ВЕСЬ ЧИКАГО В ОГНЕ
Пожар беспрепятственно бушует в коммерческих районах города со вчерашнего вечера. Банки, торговые дома и общественные здания лежат в руинах. Прямое телеграфное сообщение нарушено с трех часов сегодняшнего дня. Никакой надежды на скорое окончание катастрофы.
– Выглядит довольно серьезно, – спокойно обратился он к своим спутникам. В его глазах и голосе появилась холодная, властная сила. Несколько позже он обратился только к отцу: – Если большинство банков и брокерских контор не будут держаться вместе, начнется паника.
Он быстро, блестяще и беспристрастно оценил свои непогашенные обязательства. Банк отца держал ценные бумаги его трамвайных компаний на сто тысяч долларов под залог в шестьдесят процентов от номинала. Бумаги городского займа еще на пятьдесят тысяч долларов были заложены под семьдесят процентов от номинала. Отец находился в доле с ним, выделив более сорока тысяч долларов наличными на обеспечение рыночных манипуляций с этими бумагами. Банковский дом «Дрексель и К?» числился в его отчетности кредитором на сто тысяч долларов, и эта ссуда будет востребована к погашению, если только они не проявят особого милосердия. «Джей Кук и К?» также был его кредитором на сто пятьдесят тысяч долларов. В четырех небольших банках и трех брокерских компаниях он числился дебитором на суммы от пятидесяти тысяч долларов и меньше. Городской казначей участвовал с ним в предприятиях на общую сумму около полумиллиона долларов, и огласка непременно приведет к скандалу; участие казначея штата оценивалось в двести тысяч долларов. Были сотни мелких счетов на суммы от ста долларов до пяти и десяти тысяч. Паника будет означать не только отзыв депозитов и досрочное погашение ссуд, но и тяжелую депрессию на фондовом рынке. Как он сможет реализовать свои ценные бумаги? Как продать их, не слишком много потеряв в стоимости, чтобы его состояние не было потеряно и он не оказался банкротом? Это был главный вопрос.
Он продолжал напряженно размышлять, когда прощался со спутниками, которые спешили домой, обремененные собственными невеселыми мыслями.
– Тебе лучше ехать домой, отец, а мне нужно послать кое-какие телеграммы. (Тогда телефон еще не был изобретен.) Скоро я приеду, и мы все обговорим. Дело оборачивается не лучшим образом. Ни с кем не говори об этом, пока мы не побеседуем и не решим, что делать дальше.
Каупервуд-старший уже пощипывал свои бакенбарды с озадаченным и встревоженным видом. Он думал о том, что с ним произойдет, в случае если Фрэнка постигнет неудача, так как уже глубоко увяз в его делах. Его лицо было испуганным и немного посерело, ибо он уже поставил под удар свои дела ради сына. Если завтра Фрэнк не сможет погасить кредит на сто пятьдесят тысяч долларов в ответ на возможное требование банка, то последующий скандал и позор лягут на плечи отца.
Фрэнк обдумывал свои запутанные отношения с городским казначеем и понимал, что никакие усилия одного человека не могут поддержать рынок. Те, кто обычно помогал ему, находились в таком же бедственном положении, как и он сам. Общая ситуация выглядела крайне неблагоприятно. Банковский дом «Дрексель и К?» взвинчивал цену на акции железнодорожных компаний и давал крупные ссуды под залог этих бумаг. Банковский дом «Джей Кук и К?» финансировал строительство Северо-Тихоокеанской железной дороги и прилагал все силы к тому, чтобы построить эту огромную трансконтинентальную систему без привлечения других инвесторов. Естественно, они уже долго занимались этим и, таким образом, находились в довольно уязвимом положении. По первому слову они начнут сбрасывать свои самые надежные активы – правительственные облигации и другие бумаги – для защиты бумаг, на которых можно спекулировать. «Медведи» поймут, в чем дело. Они будут бить в одно место, постоянно играя на понижение. Но он не осмеливался так поступать, поскольку это подорвало бы его основной капитал. Ему требовалось время. Если бы только у него было время – три дня, неделя или десять дней, то этот шторм обошел бы его стороной.
Больше всего его беспокоила сумма в полмиллиона долларов, прямо или косвенно вложенная Стинером в его предприятия. Приближались осенние выборы. Хотя Стинер уже отбыл в должности два срока, он был кандидатом на переизбрание. Скандал, связанный с городским казначейством, был очень неприятным делом. Он покончит с чиновничьей карьерой Стинера и с большой вероятностью отправит его в тюрьму. Скандал может подорвать шансы Республиканской партии на ближайших выборах. Безусловно, тогда всплывет и его имя, так как он имел непосредственное отношение к происходящему. Если это случится, ему придется иметь дело с политиками и их подручными. В том случае, если они подвергнутся жесткому давлению, какое предстоит испытать ему, станет известно, что он пытался захватить городские трамвайные линии, которые они считали своей законной добычей, – к тому же с помощью заемных денег из городской казны, – а это уже будет грозить поражением на выборах. Им это сильно не понравится. Будет бесполезно говорить, что он занимал деньги под два процента (большую их часть он брал с этой официальной оговоркой с целью обезопасить себя) и что он действовал лишь как посредник в интересах Стинера. Такие отговорки могут сойти для простодушной публики, но политики ни за что не проглотят их. Они сделаны из другого теста.
Однако у этой ситуации была оборотная сторона, вселявшая некоторую надежду: знание того, как делаются дела в городской политике. Для любого политикана, даже самого высокопоставленного, было бесполезно занимать возвышенную и отстраненную позицию во время такого кризиса. Все они, как большие, так и малые, разными способами получали прибыль через городские льготы и привилегии. Он знал, что Батлер, Молинауэр и Симпсон делают деньги на контрактах, с виду вполне законных, хотя их можно было рассматривать как протекция и торговля влиянием. Он также знал об огромных суммах от поступавших налогов на землю, на воду и прочее, которые стекались в различные банки, рекомендованные этими людьми как депозитарные хранилища для городских средств. Предположительно, эти банки хранили деньги города в своих сейфах в качестве бесплатной услуги, а затем реинвестировали их… но в чьих интересах? Каупервуду было не на что жаловаться, поскольку с ним хорошо обходились, но эти люди вряд ли могли надеяться на монополизацию всех городских служб. Он не был лично знаком с Молинауэром или Симпсоном, но знал, что они с Батлером зарабатывают деньги на его манипуляциях с городским займом. Кроме того, Батлер был чрезвычайно дружелюбен с ним. Не было большой натяжкой полагать, что если произойдет худшее, он сможет напрямую обратиться к Батлеру и получить поддержку. Каупервуд рассчитывал на это в том случае, если не получится сохранить секретность в делах со Стинером.
Он решил, что первым делом должен сразу же отправиться к Стинеру и потребовать ссуду еще в триста или четыреста тысяч долларов. Стинер всегда был очень сговорчивым, а в этом случае он поймет, как важно сделать так, чтобы недостача полумиллиона долларов в городской казне не была предана огласке. Это нужно сделать как можно скорее. Но где получить реальные деньги под городские бумаги? Для этого придется встречаться с президентами банков и трастовых компаний, с крупными биржевыми игроками и другими людьми. Кроме того, оставалась ссуда в сто тысяч долларов, которые он задолжал Батлеру. Он поспешил домой, быстро снарядил свой экипаж и поехал к Стинеру.
К его немалому смятению и неудовольствию, выяснилось, что Стинера не было в городе. Он с несколькими друзьями уехал на утиную охоту и рыбалку на Чесапик и должен был вернуться лишь через несколько дней. Сейчас он был на болотах или в каком-нибудь поселке. Каупервуд отправил срочную телеграмму с просьбой о немедленном возвращении в ближайший городок, а потом, для верности, в еще несколько окрестных мест. Он не рассчитывал на скорое возвращение Стинера, был растерян и не знал, что делать дальше. Нужно было срочно искать любой помощи и любого, кто мог ее предложить.
Вдруг его посетила полезная идея. Батлер, Симпсон и Молинауэр давно занимались городскими трамвайными линиями. Они могли объединиться, чтобы спасти положение и защитить свои интересы. Они могли встретиться с крупными банкирами, представителями «Дрексель и К?» и «Джей Кук и К?», и убедить их в необходимости поддержать рынок. Они могли выправить ситуацию в целом, создав концерн по закупкам, а под прикрытием их вероятной поддержки он продаст достаточно ценных бумаг, чтобы без потерь выйти из дела и даже немного заработать с игры на понижение. Это была блестящая мысль, достойная более крупного дела; единственная слабость заключалась в том, что он не был уверен в ее осуществимости.
Он решил немедленно отправиться к Батлеру. Его беспокоило лишь то, что теперь он будет вынужден раскрыть часть своей сделки со Стинером. Поэтому он сел в экипаж и поехал к Батлеру.
Когда он вошел в дом, знаменитый подрядчик собирался ужинать. Он не слышал криков мальчишек-газетчиков, не знал об экстренных выпусках и еще не представлял последствий пожара. Когда слуга известил о визите Каупервуда, он с улыбкой подошел к двери.
– Не желаете присоединиться к нам? Как раз подали легкий ужин. Не хотите ли чашку кофе или чаю?
– Спасибо, но не сейчас, – ответил Каупервуд. – Я очень спешу. Хочу совсем немного побеседовать с вами и поеду дальше. Я не задержу вас надолго.
– Ну, ежели так, то я иду, – и Батлер вернулся в столовую, чтобы положить свою салфетку. Эйлин, сидевшая за столом, услышала голос Каупервуда, и ей немедленно захотелось увидеть его. Она гадала, что привело его к ее отцу в такое позднее время. Она не могла сразу же встать из-за стола, но надеялась на это до его ухода. Каупервуд думал о ней перед лицом надвигающейся бури, точно так же, как он думал о своей жене и о многом другом. Если его дела пойдут кувырком, это тяжело скажется на всех, кто близок к нему. В первом приближении катастрофы он еще не мог судить о возможных последствиях. Он отчаянно размышлял об этом, но был далек от паники. Его красиво вылепленное лицо застыло в жестких, классических линиях; взгляд был твердым, как закаленная сталь.
– Ну вот, – проворчал Батлер по возвращении. Все черты его облика излучали довольство миром при нынешнем состоянии вещей. – Что с вами стряслось сегодня? Надеюсь, ничего страшного. У меня был прекрасный день.
– Я и сам надеюсь, что ничего серьезного, – отозвался Каупервуд. – Но так или иначе, нам нужно немного поговорить. Как думаете, не лучше ли подняться в вашу комнату?
– Я как раз собирался предложить это, – сказал Батлер. – Кстати, там есть сигары.
Они направились к лестнице. Батлер шел впереди, и когда он одолел первый пролет, Эйлин вышла из столовой, шурша шелковым платьем. Ее чудесные волосы были подобраны со лба и затылка в причудливее волны, образовывавшие золотисто-рыжий венец. Она вся сияла, а ее обнаженные руки и плечи были матово-белыми на фоне темно-красного вечернего платья. Она поняла, что происходит что-то неладное.
– О, мистер Каупервуд, как поживаете? – воскликнула она, выступив вперед и протянув руку, пока ее отец поднимался наверх. Она специально старалась задержать его, чтобы перемолвиться словом, а фамильярный жест предназначался для остальных членов семьи.
– В чем дело, милый? – прошептала она, как только ее отец оказался за пределами слышимости. – Ты выглядишь встревоженным.
– Надеюсь, ничего особенного, дорогая, – ответил он. – Чикаго горит, и завтра будут неприятности. Мне нужно поговорить с твоим отцом.
Она успела лишь сочувственно и расстроенно сказать «ох», прежде чем он убрал руку и последовал наверх за Батлером. Она сжала его локоть и прошла в гостиную через холл. Там она села и задумалась, потому что еще никогда не видела на лице Каупервуда выражения такой суровой и решительной расчетливости. Лицо его было бесстрастным и словно застывшим, холодным. А этот глубокий, странный, непроницаемый взгляд! Значит, пожар в Чикаго. Но какое это имеет отношение к нему? Почему он так взволнован? Он никогда не посвящал ее в подробности своих дел. Она все равно не могла бы разобраться в этом лучше, чем миссис Каупервуд. И все же она беспокоилась, потому что это был ее Фрэнк и потому что она была связана с ним, казалось бы, нерасторжимыми узами.
Литература, не считая подлинных мастеров, дает нам лишь одно представление о любовнице: хитроумной и расчетливой сирене, которая охотится за душами мужчин. Журналисты и авторы морализаторских памфлетов того времени лелеяли это представление с почти фанатичным рвением. Они считали, что правила совместной жизни имеют божественную природу, а забота об их исполнении является уделом крайних консерваторов. Однако существует и другой вид отношений, не имеющий ничего общего с расчетливым выбором. В большинстве случаев он не связан с предварительным замыслом или притворством. Обыкновенная женщина, обуреваемая страстями и по-настоящему влюбленная, не более самостоятельна, чем маленький ребенок. Она может измениться – «и ад не знает ярости такой…»[27 - Строка из пьесы английского драматурга Уильяма Конгрива (1670–1729), которая превратилась в поговорку. В оригинале примерно так: «И ад не знает ярости такой / Как женщины отвергнутой возмездье».] – но гораздо чаще любовнице характерны жертвенность, уступчивость, заботливость, которые сами по себе противоположны властной требовательности законного брака, причинившей столько ущерба отношениям между супругами. Человеческий темперамент, мужской или женский, не может устоять перед этой бескорыстной, жертвенной нотой и глубоко почитает ее. Она придает жизни особую исключительность. В ней можно видеть связь с новейшей художественной концепцией: величие духа является главной отличительной чертой великой картины, великой скульптуры, великого произведения искусства. Это способность добровольно и без колебаний посвящать себя любимому делу или любимому человеку. Именно такое душевное состояние сейчас было важнее всего для Эйлин.
Щекотливость положения, в котором он оказался, беспокоила Каупервуда, когда он последовал за Батлером в его кабинет наверху.
– Садитесь, садитесь. Не желаете немного выпить? Ну да, я вспомнил, что вы не пьете. Возьмите сигару. Итак, что же вас беспокоит?
Снаружи слабо доносились выкрики, раздававшиеся из густонаселенных кварталов:
– Специальный выпуск! Специальный выпуск! Все о большом чикагском пожаре! Чикаго сгорел дотла!
– Вот что, – ответил Каупервуд, сделав жест в сторону окна. – Вы слышали новости?
– Нет. О чем они кричат?
– В Чикаго бушует большой пожар.
– Ах, вот что, – отозвался Батлер, все еще не понимавший сути дела.
– Деловые районы уже сгорели, мистер Батлер, – мрачно продолжал Каупервуд. – Полагаю, что завтра наши финансы могут рухнуть. Вот почему я пришел поговорить с вами. Как обстоят дела с вашими вложениями? Надеюсь, они сокращены до разумных пределов?
По выражению лица Каупервуда Батлер вдруг догадался, что произошло нечто очень плохое. Он откинулся на спинку кресла, поднял свою большую руку и прикрыл ею рот и подбородок. Над крупными пальцами и большим мясистым носом блестели его круглые глаза под кустистыми бровями. Его седые короткие волосы жестким ежиком стояли на голове.
– Вот оно как, – произнес он. – Вы ожидаете, что завтра будут неприятности? А как обстоят ваши собственные дела?
– Думаю, совсем неплохо, если только люди с деньгами не потеряют голову и не ударятся в панику. Завтра или даже сегодня ночью от нас потребуется немало здравомыслия. Как вы понимаете, мистер Батлер, мы стоим перед угрозой реальной паники. Возможно, она продлится недолго, но натворит немало бед. Уже завтра после открытия биржи ценные бумаги упадут на десять-пятнадцать пунктов. Банки потребуют вернуть займы, если не будет достигнута какая-то договоренность, чтобы этого не произошло. Никто не сможет добиться этого в одиночку; понадобятся согласованные действия нескольких людей. Вы с мистером Симпсоном и мистером Молинауэром можете это сделать, то есть могли бы, если бы убедили крупных банкиров совместно поддержать рынок. Будет сильнейшее давление на ценные бумаги трамвайных линий, причем на все сразу. Если их не поддержать, то они пробьют дно. Я подумал, что вы с мистером Молинауэром и другими акционерами захотите вмешаться. Если вы этого не сделаете, то могу признаться, что мне придется довольно туго. Я недостаточно силен, чтобы выстоять в одиночку.
Он размышлял, следует ли ему раскрыть всю правду об отношениях со Стинером.
– Что же, дела плохи, – спокойно и задумчиво сказал Батлер. Он думал о своих делах. Паника не сулила ему ничего хорошего, но он не находился в отчаянном положении. Он не мог разориться. Да, он мог потерять кое-какие деньги, но не огромную сумму, пока не поправит свои дела. Тем не менее он не хотел вообще никаких убытков.
– Но как получилось, что вы оказались в таком затруднительном положении? – с интересом спросил он. Он гадал, почему резкое падение акций трамвайной сети причинит серьезный ущерб Каупервуду.
Теперь оставалось солгать либо сказать правду, но Каупервуд боялся лгать в этом вопросе. Если он не получит понимания и поддержки Батлера, ему грозит разорение, а если он разорится, то правда так или иначе выплывет наружу.
– Буду с вами откровенен, мистер Батлер, – сказал он, доверившись сочувствию пожилого джентльмена и глядя на него с бодрой уверенностью, которая так восхищала Батлера. Иногда он гордился Каупервудом не меньше, чем собственными сыновьями. Он искренне считал, что помог этому юноше добиться своего нынешнего положения.
– Дело в том, что я покупаю акции трамвайных линий, но не только для себя. Сейчас я открою вам то, о чем предпочел бы умолчать, но ничего не поделаешь. Если я этого не сделаю, то причиню вред вам и многим другим людям, чьи интересы я не хочу задевать. Мне известно, что вас интересует результат осенних выборов. Правда состоит в том, что я приобретал большое количество акций для мистера Стинера и некоторых его друзей. Не знаю, сколько денег для этих операций поступало из городской казны, но думаю, что много. Я понимаю, что это значит для мистера Стинера, Республиканской партии и ваших интересов, если я разорюсь. Не думаю, что мистер Стинер затеял это дело по собственной инициативе, – полагаю, я виноват не меньше, – но оно появилось не на пустом месте. Как вам известно, я решил вопрос с городским займом для мистера Стинера, а потом некоторые из его друзей захотели, чтобы я вкладывал для них деньги в бумаги трамвайных компаний. Я занимаюсь этим уже довольно давно. Лично я позаимствовал значительные суммы у мистера Стинера под два процента годовых. В сущности, сделки первоначально совершались за счет этих денег. Я не собираюсь возлагать вину на кого-либо. Все было завязано на мне, и я не отказываюсь от этого, но если меня постигнет неудача, то мистер Стинер будет обвинен, и это отразится на городской администрации. Естественно, я не хочу стать банкротом. Этому нет оправдания. Если бы не эта паника, то я бы считал, что нахожусь в самом выгодном финансовом положении за всю свою жизнь. Но я не могу выдержать эту бурю без поддержки, поэтому я хочу знать, поможете ли вы мне. Мистера Стинера нет в городе, иначе я взял бы его с собой, чтобы он засвидетельствовал мои слова.
Каупервуд откровенно лгал о своем намерении привести Стинера и не собирался возвращать деньги в городскую казну, кроме как по частям и с выгодой для себя. Но его слова звучали весомо и казались искренними.
– Сколько денег Стинер вложил под вашу ответственность? – спросил Батлер. Он был немного сконфужен необычным развитием событий. Все это представляло Стинера и Каупервуда в довольно нелестном свете.
– Примерно пятьсот тысяч долларов, – ответил Каупервуд.
Старик выпрямился.
– Так много?
– Немногим меньше или чуть больше, точно не скажу.
Старый подрядчик мрачно выслушал объяснения Каупервуда, думая о том, как это повлияет на интересы Республиканской партии и на его собственные контракты. Ему нравился Каупервуд, но сейчас тот завел речь о неприятных вещах и хотел многого. Батлер медленно думал и неспешно действовал, но когда он думал и действовал, то делал это хорошо. У него имелись значительные суммы, вложенные в акции трамвайной системы Филадельфии, вероятно, не менее восьмисот тысяч долларов. У Молинауэра, наверное, было раза в два больше. Он не знал, сколько акций было у сенатора Симпсона. В прошлом Каупервуд говорил ему, что, по его мнению, сенатор крупно вложился в эти бумаги. Как и у Каупервуда, большинство этих акций находилось в кредитном залоге в различных банках, а полученные заемные средства инвестировались в другие проекты. Срочное погашение этих займов представлялось неразумным или неудобным, хотя положение любого из членов триумвирата было далеко не таким плачевным, как у Каупервуда. Они без особого труда могли избавиться от этих активов, хотя и не без потерь, если не поспешат предпринять защитные меры.
Он не стал бы особенно беспокоиться, если бы Каупервуд сказал, что участие Стинера ограничивается суммой от семидесяти пяти до ста тысяч долларов. Это можно уладить. Но пятьсот тысяч!
– Это целая куча денег, – проворчал Батлер, думая о поразительном безрассудстве Стинера, но еще не увязывая это обстоятельство с хитроумными махинациями Каупервуда. – Здесь есть о чем подумать, но если утром начнется паника, то нельзя терять время. Если мы поддержим рынок, насколько это улучшит ваше положение?
– Намного, – ответил Каупервуд, – хотя, разумеется, мне придется привлекать деньги из других источников. У меня находится ваш депозит на сто тысяч долларов. Вы захотите сразу же вернуть эти деньги?
– Вполне вероятно, – сказал Батлер.
– Не менее вероятно, что я буду испытывать острую нужду в деньгах и не смогу вернуть такую сумму без большого ущерба для себя, – добавил Каупервуд. – Это лишь одно из многих обстоятельств. Если вы сможете объединиться с сенатором Симпсоном и мистером Молинауэром как крупнейшие акционеры трамвайных компаний и побеседуете с мистером Дрекселем и мистером Куком о поддержке рынка, то положение существенно облегчится. У меня все будет в порядке, если мои кредиты не будут востребованы к погашению, а они не будут востребованы, если рынок не просядет слишком глубоко. В противном случае мои ценные бумаги обесценятся, и я не смогу устоять.
Батлер поднялся из-за стола.
– Это серьезное дело, – сказал он. – Лучше бы вы со Стинером не заходили так далеко. С какой стороны ни посмотри, это выглядит неприглядно. Скверное дело, очень скверное, – строго добавил он. – Тем не менее я сделаю все возможное. Не могу обещать многого, но вы всегда нравились мне, и я не стану давить на вас, если не буду вынужден это сделать. Но мне это очень не нравится, и я не единственный, кто решает дела в этом городе.
В то же время Батлер считал, что со стороны Каупервуда было достойно предупредить его о состоянии дел и об исходе городских выборов, даже если при этом он спасал собственную шею.
– Как думаете, вы сможете на день-другой придержать в секрете вопрос о Стинере и городской казне, пока я не поправлю свои дела? – озабоченно спросил Каупервуд.
– Не могу этого обещать, – отозвался Батлер. – Я сделаю все, что смогу, можете рассчитывать на это. Излишняя огласка только повредит всем.
Он думал, как можно будет смягчить последствия преступления Стинера в том случае, если Каупервуд станет банкротом. Подойдя к двери, он распахнул ее и позвал:
– Оуэн!
– Да, отец?
– Пусть Дэн заложит для меня легкую коляску и подаст ее к дверям. Надень пальто и шляпу; мне нужно, чтобы ты поехал со мной.
– Хорошо, отец.
Батлер вернулся в комнату.
– Настоящая буря в стакане, не так ли? Чикаго в огне, а мне приходится суетиться здесь, в Филадельфии. Ну, что же… – Тем временем Каупервуд встал и направился к выходу. – А вы куда?
– Домой. Ко мне приедут несколько человек, с которыми нужно поговорить. Но я вернусь позже, если смогу.
– Ладно, – отозвался Батлер. – Так или иначе, я буду здесь к полуночи. Полагаю, тогда мы встретимся, и я расскажу вам, что удалось предпринять. Всего доброго.
Он прошел в кабинет, собираясь что-то забрать, и Каупервуд один спустился по лестнице. В холле Эйлин, стоявшая за портьерой, жестом попросила его подойти.
– Надеюсь, ничего серьезного, милый? – сочувственно поинтересовалась она, столкнувшись с его суровым взглядом.
Но сейчас было неподходящее время для любовных откровений.
– Нет, – почти холодно ответил он. – Думаю, нет.
– Пожалуйста, Фрэнк, не забывай обо мне надолго из-за своих дел. Ты не забудешь, правда? Я так люблю тебя.
– Нет, не забуду! – Его ответ был искренним и быстрым, но довольно рассеянным. – Неужели ты думаешь, что я могу тебя забыть?
Он начал целовать ее, но шум наверху встревожил его.
– Ш-ш-ш!
Он пошел к двери, а она проводила его пылким и сочувственным взглядом.
Что, если что-то случится с ее Фрэнком? Что она тогда будет делать? Это тревожило ее. Что она может, что должна сделать, чтобы помочь ему? Он выглядел таким бледным и напряженным!
Глава 24
Здесь нужно вкратце объяснить положение Республиканской партии в Филадельфии того времени и рассказать о ее связи с Джорджем У. Стинером, Эдвардом Мэлией Батлером, Генри Э. Молинауэром, сенатором Марком Симпсоном и другими для понимания ситуации, в которой оказался Каупервуд. Как мы могли убедиться, Батлер был заинтересован в сотрудничестве с Каупервудом и дружелюбно относился к нему. Стинер был орудием Каупервуда. Молинауэр и Симпсон были сильными конкурентами Батлера в борьбе за управление делами города. Симпсон представлял Республиканскую партию в Законодательном собрании штата, которая при необходимости могла диктовать городским властям, утверждать новые законы о выборах, пересматривать городские привилегии, начинать политические расследования и так далее. Ему подчинялись влиятельные газеты, банки и корпорации. Молинауэр представлял немцев, некоторых американцев, а также крупные влиятельные корпорации; он считался очень солидным и уважаемым человеком. Все трое были сильными фигурами, компетентными и опасными в политическом отношении. Двое последних рассчитывали на влияние Батлера, особенно в ирландской общине, среди глав приходских советов, политиков и мирян католического вероисповедания, которые почитали его почти как своего духовного лидера. Взамен Батлер оказывал им свое покровительство, влияние и доброжелательное отношение. Через Молинауэра и Симпсона город предоставлял прибыльные контракты на мощение улиц, строительство мостов, водопроводов и канализационных систем. Ради получения этих контрактов дела Республиканской партии, местным предводителем и бенефициаром которой он являлся, должны были находиться в полном порядке. В то же время ответственность за состояние дел Республиканской партии в равной мере лежала на Молинауэре и Симпсоне, и Стинер не был его назначенцем. Последний в большей степени отчитывался перед Молинауэром.
Расположившись в коляске рядом с сыном, Батлер размышлял об этом и ломал голову над последствиями.
– Каупервуд только что приходил к нам, – обратился он к Оуэну, который в последнее время начал хорошо разбираться в финансовых делах, а в политических и общественных был проницательнее, чемотец, хотя и не обладал его обаянием. – Он сказал мне, что попал в довольно затруднительное положение. Слышишь? – продолжал он, когда издалека донесся очередной крик «Экстренный выпуск!». – В Чикаго большой пожар, и завтра на фондовой бирже начнутся неприятности. У нас в разных банках заложены крупные пакеты акций трамвайных компаний. Если мы не будем смотреть в оба, они предъявят свои ссуды к погашению. Утром мы в первую очередь должны позаботиться об этом. У Каупервуда на депозите лежит сто тысяч долларов от меня, и он хочет, чтобы они оставались там. Кроме того, он сказал, что у него есть кое-какие деньги, которые принадлежат Стинеру.
– Стинеру? – с интересом спросил Оуэн. – Он что, тоже балуется акциями? – Совсем недавно до него дошли слухи не только о махинациях Стинера, которым он не поверил и пока не говорил об этом своему отцу. – Сколько его денег есть у Каупервуда?
Батлер помедлил с ответом.
– Боюсь, довольно много, – наконец сказал он. – По сути дела, даже очень много – около пятисот тысяч долларов. Если об этом станет известно, то думаю, поднимется большой шум.
– Фью! – изумленно присвистнул Оуэн. – Полмиллиона долларов! Боже милосердный, папа! Ты хочешь сказать, что Стинер ворочает делами на пятьсот тысяч долларов? Я и не думал, что он достаточно умен для таких вещей. Полмиллиона долларов! Ну и буча начнется, если об этом узнают!
– Полегче, полегче! – отозвался Батлер, стараясь удержать в уме все варианты развития событий. – Мы пока что не знаем всех обстоятельств. Может быть, он не собирался так много брать на себя. Возможно, дело еще поправимо. Деньги вложены, и Каупервуд еще не разорился. Их можно вернуть обратно. Сейчас нужно решить, можно ли что-либо сделать для его спасения. Если он сказал правду – а я ни разу не ловил его на лжи, – он сможет выпутаться, если трамвайные акции завтра утром не упадут слишком низко. Я собираюсь побеседовать с Генри Молинауэром и Марком Симпсоном, поскольку они тоже в деле. Каупервуд хочет знать, не смогу ли я убедить их, чтобы они объединились с банкирами и поддержали рынок. Он считает, что мы можем защитить наши займы, если выйдем на биржу, будем покупать и держать цену.
Оуэн быстро перебрал в уме то, что ему было известно о сделках Каупервуда. Он был убежден, что банкир заслуживает наказания. Проблема возникла по вине Каупервуда, а не Стинера; он чувствовал это. Ему было странно, что отец не понимает этого и не возмущается по этому поводу.
– Видишь ли, отец, – многозначительным тоном произнес он после небольшой паузы, – Каупервуд пользовался деньгами Стинера для скупки акций, а сейчас он сел в лужу. Если бы не этот пожар, ему бы все сошло с рук, но теперь он хочет, чтобы ты вытащил его вместе с Молинауэром, Симпсоном и остальными. Он славный парень, и я неплохо отношусь к нему, но с твоей стороны будет глупо действовать по его указке. Он уже заграбастал больше, чем следует. Позавчера я слышал, что он получил линию Фронт-стрит и скупил почти все акции линии «Грин энд Коутс». Кроме того, они со Стинером якобы установили контроль над линией Семнадцатой и Девятнадцатой улиц, но тогда я не поверил этому. Я как раз собирался спросить тебя об этом. Думаю, в каждом случае Каупервуд загребал под себя большую долю и пользовался этим для новых инвестиций. Стинер был всего лишь его пешкой. Каупервуд вертит им, как хочет.
Глаза Оуэна враждебно поблескивали. Каупервуда следовало примерно наказать, разорить и вытеснить из трамвайного бизнеса, где он сам надеялся сколотить капитал.
– Знаешь ли, я всегда считал, что этот парень умен, но даже подумать не мог, что он окажется таким изворотливым. – Голос Батлера звучал глухо и мрачно. – Выходит, это его игра. Ты тоже очень смышленый, не так ли? Ладно, все это можно уладить, если хорошенько подумать. Но есть кое-что еще: тебе не стоит забывать про Республиканскую партию. Как известно, наш успех идет рука об руку с ее успехом. – Он замолчал и посмотрел на сына. – Если Каупервуд разорится и эти деньги нельзя будет вернуть… – Он покачал головой. – Меня больше всего беспокоит вопрос о Стинере и городском казначействе. Не забывай, что в ноябре состоятся партийные выборы. Я вот гадаю, следует ли мне отозвать свой депозит на сто тысяч долларов. Утром мне понадобятся значительные средства на покрытие кредитных займов.
Это был любопытный психологический феномен, но лишь теперь Батлер начал осознавать реальную тяжесть ситуации. В присутствии Каупервуда он настолько поддался влиянию личности этого молодого человека, убедительности его просьбы и собственному расположению к нему, что даже не потрудился рассмотреть все обстоятельства относительно собственных дел. Лишь здесь, в прохладе позднего вечера, разговаривая с Оуэном, который руководствовался собственным честолюбием и не имел особых причин для приязненного отношения к Каупервуду, он начал мыслить здраво и видеть вещи в истинном свете. Ему пришлось признать, что Каупервуд серьезно скомпрометировал городское казначейство и Республиканскую партию, а косвенным образом – и его личные интересы. Тем не менее Каупервуд ему нравился, и он не был готов оставить его на произвол судьбы. Теперь он собирался побеседовать с Молинауэром и Симпсоном не только ради спасения Каупервуда, но и для защиты партийных и собственных интересов. Дело принимало скандальный характер. Это ему не нравилось и даже возмущало его. Этакий молодой прохвост! Только подумать, что он оказался настолько хитроумным. Тем не менее он до сих пор испытывал теплые чувства к Каупервуду даже в таких обстоятельствах и полагал, что должен как-то помочь молодому человеку, если ему еще можно чем-то помочь. Если другие с пониманием отнесутся к его предложению, то, возможно, он до последнего будет держать свои сто тысяч долларов на депозите у Каупервуда, как тот и просил.
– Ну, хорошо, отец, – сказал Оуэн спустя некоторое время. – Я не понимаю, почему тебе следует беспокоиться больше, чем Молинауэру или Симпсону. Если вы втроем заходите вытащить его, то сможете это сделать, но я никак не пойму, почему вы должны это делать. Я понимаю, что скандал дурно скажется на исходе выборов, если он разразится немедленно, но разве нельзя замять его до выборов? Твои вложения в трамвайные компании важнее этих выборов, а если у тебя есть ясный план, как прибрать к рукам нужные линии, тебе вообще не стоит волноваться насчет выборов. Советую тебе завтра утром забрать эти сто тысяч долларов и таким образом компенсировать падение твоих акций. Возможно, это разорит Каупервуда, но никак не повредит тебе. Ты сможешь выйти на рынок и купить его акции. Я не удивлюсь, если он прибежит к тебе и попросит забрать их. Тебе нужно убедить Молинауэра и Симпсона, чтобы они припугнули Стинера и запретили ему давать Каупервуду новые ссуды. Если ты этого не сделаешь, Каупервуд обратится к нему и потребует еще денег. Стинер зашел слишком далеко. Если Каупервуд не ликвидирует свою фирму, что ж, и хорошо, но, скорее всего, он все-таки обанкротится, и тогда ты сможешь собрать с рынка такой же урожай, как и любой другой успешный бизнесмен. Думаю, он разорится. А ты просто не должен беспокоиться о полумиллионе долларов, которые Стинер пустил на свои махинации с Каупервудом. Никто не давал ему полномочий на такие ссуды. Путь он сам позаботится о себе. Это может повредить интересам Республиканской партии, но потом ты разберешься с этим. Вы с Молинауэром можете договориться с газетчиками, чтобы до выборов они помалкивали насчет растраты.
– Полегче, полегче! – время от времени ворчал старый подрядчик. Он напряженно размышлял.
