– А ты-ы-ы-ы, – прошипела я, – ты почему молчал?
Вася развел крыльями.
– Калинушка, сама подумай головой-то! Сначала вся эта толпа народу честного, потом девица в слезах, потом Забава с бельем и… Слушай, а у тебя уже возраст, хорошая моя, тебе замуж пора. Так почему бы не…
Я швырнула в него яблоком, но крылатый поганец сумел увернуться.
– Вот точно надо замуж! Будешь пилить тогда не только меня, но и мужа. А то я совсем скоро плохой стану. И тебя…
– Меня?! За Кощея?
– Ну а что? Завидный жених, между прочим! И крепкий! Выдержит многое, и опять – одна польза в хозяйстве!
Еще одно яблоко полетело в мерзкого филина и на этот раз достигло цели. Послышались брань и гневное щелканье клювом. После этого Василий гордо взмыл ввысь.
Я лишь молча проводила его взглядом. Да уж, скучно тут точно не будет. Осталось только выяснить, что делать дальше: спасать Леля или спасаться самой?
Глава 3. Разговор с домовым
Васька, паразит, улетел так быстро, что я не успела задать главный вопрос. Однако расстраиваться все равно не стоит, сама разберусь. Поведя плечами и с тоской посмотрев на серое небо, поняла, что хорошей погоды ждать не стоит. Поэтому, следовательно, и поворожить нормально не получится. Не любят чары вот такого вот. Им солнечный или лунный свет нужен, но никак не хмарь, серое небо и накрапывающий дождь.
Я задумчиво постучала пальцами по стволу яблони. Если б с Лелем и впрямь какая беда приключилась, то почувствовала бы. Все же не зря дружим много лет, а чудесница я не из последних. Уж другу-то сделала оберег что надо, чуть что не так – оповестило бы сразу. Но в то же время кто его знает… Ведь случиться могло всякое. А если не смерть или не тяжкая болезнь, то могу и не учуять. А еще и Елька. Врала, ой врала, краса-девица. То ли кто надоумил историю рассказать, то ли сама просто умом не блещет, а Лель решил по-тихому уйти от невестушки. Хотя… не в его это характере. И хоть не любит говорить слова горькие любушкам своим, но предпочитает правду, а не хитрость и молчание. Поэтому и Ельке бы все сказал… Разве что…
Я нахмурилась и направилась к дому. А вдруг не мог? Ох уж дела. Надо бы в дом к нему наведаться, там могли следы какие-то остаться. А то так можно пропустить что-то важное.
Залетев в хату, я погрозила пальцем домовым, громко сообщила, чтобы пирог до моего прихода не ели и всяких чужаков со светлыми очами и костяными дудочками не подпускали.
– Слушаемся, хозяйка! – хором сказали Тишка и Мишка.
Я только хмыкнула, заперла дверь и пошла к дому Леля. Домовые мои, конечно, безобразники еще те, но за вверенной территорией следят четко. Внутрь точно никого не пустят без моего дозволения. Тут хоть можно быть спокойной. А то вот Василий с его желанием выдать меня замуж оплошал малость. Это у него не все время, но случается. Желание, в смысле. Особенно когда у самого начинается брачный сезон. Тогда Васька жаждет пристроить в ласковые нежные крылья (в моем случае руки) не только себя, но и меня. Ибо считает, что добрые дела надо делать с размахом, иначе это никакие не добрые дела, а так, легкая уступка.
На улице, змейкой вившейся к дому гончара-искусника Леля, оказалось пустынно. И хоть из кузни слышались удары молотов, а со дворов доносились крики и смех, все равно совсем не то, что в солнечные дни. Полозовчане, как и легендарный полоз, давший имя нашей деревне, не любили пасмурных дней.
Правда, и сейчас, стоило пройти мимо кого-то, как слышалось:
– Доброе утро, Калинушка. Светлого тебе денечка!
– Здрава будь, Калина!
– Не хворай, чудесница, и от нас хвори отгоняй!
Я всем кивала с улыбкой и возвращала добрые пожелания. Настроение немного поднялось, а то Василий умудрился его испоганить, хоть сразу этого и не заметила. Вот же нахал!
Подойдя к дому Леля, я остановилась у калитки. Так-так, живет он один давно уже, любит порядок. Дом у него и для работы, и для житья. Хоть девицы и заглядываются на красавца-гончара, да еще далеко не факт, что кто-то согласился б жить среди горшков, чашек, мисок, тарелок и прочей утвари. Лель все сделанное добро любовно расставляет по всем горницам. Часть продавал, часть дарил, часть переделывал – не любил, когда что-то было сделано нехорошо.
Я толкнула калитку рукой. Вмиг по дереву пробежал алый всполох, и калитка беззвучно отворилась. Ступив несколько шагов, я замерла, прислушиваясь и пытаясь почувствовать – все ли в порядке? Хм, а тут как-никак ворожили. Чувствуется легкий-легкий такой холодок, как после заклятия. Только вот времени прошло прилично и не определить теперь, кто тут и что делал. Я нахмурилась, вглядываясь в тропку, ведущую ко входу в дом. Эге, да тут следы виднеются. Маленькие такие, изящненькие. Женские, как пить дать. Не удивлюсь, если Ельке принадлежат – кажись, как раз по ее размерчику. Что она тут делала, если, по ее словам, носила еду Лелю в лес?
Я присела и взяла щепотку земли, медленно перетерла между пальцами. Так-так, а и впрямь есть что-то крупненькое, на землю совсем не похоже. Словно кто рассыпал соль. Только вот крупинки не снежно-белые, а с зеленоватым оттенком. Я поднесла ладонь к носу и понюхала. Что-то кисловато-свежее, с травами. Не удивлюсь, если варили зелье, а потом на солнце оставили, чары наложили, чтобы иссушило до порошка. Знахарки, которые не чураются подрабатывать приворотами, любят такое проделывать. Дешево и сердито, как говорится. Вреда тому, кого присушивают, особого не делает, а вот найти такой порошок может только чудесница. Простой человек запаха не почувствует.
Неужто Елька опоила его присухой? Ой, дуреха. Лель же сам не простого рода. Пусть ворожить, как я, и не умеет, только все равно кое-что может. А матушка его уж при рождении позаботилась, чтобы к сыночку никакая гадость не липла. И даже если временно чары подействуют, то потом все равно восстановится прежнее состояние.
Лель, кстати, молодец. Абы кому этого не рассказывает. А присухой его опоить или приворот сделать уже не первый раз пытаются.
Только вот ничего из этого не выходит. И слава богам.
А в этот… Вдруг вышло?
Я приблизилась к двери дома. На мгновение замерла, потом приложила ухо. Со стороны, конечно, кто взглянет несведущий, всякое подумать можно, да только иначе дом не послушаешь. А в Полозовичах несведущих и нет, с чудесницами тут спорить не принято.
– Ну, – пробормотала я, – прости, хозяюшка бревенчатый, что пришла незваная. Да только иначе никак, Лель твой запропал куда-то. А просто так его не найти.
Дом только тяжко скрипнул, словно на своем языке высказывался по поводу непутевого господина. Я приложила ладонь к двери; вмиг коже стало тепло-тепло, будто коснулась чего-то прогретого солнцем. А потом дверь тихонько тренькнула, будто петли приветствовали меня, и раскрылась.
Я ступила внутрь и сделала глубокий вдох. Запах трав и глины, немного – угля. И ничего съедобного, разумеется. Лель, когда зарабатывался, забывал и про сон и про еду. Поэтому домовой его часто ворчал, а потом повязывал передник, брал ложку и шел варить кашу, чтоб и самому поесть, и накормить уработавшегося Леля.
На полу стояли горшки. Маленькие, средние и большие. С гладкими бочками, уже покрытыми глазурью, с грубыми и необработанными или с резными разными узорами. В центре находился стол, сплошь заставленный макитрами с плоскими крышками. Из одной, особенно пузатой, торчала расписанная золотом ложка. У других соседок такого «украшения» не было. При этом ото всех исходило слабое медовое сияние.
– А я и говорю, – внезапно важно сообщила макитра с ложкой. – О нас и позабудут! Хозяйчик должен был на рынок везти сегодня меня и Конопатого.
Из бока макитры вдруг появилась маленькая коричнево-золотистая ручка, схватила ложку и указала в сторону рыжеватого вытянутого горшка с мелкими пятнышками. Хм, вот и впрямь уж – конопатый.
– …да только пропал пропадом! – важно и печально закончила речь она. – Поэтому и никак. Вот сидим и ждем своего часа.
Кто-то внизу всхлипнул. А потом дружно заревели всей компанией. Да так, что я чуть было дар речи не потеряла. Вот это да! Как-то до этого они при мне все стеснялись говорить. А тут то ли не заметили, то ли так тоскуют по Лелю, что уже и позабыли про осторожность. Оно ведь как… Каждая вещица, сделанная человеческим руками, имеет свой голос и мысли. Ведь творец вкладывает частичку души в каждое изделие. Вот она потом и оживает, изменив внешний облик, но сохранив самое лучшее, чем наделили.
И «хозяйчик»… Леля так называют, что ли, проказницы?
– А если он не вернется? – донесся тоненький голосок снизу, и я разглядела малюсенькую глиняную солонку. – А у меня нет пер… пер…
– Перечница твоя в печке стоит! – сварливо отрезала макитра. – Ничего ей не сделается, осталось всего ничего – запечь!
– Обжечь! – возмущенно донеслось из печи.
– Это одно и то же, – не смутилась макитра. – И вообще…
– Ах вы, бесстыдницы! – пробасил кто-то с моей стороны и похлопал по руке.
О, а вот и домовой! Важный такой, седобородый, в красном кафтане, темных штанах и лаптях. На поясе висит множество ключей, что при каждом шажочке ударяются друг о друга и издают мелодичный звон.
Я улыбнулась:
– Здравствуй-здравствуй, Емельяныч, ты как?
Горшки вмиг смолкли, только солонка жалостно охнула. Кажется, до всех только дошло, что в доме появился кто-то чужой. Емельяныч неодобрительно посмотрел на глиняных болтушек.
– Да вот, Калинушка, как видишь. Глаз да глаз нужен. Ибо говорят без умолку. Хоть бы раз посмотрели да оглянулись как следует. Так нет же!
Я положила руку на плечо домового, пытаясь успокоить. Хоть сама еле сдерживала улыбку.
– Ты не серчай на них, не со зла же. За хозяйчика переживают.
Домовой только покачал головой:
– Ох, хозяйчик. Задал нам задачку. Ты вот что, Калинушка, садись на лавку – нет в ногах правды.
Я не возражала и послушно устроилась на лавке. У Леля в доме чисто, только немножко одиноко. Все же нужна ему хозяйка. Правда, не приведи боги такую, как Елька. Эта еще неизвестно как себя поведет. Эх, чудесница, куда смотрела-то, что проглядела друга дорогого?
Впрочем, ответа нет, это я так. Одна надежда теперь на домового. Емельяныч, может, чего по делу подскажет. Он немного зануден, особенно после моих родненьких Тишки и Мишки, но это можно потерпеть. Очень уж грамотный мужичок.
– А вы что-то знаете? – осторожно спросила я.
Краем глаза заметила, что медовое сияние, окутывавшее глиняную посуду и утварь, хоть чуток и поблекло, но не исчезло. Чувствовалось, что все говорливые предметы навострили невидимые ушки и готовы внимать рассказу домового.
– Кое-что, вестимо, знаю, – степенно сказал Емельяныч и присел рядышком на лавку. – Да только разве ж он слушал? Вот говоришь ему: Лелюшка, нельзя так. Не ходи! Ага, только кивнет, покачает головой, сверкнет очами своими огромными и – фьють! – умчался, что и ветер не догонит. Сама же знаешь.
Я невольно хмыкнула. Да, он такой. Поэтому мы с ним неплохо друг друга дополняли. Успевала сдерживать его порывы, кхм, душевные. А тут… не уследила.
– И вот недавно, – начал домовой, – этак с пару недель назад, пришел к нам человек, Калина. Незнакомый, темный, со взглядом голодным и пустым. А на поясе его была костяная дудочка.
Услышав последнее, я насторожилась. Дудочка? Очень интересно. Прямо тут тебе паломничество бродячих сказителей и музыкантов. Но вот по описанию немного странно. Вроде бы и похож на Дивислава и в то же время… не совсем он. Пусть тьмой и веет от него, только взгляд вовсе не голодный и не пустой.
А еще внутри кольнуло, стало несколько неприятно. Наговаривают! И тут мысленно дала себе подзатыльник. Это еще что за мысли? Не знаю его совсем, а уж защищаю. Ну и ну, дожили.
– Представился Темнозаром, – тем временем продолжал Емельяныч, словно не видя моей задумчивости. – И вроде бы не со злом пришел, только все равно мы все переполошились. Не наш он, чужой.
Темнозар? Вот так имечко. Явно не из Полозовичей. Да и вряд ли в землях наших кому в голову придет так ребеночка назвать. Издалека пришел. Только вот откуда? Хороший вопрос.
– И чего же хотел? – осторожно уточнила я.
Емельяныч поковырял носком лаптя пол. Глубоко задумался, потом тяжко вздохнул.
– Вот, Калинушка, вовек бы не подумал, что такому могут понадобиться свадебные ковши-двоедушницы. Заказал Лелюшке, да сразу и заплатил, не стал ожидать выполнения работы.
Я ошарашенно уставилась на домового. Ничего себе! Ковши-двоедушницы обычно делают в полторы мужских ладони. Одна ручка соединяет два глубоких черпачка. На свадьбе молодые одновременно пьют медовое вино. Обряд старый, объединяет двоих в одно целое, делая их семьей. Две души сливаются в одну, и их частичка превращается в милого духа-хранителя. Обычай мне нравился, как чудеснице. Не было в нем ничего такого, что бы отталкивало и наводило на нехорошие мысли. Мелочь… но суть в том, что обряд был исключительно нашим, полозовчанским. Поговаривали, что ранее молодоженам подавали две чарки, обвитые тоненькое золотистой змейкой, которую им дарил сам Змеиный царь. Но давно это было и правда ли – не узнаем, не догадаемся уже. Поэтому ковшик-двоедушницу люди воспринимали куда лучше. Но зачем он чужаку-то?
– И Лель все сделал? – тихонько уточнила я.
Емельяныч покивал:
– А как же. Он же работает на совесть. Темнозар пришел, осмотрел изделие и в котомку спрятал. Похвалил работу, руки золотые мастера и был таков.
– А что не так-то было? – нахмурилась я, не улавливая связи между произошедшим и пропажей Леля.
Домовой тоскливо посмотрел на угрюмо молчащую утварь.
– Да изначально, Калинушка, вроде и ничего. Только после ухода Темнозара Елька прибежала, защебетала всякое. И вот слушаю я, слушаю, а разобрать не могу ни слова. И голова идет кругом, а вокруг стоит запах сырой земли, будто оказался не в хате родной, а в подземном царстве. Сразу не придал этому значения, а потом как спохватился – поздно было. Увела она куда-то Лелюшку. И вот после этого он стал сам не свой. В глаза это не кидалось, только в отношении к девицам. Ни на кого не смотрит – только на нее.
А как я вопрос задам: «Нравится ли тебе Елька, Лелюшка?», так пожмет только плечами, уставится на свои руки, перемазанные глиной, и молчит. Понять я такого поведения никак не мог. Следил за ним, да только в дела сердечные лезть не рисковал. Молодые все же люди. К тому же нечего было сказать прямо, поэтому…
Макитра тяжко вздохнула, горшки тоненько завсхлипывали. А потом дружно принялись реветь. Емельяныч схватился за голову. Я растерянно оглянулась. Да уж, так, когда Лель вернется, то дом будет похож на хоромы кикиморы. Нельзя так.
– А ну-ка тихо! – строго сказала я и хлопнула в ладоши.
А потом медленно поднялась во весь рост.
Живая утварь в мгновение ока притихла. Показалось даже, что все изумленно посмотрели на меня практически неразличимыми глазками цвета глины.
– Леля я найду, – сказала я уверенно и спокойно. – Оберег его молчит, значит, беды большой не случилось. Поэтому нечего плакать и страдать. Отыщется ваш хозяйчик, обещаю.
Больше никто не проронил ни звука. Я быстро глянула на домового. Емельяныч сполз с лавки и взял меня за руку. Молча повел к выходу. Только на пороге поманил к себе так, что пришлось склониться.
– Коль Леля приведешь целым и невредимым, благословение от всего домовятства Полозовичей получишь, – тихо и серьезно сказал он.
О как. Такими обещаниями не разбрасываются. Поэтому прониклась я по полной. Крепко сжала руку домового и сказала:
– Спасибо за оказанное доверие. Не подведу.
Емельяныч тоже кивнул и вслед потом смотрел очень внимательно.
Я же покинула дом Леля в смутном беспокойстве. Зачем к нему приходил человек, похожий по описанию на Дивислава? Откуда такие вообще берутся-то?
Проходя мимо дома Ельки, чистого и не бедного, на мгновение замешкалась. Может, зайти? Поговорить еще разок? Ведь ясно же, что девица наврала мне с три короба. Вон и домовой подтвердил, что неладно все было. А с другой стороны, если она не дура, то будет осторожной. Беда-беда, да уж. Можно, конечно, пойти по не слишком праведному пути и применить чудесницкие силы. По идее, ничего плохого не сделаю, это ведь не заклятие, а так… только подтолкнуть ее сказать правду.
Не успела я дальше ступить и шагу, как меня ухватили за руку, рот зажали ладонью и утянули за угол.
Внутри все похолодело, крик так и не сорвался с губ. Паника захлестнула с ног до головы, но я тут же поборола ее. Возле сердца уже зажегся огонек, как вдруг на ухо шепнул знакомый голос:
– Не шуми, а то все веселье пропустишь. Слушай.
Меня резко развернули и прижали к стене. Я попыталась было взбрыкнуть, однако тут же сообразила, что сделано все не с целью потискать меня, а дать нужное направление. Правда, способы Дивислава общаться с девушками все равно оставляют желать лучшего. Зачем так хватать прямо посреди улицы? Поманить, что ли, нельзя было? Хотя… в таком случае я бы тоже не подошла. Замкнутый круг, в общем, какой-то получается.
– А я ей и говорю, – тут же донесся звонкий голос Ельки. – Ты меня вообще слушаешь?
Прямо через стену. Ай да молодец. Чудны твои умения. Надо бы побольше узнать, что можешь, кроме как к девицам в дома проникать и мысли блудливые навевать. Ой, немного не то, кажется, саму не туда понесло.
Ельке что-то ответили, однако говорившего признать не удалось.
– Может, и догадается, – пробубнила Елька. – Только ворожка говорила, что ее дело верное. Никто не догадается. А Калина еще молодая больно, дура-девка.
«Это я-то дура?» – искренне возмутилась я про себя.
Правда, скорее уж, возмущение шло наполовину с удивлением. Ибо в своих умственных способностях я временами сомневалась, но на фоне Ельки уж точно дурочкой не была. А девчонка что-то и впрямь много о себе понимает.
– К тому же заплатила я сполна, – тем временем стрекотала Елька, – продала ожерелье то, что из жемчугов и серебра отец матери привез. Она все равно не носит, а мне в пользу.
