– Я арендовал дом на Десятой Норт-стрит, – наконец сказал он, когда они вернулись к лошадям и оседлали их. – Он еще не обставлен, но скоро все будет. Я знаю женщину, которая будет вести там дела.
– Кто она?
– Интересная вдова около пятидесяти лет. Очень разумная, привлекательная и хорошо знает жизнь. Я нашел ее по объявлению в газете. Можешь заглянуть к ней как-нибудь днем, когда все будет улажено, и осмотреть дом. Тебе не нужно будет встречаться с ней, не считая обычного знакомства. Ты согласна?
Она ехала вперед, не отвечая на вопрос. Он был таким практичным и целеустремленным!
– Ты согласна? Все будет в порядке. Тебе нужно будет лишь познакомиться с ней; она заслуживает доверия. Ты сделаешь это?
– Дай мне знать, когда все будет готово, – только и сказала она под конец.
Глава 21
Причуды страсти! Ее хитросплетения и риски! Какие только жертвы не возлагаются добровольно на ее алтарь! За короткий срок весьма непримечательная резиденция, о которой упомянул Каупервуд, была готова с единственной целью обеспечить надежное укрытие. Дом находился под управлением вдовы, якобы недавно пережившей тяжелую утрату, и Эйлин могла приезжать туда без риска, что ее визиты могут показаться неуместными. В такой обстановке и при таких обстоятельствах было нетрудно убедить ее отдаться своему любовнику, тем более что и ее обуревала страсть. В некотором смысле любовь служила искуплением для нее, ибо она желала получить именно этого мужчину. Она не испытывала нежных мыслей или чувств к кому-либо другому. Ее голова была наполнена мечтаниями о будущем, когда они каким-то образом смогут больше не разлучаться друг с другом. Миссис Каупервуд может умереть, или он решится бежать с ней, когда ему исполнится тридцать пять лет и у него будет желанный миллион долларов. Что-то можно будет поправить или наладить. Природа подарила ей этого мужчину. Она безраздельно полагалась на него. Когда он сказал ей, что позаботится о том, чтобы не случилось ничего дурного, она абсолютно поверила ему. Такие грехи – общее место на церковной исповеди.
Любопытно, что в соответствии с некой устоявшейся логикой христианского мира принято считать, что не может быть любви за пределами традиционного процесса ухаживания и заключения брака. «Одна жизнь, одна любовь» – это христианская доктрина, и весь мир человеческих чувств необходимо как-то втиснуть в эту формулу. Языческое мышление не знало подобных убеждений. Развод по тривиальным причинам был привилегией старейшин, а в первобытном мире у природы явно не существует заготовок, требующих единства полов, не считая временного ухода за потомством. Утверждение о том, что современная семья является самой замечательной схемой, если она основана на взаимной симпатии и понимании между супругами, можно не оспаривать. Однако этот факт не обязательно должен подразумевать осуждение любви, которой не повезло с таким счастливым итогом. Те, кто смог обрести гармоничные взаимоотношения на всю жизнь, должны поздравить себя с успехом и стараться быть достойными этого. Те, кому не выпала такая удача, – пусть даже их считают изгоями, – все же имеют некоторое оправдание. И потом, хотим мы того или нет, существуют основополагающие факты химии и физики, не зависимые от любых теорий. Подобное тянется к подобному. Перемены в темпераменте приводят к изменениям в отношениях. Некоторые умы могут быть связаны догматами, другие страхом. Но всегда есть те, для кого химия и физика жизни составляют суть бытия и кто не подвержен воздействию страха или догматов. В обществе в ужасе воздымают руки, но от века к веку появляются такие женщины, как Елена, Мессалина, Дюбарри, Помпадур, Ментенон и Нелл Гвин[26 - Мари-Жанна Дюбарри (1746–1793) – французская модистка, фаворитка короля Людовика XV; Франсуаза д’Обинье, маркиза Ментенон (1635–1719) – фаворитка и мXIV; органатическая жена короля Людовика XIV; Жанна-Антуанетта Пуассон, маркиза де Помпадур (1721–1764) – первая официальная фаворитка короля Людовика XV; Нелл Гвин (1650–1687) – английская актриса, фаворитка короля Карла II.], которые указывают нам на большую свободу отношений, в рамках которых мы можем строить свою жизнь.
Эти двое ощущали себя непостижимым образом связанными друг с другом. Когда Каупервуд пришел к пониманию ее характера, то вообразил, что нашел единственного человека, с которым может счастливо прожить до конца своих дней. Она была такой молодой, такой уверенной в себе, полной надежд и не успевшей испытать горьких разочарований. Все эти месяцы, с тех пор как они начали тянуться друг к другу, он почти ежечасно сравнивал ее со своей женой. В сущности, хотя до сих пор его неудовлетворенность была довольно слабой, теперь она приобрела реальные очертания. Дети радовали его, а дом был прекрасным. Лилиан, печальная и исхудавшая, все еще была красива. Долгие годы ее общество вполне устраивало его, но теперь в нем нарастала неприязнь к ней. Она была совершенно не похожа на Эйлин – молодую, яркую, отвергающую условности. И хотя обычно он не был склонен к брюзгливости, теперь на него иногда находило такое настроение. Он начал с вопросов, связанных с внешностью жены, с досадных мелких «почему», совершенно тривиальных, но чрезвычайно несносных и расстраивающих, когда речь идет о женщине. Почему она не надела сиреневую шляпку в тон платью? Почему она так мало выезжает из дома? Свежий воздух пошел бы ей на пользу. Почему она сделала то, но не сделала это? Он едва замечал, что раздражается по мелочам, но она все замечала, ощущала подтекст и чувствовала себя оскорбленной.
– Почему то, почему это? – однажды резко ответила она. – Почему ты задаешь так много вопросов? Ты больше не заботишься обо мне, вот почему. Я это вижу.
Он подался назад, ошеломленный этим натиском. Ее слова не были основаны ни на чем, кроме его недавних замечаний, но он не мог быть совершенно уверен в этом. Он лишь немного сожалел, что обидел ее, и не замедлил извиниться.
– О, все в порядке, – отозвалась она. – Мне все равно. Но я замечаю, что ты больше не уделяешь мне такого внимания, как раньше. Теперь дела стоят для тебя на первом и последнем месте. Ты не можешь оторваться от этого.
Он облегченно вздохнул. Значит, она ничего не подозревает.
Но вскоре и по мере того как он все больше проникался нежными чувствами к Эйлин, его уже почти не беспокоило, что может заподозрить жена. Иногда, рассматривая варианты развития событий, он начинал думать, что лучше бы это случилось. Лилиан на самом деле не обладала боевым духом, который позволил бы ей постоять за себя. После всевозможных расчетов относительно ее характера он пришел к выводу, что она может не так уж сильно воспротивиться какому-нибудь основательному переустройству жизни, как ему сначала казалось. Она может даже развестись с ним. Страсть и мечты о счастье, его, не склонного к рискованным поступкам, заставляли рассуждать не столь здраво.
Нет, внушал он себе теперь, главная загвоздка заключается не в его собственной семье, а в семье Батлеров. Его отношения с Эдвардом Мэлией Батлером были очень близкими. Каупервуд постоянно консультировал его насчет сделок с многочисленными ценными бумагами. Батлер владел пакетами акций таких предприятий, как Пенсильванская угольная компания, Делавэрско-Гудзонский канал, транспортный канал Моррис-Эссекс и Редингская железная дорога. По мере того как пожилой джентльмен осознавал значение и перспективы трамвайной системы Филадельфии, он принимал решение избавляться от других ценных бумаг на максимально выгодных условиях и вкладывать деньги в местные линии. Он знал, что Молинауэр и Симпсон уже делают это, а они были известными авторитетами в деловых кругах города. Как и Каупервуд, он имел представление о том, что если будет в достаточной мере контролировать ситуацию в этой области, то в конце концов сможет заключить партнерское соглашение с Молинауэром и Симпсоном. Тогда можно будет без труда добиться законодательных прав, предоставляющих выгоды для совместных линий. К этому можно будет добавить концессии на строительство новых линий и необходимое продолжение уже существующих. Продажа акционерных долей в других областях и приобретение появляющихся на рынке пакетов местной трамвайной сети были делом Каупервуда. Через своих сыновей Оуэна и Кэллама Батлер также планировал получить концессию на новую линию, разумеется, жертвуя огромные пакеты акций и наличные деньги в пользу других людей, чтобы обрести достаточное влияние для проведения новых законов. Однако это было нелегким делом, так как и другие понимали преимущества сложившейся ситуации. Кроме того, Каупервуд, усматривавший в этом замечательный источник прибыли, время от времени не забывал позаботиться о себе, выкупая акции, лишь часть которых затем отправлялась Батлеру, Молинауэру и остальным. Иными словами, он скорее стремился услужить самому себе, чем Батлеру или кому-то еще.
В этой связи схема, которую предложил Джордж У. Стинер, представлявший интересы Стробика, Уайкрофта и Хэрмона, которые предпочитали оставаться в тени, показалась Каупервуду заманчивой. Стинер собирался ссудить ему деньги из городской казны под два процента годовых или, если он откажется от любых комиссий, безвозмездно (посредник был абсолютно необходим из соображений безопасности), чтобы с помощью этих средств выкупить линию компании Северной Пенсильвании на Фронт-стрит, которая из-за малой протяженности – около полутора миль – и краткосрочности концессионного соглашения не приносила особого дохода и ценилась не очень высоко. В обмен на свои биржевые навыки Каупервуд должен был получить крупную долю акций, не менее двадцати процентов. Стробик и Уайкрофт знали владельцев, у которых можно было приобрести основную массу акций при правильной организации дела. Их план заключался в том, чтобы с помощью заемных денег из казначейства продлить срок концессии и продолжить саму линию, а потом, выпустив крупный пакет новых акций и воспользовавшись им как ипотечным залогом в «избранном» банке, вернуть основную сумму в городскую казну, получать доходы от линии по мере их поступления. С точки зрения Каупервуда, в этом не было особых проблем, если не считать, что акции распылялись по разным владельцам и ему оставалась лишь небольшая доля за все труды и умения.
Но Каупервуд был авантюристом. К тому же его финансовая мораль стала довольно специализированной и узкой в области применения. Он не считал разумным красть что-либо в тех случаях, когда акт завладения чужими деньгами или получения прибыли от них ясно и недвусмысленно считался кражей. Это было безрассудно и опасно, а потому неправильно. Но существовало множество ситуаций, где способы завладения деньгами и получения прибыли были сомнительны. Нравственность или безнравственность – по крайней мере, с его точки зрения, – зависела от условий, если не от климата. Здесь, в Филадельфии, существовала традиция (политическая, но не общепринятая), согласно которой городской казначей мог безвозмездно пользоваться деньгами города при условии, что основная сумма возвращалась в целости и сохранности. Городская казна и ее казначей были подобны медовому улью и пчелиной матке, вокруг которой роились трутни – местные политиканы, привлеченные надеждой на прибыль.
Одно неприятное обстоятельство в связи со схемой Стинера заключалось в том, что ни Батлер, ни Симпсон с Молинауэром, которые были фактическими начальниками Стинера и Стробика, ничего не знали об этом. Стинер и те, кто стоял за ним или представлял его интересы, действовали на свой страх и риск. Если сильные мира сего что-то узнают, это может отвратить их от подручных. Каупервуду приходилось думать об этом. Если бы он отказался от выгодных сделок со Стинером или с любым другим человеком, обладавшим влиянием в местных делах, то подрубил бы сук, на котором сидел, поскольку другие банкиры и брокеры с радостью взялись бы за такое дело. Кроме того, он не был уверен, что Батлер, Молинауэр или Симпсон когда-либо услышат об этом.
Была и другая линия, по которой он иногда ездил, – линия Семнадцатой и Девятнадцатой улиц, – и которая казалась ему гораздо более привлекательной для инвестиций, если он сможет собрать деньги. Ее первоначальная капитализация составляла пятьсот тысяч долларов, но для переоборудования была выпущена серия облигаций общей стоимостью двести пятьдесят тысяч долларов, и компания испытывала значительные трудности с выплатой процентов по этим бумагам. Основная масса облигаций была распределена среди мелких инвесторов, и требовалось не менее двухсот пятидесяти тысяч наличными, чтобы выкупить их и стать избранным президентом или председателем совета директоров компании. Однако, завладев контрольным пакетом акций, он мог бы распорядиться этими бумагами по своему усмотрению, например, заложить их в отцовском банке под максимальную сумму и выпустить новые акции с целью подкупа законодателей в вопросе о продолжении линии. Потом можно было воспользоваться другими возможностями и либо расширить свои позиции с помощью новых покупок, либо укрепить их с помощью рабочих соглашений. Слово «подкуп» используется здесь в практичном американском смысле, так как оно приходило на ум каждому, кто думал о законодательном собрании штата. Терренс Рилэйн – маленький смуглый ирландец, франтоватый и манерный, который представлял финансовые интересы деловых кругов Гаррисберга и посетил Каупервуда после выпуска пятимиллионного займа, – объяснил ему, что в столице ничего нельзя сделать без денег или их эквивалента, ликвидных ценных бумаг. Следовало позаботиться об интересах каждого законодателя, предоставлявшего свой голос или влияние. Если у него, Каупервуда, появится некий деловой план, требующий содействия, то Рилэйн был рад обсудить его в любое время. Каупервуд не раз обдумывал это предложение в связи со своим намерением войти в капитал компании Семнадцатой и Девятнадцатой улиц, но не чувствовал себя готовым пойти на такой шаг. Его обязательства по другим сделкам были слишком велики. Но соблазн оставался, и он продолжал размышлять.
Схема Стинера со ссудой из казначейства для манипуляций с ценными бумагами трамвайной компании Северной Пенсильвании выставляла мечту Каупервуда о линии Семнадцатой и Девятнадцатой улиц в более благоприятном свете. Он постоянно следил за сертификатами городского займа для городской казны, покупая значительные объемы при падении рынка в качестве защитной меры или продавая осторожно, но помногу, когда котировки шли вверх. Для этого ему требовалось значительное количество свободных денег. Он всегда опасался какого-нибудь обвала на рынке, который повлияет на стоимость всех его ценных бумаг и приведет к требованию погашения займов. Пока шторм нигде не просматривался. Он не видел разумных причин для такого события, но и не хотел слишком сильно распылять средства. Насколько он представлял, если взять сто пятьдесят тысяч долларов из городских средств и вложиться в линию Семнадцатой и Девятнадцатой улиц, это не будет означать распыления средств, так как в связи с новым предложением Стинера он мог обратиться за увеличением кредита в связи с другими предприятиями. А если что-то случится – что же, тогда посмотрим.
– Фрэнк, – произнес Стинер, войдя в его кабинет как-то после четырех часов, когда основная горячка дневной работы подошла к концу; отношения между Каупервудом и Стинером уже давно достигли перехода на фамильярное обращение, – Стробик полагает, что он организовал сделку по компании Северной Пенсильвании, и мы можем подключиться, если захотим. Основной акционер, как мы выяснили, носит фамилию Колтан – не Айк Колтон, а Фердинанд Колтан. Как вам имечко? – Он широко и добродушно улыбнулся.
Положение Стинера значительно изменилось по сравнению с тем, когда он по счастливой случайности и почти без собственного участия стал городским казначеем. Его манера одеваться значительно улучшилась после вступления в должность, а в общении появились доброжелательность, апломб и уверенность, что он бы просто не узнал себя, если бы получил возможность увидеть себя глазами тех, кто знал его раньше. Нервная привычка постоянно бегать глазами почти исчезла, безмятежность пришла на смену былому беспокойству, вызванному нуждой. Его большие ноги были обуты в добротные туфли из мягкой кожи с квадратными носами; его выпуклая грудь и толстые ноги сделались приятнее для взора благодаря хорошо скроенному костюму из коричневато-серой ткани, а его шея была окружена отложным воротничком с коричневым шелковым галстуком. Его широкий торс, переходивший в растущее брюшко, был украшен тяжелой золотой цепью, на белоснежных манжетах красовались золотые запонки с крупными рубинами. Он был розовым и упитанным. В сущности, он поживал весьма неплохо.
Он с семьей переехал из ветхого каркасного дома на Девятой Южной улице в очень комфортабельный трехэтажный кирпичный особняк втрое большего размера на Спринг-Гарден-стрит. Его жена завела знакомство с женами других политиканов. Его дети посещали среднюю классическую школу, о чем он раньше мог лишь мечтать. Теперь он был владельцем четырнадцати или пятнадцати недорогих земельных участков в разных частях города, которые могли сильно вырасти в цене, а также негласным партнером в литейной компании Южной Филадельфии и Американской компании производителей свинины и говядины, двух предприятий, существующих на бумаге, основным занятием которых было предоставление городских субподрядов скромным мясникам и литейщикам, которые выполняли указания, не задавая лишних вопросов.
– Да, забавное имя, – вежливо согласился Каупервуд. – Значит, он главный акционер? Я никогда не думал, что эта линия окупится; она слишком короткая. Ее нужно продолжить примерно на три мили в район Кенсингтона.
– Вы правы, – буркнул Стинер.
– Стробик сказал, сколько хочет получить этот Колтан за свои акции?
– Думаю, по шестьдесят восемь долларов.
– Это текущая рыночная цена. Он много не просит, верно? Ладно, Джордж, по этой цене понадобится примерно… – он произвел быстрый расчет на основе количества акций, имевшихся у Колтана, – …примерно сто двадцать тысяч долларов, чтобы вывести его из дела. Но это не все. Есть еще судья Китчен и сенатор Донован, – он имел в виду сенатора штата. – Вы заплатите очень высокую цену за эту конюшню, когда получите ее. Понадобится гораздо больше денег, чтобы продолжить линию. Думаю, это слишком большие расходы.
На самом деле Каупервуд думал, как просто было бы объединить эту линию с его вожделенной линией Семнадцатой и Девятнадцатой улиц, так что после некоторой паузы он добавил:
– Скажите, Джордж, почему вы разрабатываете все свои планы через Стробика и Уайкрофта? Разве мы с вами не могли бы самостоятельно управиться, не привлекая других? Мне кажется, такой план был бы гораздо более выгодным для вас.
– Ну да, разумеется! – воскликнул Стинер. Его круглые глаза в упор, умоляюще смотрели на Каупервуда. Ему нравился этот человек, и он надеялся сблизиться с ним не только в деловых отношениях. – Я думал об этом. Но у этих парней побольше опыта в таких делах, чем у меня, Фрэнк. Они уже давно в игре. Я не разбираюсь в тонкостях так же хорошо, как они.
Каупервуд мысленно улыбнулся, хотя его лицо оставалось бесстрастным.
– Не беспокойтесь о них, Джордж, – дружеским, доверительным тоном произнес он. – Мы с вами можем узнать не меньше, чем они, если не больше. Возьмите эту трамвайную сделку на себя, Джордж; мы с вами сможем провернуть ее лучше, чем с участием Уайкрофта, Стробика и Хэрмона. Они ничего не добавляют к пониманию ситуации. Они не вкладывают никаких денег. Все это ваша заслуга. Они лишь соглашаются провести заявки через Законодательное собрание и городской совет, и, насколько касается законодательства, они могут не больше, чем любой другой, например я. Это лишь вопрос договоренности с Рилэйном и вложения определенных денег, с которыми он может работать. В нашем городе есть и другие люди, способные повлиять на совет не хуже, чем Стробик.
Тем временем он думал, что после того как получит контроль над собственной линией, то посоветуется с Батлером и заставит его воспользоваться собственным влиянием. Этого будет достаточно, чтобы заткнуть рот Стробику и его друзьям.
– Я не предлагаю вам изменять планы по сделке с компанией Северной Пенсильвании. Сейчас это будет неловко для вас, но ведь есть и другие вещи. Почему бы нам в будущем не поработать над другим проектом? От этого будет только польза для нас обоих. До сих пор мы неплохо пользовались предложением насчет городского займа, не так ли?
По правде говоря, они воспользовались этой возможностью с чрезвычайной выгодой для себя. Помимо прибыли для крупных финансистов новый дом Стинера, его земельные участки и счет в банке, его добротная одежда и комфортабельный образ жизни в основном были результатом успешных манипуляций Каупервуда с сертификатами городского займа. Состоялось уже четыре выпуска по двести тысяч долларов каждый. Объем купли-продажи этих сертификатов под руководством Каупервуда составлял около трех миллионов долларов; в одних случаях он выступал в качестве «быка», а в других – в качестве «медведя». Теперь состояние Стинера достигало ста пятидесяти тысяч долларов.
– Я знаю одну городскую линию, которую можно превратить в превосходно окупаемую собственность, – задумчиво продолжал Каупервуд. – Нужно лишь правильно подойти к делу. Как и линия Северной Пенсильвании, она довольно короткая и обслуживает недостаточно большую территорию. Ее следует продолжить, но если бы мы с вами смогли заполучить эту линию, то потом можно будет поработать с компанией Северной Пенсильвании или какой-либо другой для слияния в одну компанию. Это даст экономию на конторах, обслуживании и многом другом. Всегда можно заработать деньги на увеличении платежеспособного спроса.
Он замолчал и посмотрел в окно своего симпатичного, обшитого деревянными панелями небольшого кабинета, размышляя о будущем. Окно выходило на задний двор за другим конторским зданием, которое раньше было жилым домом. Двор зарос чахлой травой. Красная стена и старомодная кирпичная ограда, отделявшая его от соседнего участка, почему-то напомнили ему о старом доме на Нью-Маркет-стрит, куда приходил его дядя, кубинский торговец Сенека со своим чернокожим слугой, говорившим по-португальски. Сейчас, глядя во двор, он, словно наяву, представил своего дядю.
– Ну что же, – честолюбиво произнес Стинер, проглотивший наживку, – почему бы нам вдвоем не провернуть это дело? Полагаю, я бы мог устроить вопрос с деньгами. Сколько это будет стоить?
Каупервуд снова мысленно улыбнулся.
– Точно не знаю, – ответил он, выждав паузу. – Я хочу получше разобраться в материале. Единственное затруднение в том, что на меня уже записано довольно много денег из городской казны. Как вы понимаете, я получил двести тысяч долларов для операций с заемными бумагами. А эта новая схема потребует от двухсот до трехсот тысяч долларов. Если бы не это обстоятельство…
Он размышлял об одном из необъяснимых приступов биржевой паники и о странных провалах на фондовом рынке, тесно связанных с настроениями людей и почти не имевших отношения к общему состоянию экономики в стране.
– Если бы провести сделку с компанией Северной Пенсильвании и больше не думать об этом…
Он потер подбородок и огладил красивые мягкие усы.
– Больше не спрашивайте меня об этом, Джордж, – наконец сказал он, когда заметил, что последний начинает гадать, куда клонится их разговор. – Ничего не надо говорить. Я должен получить точные факты, а потом обратиться к вам. Думаю, мы сможем вернуться к этому делу позже, когда решим вопрос насчет Северной Пенсильвании. Сейчас я в такой запарке, что едва ли смогу взяться за все сразу, но вы держитесь тихо, и посмотрим, что из этого выйдет.
Он развернулся к столу, и Стинер встал.
– Фрэнк, я смогу разместить у вас любой депозит, какой пожелаете, когда вы будете готовы к действию, – с энтузиазмом произнес он и подумал, что Каупервуд беспокоится совсем не так, как следовало бы, поскольку всегда может полагаться на него, Стинера, в любом выгодном деле. Почему бы не позволить способному и любезному Каупервуду сделать обоих богатыми людьми? – Просто известите Стайерса, и он вышлет вам чек. Стробик считает, что мы должны действовать быстро.
– Я обо всем позабочусь, Джордж, – уверенно сказал Каупервуд. – И все будет в порядке. Предоставьте это мне.
Стинер подрыгал толстыми ногами, чтобы распрямить брюки, и протянул руку. Он вышел на улицу, думая о новом плане. Безусловно, если он войдет в долю с Каупервудом, то станет богатым человеком, ибо Каупервуд славился своей удачливостью и осторожностью. Его новый дом и прекрасный банковский офис, его растущая известность и хитроумные связи с Батлером и другими важными людьми вызывали у Стинера подлинное благоговение. Они смогут контролировать всю линию Северной Пенсильвании! Ну, если так будет продолжаться и дальше, то он станет магнатом – он, Джордж У. Стинер, некогда агент по страхованию и продаже дешевой недвижимости. Он шагал по улице, размышляя об этом, но соображения его гражданского долга и общественной службы, которыми он пренебрегал, волновали его не больше, если бы их вообще не существовало.
Глава 22
В течение следующих полутора лет Каупервуд оказывал многочисленные конфиденциальные услуги для Стинера, Стробика, Батлера, казначея штата Ван Ностранда, сенатора Рилэйна (так называемого «представителя интересов штата» в Гаррисберге) и различных банков. Для Стинера, Стробика, Уайкрофта, Хэрмона и самого себя он провел сделку с компанией Северной Пенсильвании, благодаря которой стал владельцем пятой части акционерного капитала. Вместе со Стинером он вынашивал планы покупки линии Семнадцатой и Девятнадцатой улиц и одновременно играл на фондовой бирже.
К лету 1871 года, когда возраст Каупервуда приближался к тридцати четырем годам, он имел банковский бизнес, оцениваемый примерно в два миллиона долларов, личные активы, достигающие полумиллиона долларов, а его перспективы в других направлениях сулили богатство, которое позволяло ему соперничать с любым американцем. Город Филадельфия – через своего казначея, которым по-прежнему оставался мистер Стинер, – был его кредитором на сумму около полумиллиона долларов. Штат Пенсильвания через своего казначея Ван Ностранда держал двести тысяч долларов на его банковском балансе. Джулиан Бод спекулировал акциями городской трамвайной сети на сумму пятьдесят тысяч долларов, и Рилэйн не отставал от него. В его бухгалтерских книгах числилась небольшая армия политиканов и их прихлебателей, вкладывавших разные суммы. Доля Эдварда Мэлии Батлера в маржинальных сделках иногда достигала ста тысяч долларов. Его собственные банковские ссуды, меняющиеся день ото дня в зависимости от качества закладных ценных бумаг, достигали семисот-восьмисот тысяч долларов. Подобно пауку в раскинутой паутине, где каждая нить была хорошо известна и испытана на прочность, он окружил себя блестящей сетью превосходных связей и следил за всеми мелочами.
Любимой идеей Каупервуда, в которую он вкладывал больше веры и сил, чем во что-либо иное, были манипуляции с городской трамвайной сетью и особенно фактический контроль над линией Семнадцатой и Девятнадцатой улиц. Благодаря депозитному авансу, внесенному Стинером в его банк, когда акции Семнадцатой и Девятнадцатой улиц находились у минимальных котировок, ему удалось приобрести пятьдесят один процент акций для себя и Стинера, и теперь он мог поступать по своему усмотрению. Однако ради этого он прибегнул к некоторым «своеобразным» методам, впоследствии получившим известность в финансовых кругах, доведя стоимость этих акций до собственной их оценки. Через своих агентов он организовал судебные иски о материальном ущербе, выдвинутые против компании за невыплату процентов в оговоренные сроки. Небольшой пакет акций в руках наемного агента, судебный запрос с требованием изучить учетные книги компании для определения ее финансового состояния с одновременной атакой на фондовом рынке и продажей по три, пять, семь и десять пунктов ниже текущего уровня – все это выводило на рынок испуганных акционеров вместе с их ценными бумагами. Банки расценивали линию как высоко рискованный актив и требовали погашения выданных займов. Банк его отца выдал заем одному из главных акционеров; разумеется, эти деньги были быстро потребованы обратно. Потом – опять-таки через посредника – Каупервуд выходил на связь с несколькими крупнейшими акционерами и предлагал выручить их. Акции могли быть выкуплены по цене сорок процентов от номинала. Акционеры не могли выяснить источник всех своих бед и считали, что линия находится в плачевном состоянии, что на самом деле было неправдой. Но они не возражали. Деньги поступали мгновенно, и вскоре Каупервуд со Стинером уже контролировали пятьдесят один процент акций. Но как и в случае с линией Северной Пенсильвании, Каупервуд тайно скупил акции у миноритарных владельцев, так что он имел пятьдесят один процент, а Стинер – всего лишь двадцать пять процентов.
Успех опьянил его, и он немедленно увидел возможность осуществить еще одну долгожданную мечту: реорганизовать компанию в совместное предприятие с линией Северной Пенсильвании, выпустить по три акции на каждую старую и, продав все ценные бумаги, кроме контрольного пакета, использовать полученные средства для покупки других линий, акционерный капитал которых раздувался и затем распродавался по такой же схеме. Иными словами, Каупервуд был одним из первых дерзких махинаторов, которые впоследствии захватывали другие, более крупные сегменты индустриального развития Америки ради собственного обогащения.
Его план в связи с первым объединением заключался в распространении слухов о предстоящем слиянии двух линий. Далее следовал запрос в Законодательное собрание о продолжении линий и закреплении концессии с последующими ежегодными отчетами, а потом раскрутка стоимости акций на фондовой бирже, насколько это смогут позволить растущие ресурсы. Трудность в том, что когда вы пытаетесь создать благоприятную рыночную ситуацию для продажи акций – в данном случае разместить крупный выпуск более чем на полмиллиона долларов – и одновременно придержать еще на полмиллиона акций для себя, вам нужен крупный оборотный капитал для такой сделки. В таких случаях владелец вынужден был выходить на рынок и производить фиктивные покупки, чтобы создать фиктивный спрос. После обмана публики и распродажи значительного количества своих бумаг он, если только не хотел избавиться от всех акций, должен был поддерживать спрос. К примеру, если он продавал пять тысяч акций и сохранял для себя такое же количество, ему нужно было гарантировать, чтобы рыночный спрос на размещенные акции не падал ниже определенной отметки, что грозило падением стоимости его личных акций. А если, как это почти всегда происходило, его личные акции были заложены в банках и трастовых компаниях для денежного обеспечения других предприятий, то падение их стоимости на рынке означало, что банки требовали большую маржу для защиты своих займов либо вообще требовали погашения ссуды. Это означало неудачу всего предприятия, и риск был высок. Каупервуд уже провел одну сложную кампанию с размещением сертификатов городского займа, цена которых ежедневно менялась, и он только старался способствовать этому, так как получал основной доход на разнице котировок.
Эта вторая обременительная сделка, несмотря на перспективы, требовала удвоенной бдительности. Когда акции продавались по высокой цене, деньги по беспроцентному кредиту из городской казны можно было вернуть; его собственные доли, предусмотрительно созданные для капитализации в будущем, с помощью проспектов и отчетов можно было довести до номинальной стоимости или чуть меньше. Это давало возможность для инвестиций в другие линии. В конце концов Каупервуд мог дойти до финансового руководства всей трамвайной системой; тогда он станет настоящим миллионером. Одним из его хитроумных приемов, демонстрировавших проницательность и дальновидность этого человека, было создание отдельной компании или организации для любого продолжения или дополнения своей линии. Таким образом, если он имел две-три мили трамвайных путей и хотел продолжить линию еще на две-три мили по той же улице, то вместо включения новой ветки в первоначальную компанию он создавал вторую корпорацию, управлявшую дополнительным участком путей. Затем он капитализировал эту корпорацию, выпуская акции и облигации для финансирования строительства, оборудования и технического обслуживания. Следующим этапом было поглощение новой корпорации компанией-учредителем, выпуск новых ценных бумаг этой компании, и, разумеется, продажа их на рынке. Даже родные братья, работавшие на него, не догадывались о последствиях его многочисленных сделок и беспрекословно выполняли его указания. Иногда Джозеф озадаченно говорил Эдварду: «Надеюсь, Фрэнк представляет, что он делает».
С другой стороны, он тщательно следил, чтобы любые текущие обязательства немедленно исполнялись и даже предвосхищались, так как хотел выглядеть образцом деловой порядочности. Ничто не имело такой ценности, как репутация и положение в обществе. Его предусмотрительность, оперативность и осторожность радовали банкиров. Они считали его одним из самых здравомыслящих и проницательных людей, которых им приходилось видеть.
Однако весной и летом 1871 года Каупервуд, не ощущавший реальной опасности откуда бы то ни было, сильно распылил свои активы. Большой успех сделал его более щедрым и непринужденным в финансовых предприятиях. Постепенно, благодаря несокрушимой уверенности в себе, он убедил отца присоединиться к спекуляциям с трамвайными линиями и пользовался ресурсами Третьего Национального банка для частичного обеспечения своих займов или для выделения капитала в тех случаях, когда нужно было быстро изыскать средства. Сначала пожилой джентльмен был немного нервозным и скептичным, но со временем, когда стало ясно, что эти сделки не имеют иных последствий, кроме прибыли, стал действовать смелее и увереннее.
– Фрэнк, – говорил он, глядя на сына из-под очков. – Тебе не кажется, что ты продвигаешься слишком быстро? В последнее время у тебя масса долгов.
– Не больше, чем обычно, принимая во внимание мои ресурсы. Нельзя проводить крупные сделки без крупных займов; ты не хуже меня знаешь об этом.
– Да, это так, но возьмем линию Грин и Коутс; разве ты не перегибаешь палку?
– Вовсе нет. Я знаком с внутренними обстоятельствами. В конце концов курс акций пойдет вверх либо я подтолкну его. При необходимости я объединю эту линию с другими, которые уже принадлежат мне.
Каупервуд смотрел на сына и думал, что еще никогда не видел такого отважного и дерзкого махинатора.
– Не стоит беспокоиться обо мне, отец. Если тебе неудобно продолжать, пусть банк потребует погасить мои ссуды. Другие банки выдадут мне займы под залог моих акций. Но мне хотелось бы, чтобы именно твой банк получал проценты.
Эти слова убедили Каупервуда-старшего; трудно было возражать против таких аргументов. Его банк активно кредитовал Фрэнка, но не больше, чем другие банки. Что касается крупных пакетов акций, которые он держал в компаниях своего сына, то при необходимости выйти из капитала его известят заблаговременно. Братья Фрэнка точно так же делали деньги, работая на него, и их интересы нерасторжимо переплелись с его собственными интересами.
Благодаря возросшим материальным возможностям Фрэнк также стал очень щедрым в том, что принято называть «жизненными стандартами». Молодые торговцы произведениями искусства из Филадельфии, прознавшие о его художественных наклонностях и растущем богатстве, осаждали его предложениями о покупке мебели, гобеленов, ковров, статуй и картин, сначала американских, а потом и европейских мастеров. Его собственный дом и дом его отца не были полностью обставлены в этом отношении; кроме того, имелся другой дом на Десятой Северной улице, который он хотел сделать роскошным. Эйлин всегда сокрушалась насчет состояния своего дома. Любовь к пышной обстановке была одной из ее основных потребностей, хотя она так и не научилась ясно формулировать свои желания. Но место их тайных встреч должно было выглядеть превосходно. Она доверяла его выбору, поэтому дом превратился в настоящую сокровищницу, обставленную с еще большим вкусом и изяществом, чем комнаты его собственного дома. Он начал собирать там редкие образцы алтарных покровов, ковров и средневековых гобеленов. Он покупал мебель георгианской эпохи, сочетание стилей чиппендейл, шератон и хэпплуайт, предметы итальянского Возрождения и эпохи Людовика XV. Он узнал замечательные образцы фарфора и скульптуры, греческие вазы, прекрасные коллекции японских статуэток из слоновой кости. Флетчер Грэй, торговый партнер фирмы «Кэбл энд Грэй», занимавшейся импортом предметов искусства, нанес ему визит в связи с гобеленом работы XIV века. Грэй был энтузиастом и почти немедленно передал Каупервуду частицу своей сдержанной, но пылкой любви к прекрасному.
– Существует пятьдесят периодов одного оттенка голубого фарфора, мистер Каупервуд, – сообщил ему Грэй. – Есть также как минимум семь разных школ плетения ковров: персидский, армянский, арабский, фламандский, современный польский, венгерский и так далее. Если вы когда-нибудь займетесь этим, будет более чем достойно собрать полную, то есть представительную, коллекцию одного или всех направлений. Они прекрасны. Я видел некоторые из них, а о других лишь читал.
– Вы еще сделаете из меня преданного адепта, Флетчер, – ответил Каупервуд. – Либо вы, либо искусство станет причиной моего банкротства. Я по своему характеру склонен к подобным вещам и думаю, что между вами, Элсуортом и Гордоном Стрэйком, – он имел в виду другого молодого человека, ревностного ценителя живописи, – именно вы довершите мое падение. У Стрэйка есть превосходная идея. Он хочет, чтобы я немедленно приступил к делу, а под «немедленно» имеется в виду «надлежащим образом», – вставил он, – и приобрел доступные образцы немногих редких вещей каждой школы или художественного направления, которые будут достойно иллюстрировать каждый из них. Он утверждает, что великие полотна будут расти в цене и что те вещи, которые я сейчас могу приобрести за несколько сотен долларов, впоследствии будут стоить миллионы. Но он не хочет, чтобы я утруждал себя американской живописью.
– Он прав! – воскликнул Грэй. – Хотя для моего дела нехорошо хвалить других дельцов от искусства. Но это обойдется очень дорого.
– Не так уж дорого. По крайней мере, не все сразу. Разумеется, на это дело уйдут годы. Стрэйк считает, что некоторые превосходные образцы разных направлений можно приобрести уже сейчас, а потом заменить, если на рынке появится что-нибудь получше.
Несмотря на внешнюю безмятежность, его ум был проникнут духом грандиозного искания. С самого начала богатство казалось единственной целью, к которой впоследствии добавилась женская красота. А теперь искусство ради искусства – первые розовые проблески рассвета – начало озарять его душу, и он стал понимать, что женскую красоту необходимо дополнять красотой жизни, красотой материального фона, и что единственным фоном для великой красоты было великое искусство. Эта девушка, Эйлин Батлер, несмотря на свою необузданную молодость и энергию, создавала у него ощущение достоинства и потребность в прекрасном, которую он до такой степени еще не испытывал раньше. Невозможно описать тонкие реакции одного характера на другой, ибо никто не знает, насколько мы зависим от вещей, которые привлекают нас. Такая любовная связь, как у них, лишь немногим отличалась от капли краски, распущенной в стакане чистой воды, или от химического реагента, взаимодействующего со сложным соединением.
Иными словами, несмотря на свою грубоватость, Эйлин Батлер была самостоятельной действующей силой. Ее натура, протестовавшая против стесненных условий, в которых она оказалась, была почти иррационально честолюбивой. Стоит лишь подумать, как долго, будучи рожденной в семье Батлеров, она была жертвой банальных условностей и обстоятельств, в то время как теперь, благодаря связи с Каупервудом и подчинению его превосходному интеллекту и финансовому положению, она узнавала многие удивительные вещи о светском обществе и рафинированном образе жизни, о которых раньше не подозревала. Можно представить ее восторг при мысли о будущей карьере в качестве жены такого человека, как Фрэнк Каупервуд. Изощренная красота его ума, которую он с радостью раскрывал перед ней после долгих интимных ласк, точность его замечаний и наставлений не ускользала от ее внимания. Она дивилась его финансовому мастерству, художественному чутью и мечтам о прекрасном будущем. И это было слаще всего – он принадлежал ей, а она ему. Иногда она на самом деле была вне себя от радости.
В то же время репутация ее отца как бывшего сборщика мусора («помойщика», как нелестно отзывались о нем старые знакомые), ее безуспешные попытки как-то исправить вульгарность и художественную безвкусицу в своем доме и прощание с надеждой когда-либо оказаться допущенной в благородные круги, которые представлялись ей прибежищем настоящей респектабельности и достойного положения в обществе, уже в ранней юности вызывали в ней бурный протест против домашнего окружения. Ей хотелось роскоши, величия и высокого статуса. Ну что же; если она получит этого мужчину, все придет к ней. Казалось бы, на этом пути стояли непреодолимые преграды, но у нее был отнюдь не слабый характер, впрочем, как и у него. С самого начала по темпераменту они напоминали двух леопардов, обхаживающих друг друга. Ее собственные мысли, примитивные, полуосознанные и почти невысказанные, отчасти совпадали с его мыслями по прямолинейности и силе воздействия.
– Думаю, папа не знает, как это сделать, – однажды сказала она ему. – Он не виноват; он просто не может и понимает это. Сколько лет я хотела, чтобы он переехал из нашего старого дома! Он знает, что это необходимо, но все бесполезно.
Она помедлила, устремив на него ясный, прямой и энергичный взгляд. Ему нравилась медальная лепка ее лица, округлая, почти греческая форма.
– Не переживай, любимая, – отозвался он. – Скоро мы все устроим. Прямо сейчас я не вижу выхода, но думаю, лучше всего будет однажды признаться Лилиан в наших чувствах и посмотреть, можно ли устроить другой план действий. Я хочу сделать так, чтобы дети не пострадали. Я вполне могу обеспечить их, но совсем не удивлюсь, если Лилиан будет готова отпустить меня. Она определенно не захочет никакой огласки.
Он практично и вполне по-мужски рассчитывал на любовь жены к детям.
Взгляд Эйлин стал неуверенным и вопрошающим, но по-прежнему ясным. Она была не чужда жалости к ближнему, но эта ситуация как будто не требовала сочувствия с ее стороны. Миссис Каупервуд была недружелюбно настроена к ней. Эта неприязнь не обосновывалась ничем, кроме мировоззрения. Миссис Каупервуд не могла понять, почему девушка выступает с таким апломбом и «воображает себя важной особой», а Эйлин не понимала, как женщина может быть такой вялой и жеманной. Видеть Лилиан Каупервуд женой такого молодого и энергичного человека, как Фрэнк, и сознавать, что эта женщина, хотя она на пять лет старше мужа и родила двух детей, ведет себя так, как будто с романтикой и удовольствиями давно покончено, было почти невыносимо для нее. Разумеется, Лилиан была неподходящей парой для Фрэнка, и, конечно же, ему была нужна молодая женщина вроде нее самой, и судьба привела его к ней. Как чудесно они заживут вдвоем!
– О, Фрэнк! – снова и снова восклицала она. – Если бы мы только смогли это сделать! Как ты думаешь, у нас получится?
– А ты сомневаешься? Конечно, мы сможем; это лишь вопрос времени. Думаю, если я объяснюсь с ней начистоту, она не станет удерживать меня. А тебе нужно внимательно следить за собой. Если твой отец или брат когда-нибудь заподозрят меня, то этот город взорвется, если не хуже. Они будут оспаривать все мои сделки или даже постараются убить меня. Ты тщательно следишь за всем, что ты делаешь?
– Постоянно. Если что-то случится, я буду все отрицать. Они ничего не докажут без моего участия. В конце концов мы все равно будем вместе.
В то время они находились в доме на Десятой улице. Она нежно гладила его щеки и влюбленно смотрела на него.
– Я все сделаю для тебя, дорогой, – пообещала она. – Если понадобится, я умру за тебя. Я так тебя люблю!
– Нам ничего не грозит, милая. Тебе не придется делать ничего подобного. Но будь осторожна.
Глава 23
После нескольких лет этой тайной связи, когда узы симпатии и взаимопонимания становились все более прочными, грянула буря. Она разразилась нежданно, как гром с ясного неба, независимо от воли и намерения какого-либо человека. Это был лишь пожар, причем отдаленный, – великий чикагский пожар 7 ноября 1871 года, который полностью уничтожил деловую часть города и мгновенно породил недолгую, но бурную финансовую панику во многих городах США. Пожар начался в субботу и почти беспрепятственно продолжался до следующей среды. Сгорели банки, торговые дома, транспортные узлы и целые кварталы жилых домов. Самые тяжелые потери понесли страховые компании, и многие из них сразу закрылись. В результате убытки понесли производители и оптовики в других городах, которые вели дела с Чикаго, и чикагские коммерсанты. Колоссальные убытки понесли многочисленные капиталисты из восточных штатов, которые в последние годы были владельцами и арендаторами великолепных деловых зданий, торговых центров и частных резиденций, благодаря которым Чикаго уже тогда мог соперничать с любым другим городом на континенте. Транспортные потоки были нарушены, и дельцы на Уолл-стрит, Третьей улице в Филадельфии и Стейт-стрит в Бостоне мгновенно оценили серьезность ситуации уже по первым сообщениям. В выходные дни после закрытия биржи ничего нельзя было поделать, так как новость пришла с опозданием. Но в понедельник новости обрушились широким и быстрым потоком, и владельцы ценных бумаг железнодорожных и трамвайных компаний, правительственных облигаций и всевозможных акций и долговых обязательств начали сбрасывать их на рынок, чтобы получить наличность. Естественно, банки отозвали свои займы, и наступила биржевая паника, сравнимая лишь с «черной пятницей» на Уолл-стрит двумя годами раньше.
Каупервуд и его отец находились за городом, когда начался пожар. Вместе с несколькими друзьями из числа банкиров они поехали осматривать предполагаемый маршрут новой паровозной ветки, под которую было желательно получить кредит. Большую часть пути они проделали в легких двухместных колясках и поздним вечером в воскресенье вернулись в Филадельфию, где крики мальчишек-газетчиков сразу же привлекли их внимание:
– Эй! Экстренный выпуск! Экстренный выпуск! Все о большом пожаре в Чикаго!
– Экстренный выпуск! Чикаго сгорел дотла! Экстренный выпуск!
Крики были протяжные, зловещие, почти душераздирающие. В мрачных воскресных сумерках весь город будто погрузился в раздумье и молитвы, облетевшая листва и холодный воздух создавали унылое, безрадостное настроение.
– Эй, мальчик, – позвал Каупервуд, увидев плохо одетого паренька с пачкой газет под мышкой, завернувшего за угол. – Что там такое? Пожар в Чикаго?
Он многозначительно посмотрел на отца и других банкиров, когда потянулся за газетой, но лишь взглянув на заголовки, осознал размер катастрофы.
