы вышли из чащи на сухую землю, к полянке, и дальше, на пригорок, где только недавно завтракали и любовались прекрасным днем, и мне пришло в голову блестящее умозаклюшение про ее смерть.
Пригорок, где на земле так и валялся ее мешок.
– О, черррррт!
Секунду я таращился на него. Час от часу не легче, да? Што мне теперь тащить его ей, назад? Может, сама найдет? Или так для нее будет только еще опаснее? Или опаснее будет наоборот?
Солнце уже целиком выкатилось на небо, а небо стало синее, как свежее мясо. Я упер руки в боки и окинул округу долгим взглядом, как делают мужчины, когда думают. Поглядел на горизонт, на дорогу, которой мы пришли, на туман, по большей части уже выжженный утром, и весь болотный лес, купающийся в солнечном свете. Отсюда, с пригорка, видать далеко, аж дотуда, откуда мы прошли пешком, ног под собой не чуя. В ясную погоду и с парой хороших биноков отсюда наверняка и город можно разглядеть. Хороших биноков, говорите?
Мешок на земле валяется, говорите?
Я уже руку протянул к нему, когда в воздухе вроде бы што-то пронеслось. Вроде шепот. Мой Шум так и взвился – уж не девчонка ли решила все-таки взяться за ум? Чуть не испытал при этом облегчение – больше, чем сам хотел бы признать.
Но нет, никакая это не девчонка. А вот опять. Шепот. И не один. Словно ветер принес чьи-то слова.
– Тодд? – Мэнчи усиленно нюхал воздух.
Я сощурился против света и попытался разглядеть, што там творится в болоте.
Есть што? Или нет?
Схватив мешок, я принялся лихорадочно искать бинок. Куча какого-то аккуратно упакованного мелкого барахла… но вот и он, схватить и скорее смотреть.
Болото… просто болото, верхушки деревьев, прогалины, лужи, река вон постепенно вспоминает, кто она такая… На биноке всюду какие-то мелкие кнопочки – я нажал одну, потом другую: оказалось, картинку можно еще приблизить. Приблизил, потом еще, вон он, снова шепот. Теперь точно он.
Так, вон дыра в кронах, канава, пропоротая кораблем, вон обломки, но там все по-старому. Стоп. Неужто движение? Я посмотрел поверх биноков, потом опять в них, поближе к нам на сей раз, где вон деревья рябят.
Это же просто ветер, да?
Я водил биноком туда и сюда, жал кнопки, приближал, удалял, но все время возвращался к тем качающимся деревьям. Так, теперь вот сюда, где овраг, на полпути между ними и мной.
Смотрим здесь.
Я смотрел и смотрел, и в животе у меня так все и крутило, потому што, кажется, я слышал шепот, а может, и не слышал, но все равно смотрел, пока эта рябь по деревьям не добралась до открытого места, а из-за деревьев не показался мэр собственной персоной, на лошади, а за ним еще куча народу и тоже верхами.
И ехали они все прямиком к нам.
12
Мост
МЭР. Не сын его какой-нибудь – сам мэр. В своей чистой шляпе, с чистым лицом, в чистой одежде, сияющих ботинках и с прямой спиной. В Прентисстауне его не то штобы часто видят в последнее время, если только вы не из его ближнего круга, но коли все-таки видят, он всегда выглядит вот так, даже чрез пару биноков. Будто он знает, как содержать себя на уровне, а вы – ясное дело, нет.
Я еще защелкал кнопками, пока не приблизил так, што дальше некуда. Пятеро, нет, шестеро мужчин – тех, што занимаются этими их дикими упражнениями у мэра в доме: я есмь круг, и круг есть я… Мистер Коллинз, мистер Макинерни, мистер О’Хеа и мистер Морган, все на лошадях, само по себе редкое зрелище, потому как лошадей в Новом свете нелегко сохранять в живых и личный табун мистера Прентисса охраняет целая банда мужчин с ружьями.
И конечно, мистер чертов Прентисс-младший едет рядышком с отцом, щеголяет фингалом там, куда засветил ему Киллиан. И на том спасибо.
Но это значит, што на ферме все кончено. Што бы ни случилось с Беном и Киллианом, с ними всё. Я опустил бинок и попытался это проглотить. Вышло плохо.
Бинок к глазам. Группа остановилась и стала переговариваться, разглядывая большущий лист бумаги, – вот, у кого-то же есть карта получше – и…
Нет.
Чертов етьский нет, шутите, што ли? Аарон.
Из чащи следом за ними пешком вышел Аарон.
Чертов вонючий идиотский етьский шлепаный Аарон.
Голова – клубок бинтов, но вот тебе, шагает малость позади кавалькады, руками машет, рот разевает – проповедует не иначе, хоть никто вроде бы и не слушает.
КАК? Как эта скотина вообще выжила? Сдохнет он уже когда-нибудь или нет?
Это все я виноват. Моя идиотская етьская вина, потому што я трус, слабак и дурень, коль скоро Аарон жив и ведет мэра чрез болото по нашим следам. Потому што я его не убил, и он теперь тащится убивать нас.
Мне стало дурно. Согнулся впополам и за живот схватился, даже застонал чутка. В крови так вскипело, што Мэнчи от меня аж попятился.
– Это все я виноват, Мэнчи, – сказал я ему. – Я это сделал.
– Ты виноват, – смущенно брякнул он. Явно повторял за мной, но как же к месту, а?
Я заставил себя снова уткнуться в бинок и увидел, как мэр подозвал Аарона к себе. С тех пор как люди стали слышать мысли животных, Аарон всех их считает нечистыми и близко к ним не подходит, так што мэру пришлось повторить пару раз, но наконец Аарон подошел глядеть на карту. Мэр спрашивал, Аарон слушал.
А потом поднял голову и посмотрел.
Через болотные заросли, через небо,
прямо на вершину холма,
прямо на меня.
Нет, он меня видеть не мог никак, правда же? Разве только в такой вот можный бинок, а таких ни у кого больше не было. Я вообще ничего подобного в Прентисстауне никогда не видал. Не мог он меня видеть.
Но он безжалостно поднял руку и показал, показал, ткнул ею прямо в меня, словно я от него через стол сижу, напротив.
Я даже подумать еще не успел, а уже бежал, назад бежал, вниз по холму, назад к девочке, как мог быстро бежал, на ходу доставая из-за спины нож, а Мэнчи, вопя во всю глотку, за мной по пятам. В чащу и вниз, и вокруг той большой купы кустов… и она все так же сидела на камне, но хоть глаза подняла, когда на нее выбежал.
– Пошли! – я схватил ее за руку. – Скорее, надо уходить!
Она попыталась было вырваться, но я не отпускал.
– Нет! – крикнул. – Уходить! СЕЙЧАС ЖЕ!
Она принялась дубасить меня кулачонками, пару раз по физиономии попала.
Но я все равно не отпускал.
– СЛУШАЙ! – и я вывалил на нее весь свой Шум, открыл его нараспашку.
Она еще раз мне двинула, но через мгновение уже смотрела, смотрела в мой Шум как он есть, на картину того, што ждало на болотах. Ждало, как же! Што упорно к нам подбиралось… Аарон, который все никак не сдохнет, напрягающий все свои извилины, штобы найти нас, и пришедший на сей раз с верховыми, с людьми, и их много, и они гораздо быстрее нас.
У нее аж вся мордочка сморщилась, словно ей стало вдруг очень больно; она и рот раскрыла, будто вот-вот закричит, но только ничего из него все равно не вышло. Так и не вышло. Никакого Шума, ни звука, ничего вообще.
Не понимаю.
– Не знаю, што там, впереди, – сказал я ей, – я вообще ничего ни о чем не знаю, но што бы там ни было, оно все равно лучше, чем то, што позади. По-любому.
Она слушала, и лицо у нее изменилось – расчистилось почти опять до пустоты, и губы она сжала.
– Идти! Идти! Идти! – разорялся Мэнчи.
Она протянула руку за сумкой, взяла, встала, положила бинок унутрь, сумку на плечо повесила и прямо в глаза мне поглядела.
– Ну, стало быть, ладно, – подытожил я.
И во второй раз за два дня кинулся опрометью к реке, с Мэнчи на хвосте, но на этот раз еще и девчонка не отставала.
На самом деле – обгоняла, и так почти все время – очень уж она быстрая оказалась.
Вверх по холму и вниз – с другой его стороны. Остатки болота на глазах сменялись нормальным лесом. Земля стала куда тверже и для бега пригодней и клонилась, на счастье, вниз, а не вверх – хоть какая-то удача за все последнее время. Слева уже то и дело проглядывала река. Рюкзак молотил меня по спине, да и воздуха уже едва хватало.
Но нож свой я из руки не выпускал.
Клянусь. Клянусь перед богом или перед кем там угодно еще, прямо щас вот клянусь. Если мне удастся еще хоть раз дотянуться до Аарона, я его убью. Никаких колебаний. Без вариантов. Убью. Обещаю.
Я его прикончу.
Я его ушлепаю нахрен совсем.
Вот помяните мое слово.
Пологий склон, по которому мы бежали, стал круче, деревья – листвянее, светлее. Нас сначала приблизило к реке, потом снова увело от нее. У Мэнчи язык вывалился из раззявленной пасти и только што не развевался на бегу. Сердце у меня колотилось по миллиону раз в минуту, ноги собирались при первой возможности расстаться со всем остальным, но мы все равно бежали.
Вот снова вильнули к воде.
– Погоди! – выдохнул я.
Девочка, убежавшая сильно вперед, остановилась. Я доковылял до кромки, огляделся, нет ли кроков, наклонился и отправил несколько полных горстей воды в рот. На вкус преснее, чем должна бы. Кто его знает, што там в ней, из болота все-таки течет, – но пить иногда все равно надо. Ее тишина спорхнула рядом – девочка тоже пила. Я отполз малость в сторонку. Мэнчи тоже нахлебался своего. В промежутках между глотками все мы втроем хрипло хватали ртом воздух.
Я вытер рот, глянул вперед по маршруту: берег там быстро становился каменистым и круто забирал вверх, не побегаешь, а дальше тропинка разрезала склон, подымалась и вилась дальше по верху ущелья.
Я аж сморгнул, когда понял.
Я видел тропинку. Кто-то протоптал там тропинку.
