Приятно после долгой беготни приземлиться на пуфик и потягивать виски. Правда, мое настроение не совпало с желаниями Хрупкого. Он быстро опрокинул стакан в себя и начал рассказ, ради которого, как оказалось, всё и затевалось.
– У меня есть девочка… Мила… она просто охуенная. В Балахе ее нашел, но не суть. Такая, блять, любовь. Она ко мне на Алтай ездила…
– Ты ж с Магадана?
– Потом уехал… мать от отца ушла, вышла за бандита, и свалили. Не суть. Мила. Блять. Вот хорошая. Ну блять, ну почему… Друзья у нее – идиоты; прикинь, в баню ходит с мужиками.
– Эм… это типа как в сауну?
– Да не… Да хуй знает. Да вряд ли. Просто ебань: друзья, художники, блять, широких взглядов все эти нахуй. Я ей говорю: какого хуя? Она не прекращает. Квартиру вот снял. Зачем? Вместе жить. Она – никак. Дома с родителями. Люблю ее – пиздец. Сейчас вот опять упиздошила куда-то с друзьями. Хуй знает где, хуй пойми зачем… Мы уже 5 лет вместе. Но вот такая хуйня.
– Хрупкий, это странно. Если она так к тебе после стольких лет… Надо либо установить правила, либо нахуй.
– Ты че… Люблю. Какие правила. Тут. Пойми. Я даже когда первый раз ей в жопу – я до этого спецом нашел, с кем аналом заняться. Ну, чтобы знать, как это девкам в первый раз…
Тут я промолчал, так как заслуга сомнительная даже для такого беспринципного в своей сентиментальности уродца, как я.
– Что делать-то, блять?
– Выпьем?
…А мальчика нашли спустя два дня в больнице, куда его определили, потому что полицейские, которым он попался на глаза, не удосужились проверить ориентировки на пропавших хотя бы за последние пару дней. Если бы эти бездумные скоты проверили, парня бы не отправили в «гастарбайтерскую» тушинскую инфекционку, где шанс вылечиться от чего-либо меньше, чем шанс что-то подцепить. Итак, менты сбагрили пацана медикам, как и предписано, когда несовершеннолетних находят на улице. Потом медики тупо записали пацана, который, не будь дурак, представился чужим именем.
Когда волонтеры наконец его нашли и убедились, что он наш, парень рассказал историю побега. Он поехал в Тверь прямо со станции Ховрино. Там прокуковал ночь и полдня на вокзале, попался на глаза ментам, сбежал, приехал домой и увидел ориентировку на себя на двери своего подъезда. Домой заходить не стал, потому что боялся получить пиздюлей от отца, и вот тут его, тупо слонявшегося по району, и взяли менты.
Этот поиск научил отряд не вешать ориентировки на бегунков, которые сбежали по своей воле. То есть если мы знаем, что имеем дело с рецидивистом или с тем, кто дал по тапкам впервые, но есть твердая уверенность, что сбежал осознанно, – его портреты не будут украшать улицы города.
7. «Aqua»: «Barbie girl»
Поиск «альцгеймеров» – это всегда уныло в процессе и весело при нахождении пропавшего. Счастливые обладатели этой болезни ничегошеньки не помнят из своего настоящего и незаметно шуруют куда-нибудь вдоль шоссе, не понимая, где они находятся. То есть «альцгеймеры» весьма упорны в своем намерении потеряться.
Веселым общение с такими потеряшками становится, когда на вопрос: «Какой сейчас год?» – они уверенно отвечают: «70-й!» или «86-й». У них еще Брежнев или Горби управляет страной, да и страна другая. Они проваливаются в памяти куда-то в молодость и пытаются отыскать «свои» символические объекты – типа ПТУ, дома, школы, остановки, где встречали любимых, и так далее.
«Альцгеймеры» и люди с деменцией – распространенный тип потеряшек, их гораздо больше, чем шизофреников, аутистов, олигофренов и вообще любых условных «психов» вместе взятых. Собственно, это и позволило отряду изучить их как следует. Многие волонтеры могут выделить из толпы человека с альцгеймером или после сильного инсульта, у тех и других похожие черты: не своя одежда и аксессуары (например, женский кошелек у мужика), мужчины всегда отвратительно выбриты, если бреются (клочьями, как полуслепые), у них могут быть странные привычки в смысле украшения себя (детская шляпа, трое часов на одной руке), особенности поведения (идут там, где никто не ходит, например). Но такое точное определение, несмотря на яркость перечисленных черт, доступно лишь опытному и умному глазу.
Майский вечер. Платформа Никольская или Салтыковская, стремный частный сектор между Москвой и Железнодорожным. Координатор – Ляля.
Пропал дедушка с болезнью Альцгеймера. Ничем особенным не выделялся. Одет в серую куртку и синие джинсы, сам среднего роста, еще и, как назло, в кепке.
Начинаем искать типично: дороги, остановки, станции, ориентировки, опросы и т. д. Мне в пару дали Шуру – девочку ростом 165 сантиметров, худенькую, с высоким голоском и, к счастью, не в моем вкусе. Впоследствии она станет моим боевым братом – тем, с кем надо разделить последний хлеб, если в жизни такое придется испытать. Шура швырнет меня с парашютом (впервые в моей жизни), Шура съест пуд соли на поисках, Шура простит и поймет тысячу раз, когда я, Господи, вытворю всё, что моей пьяной душе угодно…
Мы с Шурой бродим вокруг станции, обклеивая столбы и щиты, расспрашивая кассиров и продавцов. Народу мало, станция при поселке из частных домов, без вкраплений человейников.
К нам подходит какой-то местный: «Вы ищете человека в серой куртке? Я листовку прочитал… там под платформой лежит кто-то в серой куртке». В таких случаях всегда хочется задать вопрос: «Блять, там кто-то ЛЕЖИТ под платформой, а ты не вызвал службы, «Скорую» и полицию?» – но вместо этого отвечаешь: «Спасибо за бдительность, сейчас проверим».
Бегом туда. Ныряю под платформу – не наш, моложе, но без сознания, дыхания тоже не слышно, глаза открыты.
– Шур, «Скорую»! Мужчина 45–50, без сознания, без дыхания. И укладку кинь…
Шура бросает укладку с клапаном для сердечно-легочной реанимации. Укладка рвется и разлетается в стороны. Бинты, клапан, перчатки раскиданы под платформой.
Тут же приезжает поезд, закрывающий меня с этим чуваком от внешнего мира. Не видно ни черта.
Итак, сейчас, может быть, придется делать реанимацию, впервые. Включаю фонарь, кладу его – и слепну (тактический, 700 люмен на полную), снижаю яркость, снова кладу, чтоб было видно, надеваю перчатки, осматриваю еще раз: пальцы скрючены, вроде труп, но остальное мягкое и он теплый, не сломано ничего. На шее – операционный шрам, явно старый, хорошо зарубцевавшийся.
Итак – под платформой, целый, но труп. Шерлока сюда!
– Шур, он помер, но теплый, – ору наверх.
– Не остыл еще?
– Блин, а если кома?
– Сделай ему кошачий глаз!
Этот прием мы проходили только в теории, и вообще – как дополнение. Он позволяет отличить глубокую кому от смерти. Берешь и сжимаешь глаз, и, поскольку глаз – мышца, если пострадавший жив, то глаз разожмется, а если человек умер, то останется «кошачьим». Стремно и любопытно – сжимать глаз. В перчатке ощущения немного тупее, полагаю, чем голой рукой, но все равно – глаз сжимается, превращается в кошачий и не разжимается обратно. Так он и лежит, уставившись в пустоту небытия одним нормальным, а вторым – кошачьим глазом.
Приезжает «Скорая» и, не доходя, метров с десяти врач произносит: «Наркоман». И тут я замечаю пенку у рта, которая до того не казалась мне подозрительной…
Бросаю перчатки рядом с телом. Курим с Шурой, потом идем в штаб получать новую задачу. Получив ее, оклеиваем сельские улицы и, уставшие, снова возвращаемся на «зарю».
– Штапич, ты охуел? – едва завидев нас, спрашивает Ляля – криком на всю улицу.
Штаб замирает. Волонтеры замолкают и прислушиваются.
– Ты труп нашел?
– Ну да.
– А че молчим?
– Так он же не наш, я убедился.
– А мы блять потом морги будем обзванивать и наткнемся, ничего?
– Да нам его не дадут, он моложе.
– Ты дурак? О любом трупе на поисках надо сообщать!
– Ладно тебе орать. Я вон глаз ему сжимал…
– Да мне плевать, как ты там с трупом развлекался, я Жоре все скажу!
– Окей.
Жора, думаю, только бы повеселился.
8. Кто угодно: «Рябина кудрявая»
С марта по май я ездил на разные поиски, и даже «пробил» поездку почти в 1000 км до Вытегры: искали пропавшего пятилетнего мальчика. Поиск свелся к работе щупом в метровых сугробах на протяжении всего дня. Работа сколь рутинная, столь и бесполезная – тело нашли только весной, на берегу реки в 5–6 километрах вниз по течению. Мальчик упал в воду и утонул – наверное, загляделся на что-то с моста. Конечно, о его падении стало известно только по обнаружении тела, а тогда мы искали просто пропавшего ребенка.
На обратной дороге в 100 км от ближайшего населенного пункта у нас заглохла тачка. Дорога, как назло, была пустынной – и мы толкали машину километр или два до заправки. Но самым унылым в поездке были не смерть ребенка (о его гибели еще не было известно) и даже не изнурительный толкач машины, а то, что более половины пути не работала ни одна радиостанция, и мы слушали народные песни с единственного диска, оказавшегося в машине. С тех пор я ненавижу «Рябину кудрявую».
Еще до этого, с января, я пошел учиться на спасателя – на настоящего, не поисковика, а по программе МЧС, в маленьком волонтерском отряде, осколке когда-то сильной «московской службы спасения». Многие из поисковиков учились там же, так что альпуху, пожарное дело, химию и прочие увлекательные вещи мы прошли вместе, заодно подтягивали людей с обучения к нам в отряд. Поискам там, кстати, учили прескверно, ограничивая курс компасом и картой генштаба с нанесенными на карту, наверное, еще в пятидесятых, строениями. Но это – простительно, ведь пресловутая «программа МЧС» построена на принципе, что природная среда вообще не место для работы спасателя. По иной программе учить нельзя – тогда выпускник не получит «корочки» спасателя третьего класса после государственной аттестации. В целом обучение было ценным и толковым. Например, разборам завалов обучал спасатель, который застал теракты на Каширке и Гурьянова.
В числе прочего наш курс побывал на весенних учениях, где были и поисковики из отряда, так что на учениях я и некоторые товарищи представляли сразу 2 отряда – спасательный и поисковый. Туда же приехали курсанты академии МЧС, будущие офицеры, один из которых запомнился просьбой «дать пистолет». Это вызвало бурю хохота и восторга у спасов, т. к. «пистолетом» он назвал пожарный ствол. Много раз люди в погонах СК, полиции, армии, МЧС дискредитировали при мне свои службы так, что можно было обоссаться от смеха и ужаса, но «пистолет» – лучший эпизод.
Офицер МЧС РФ, не отличающий, например, вену от артерии или, скажем, не знающий разницы у цвета колб от противогазов, – это норма некомпетентности у офицерского состава любых силовых ведомств. Рвачи, скоты, идиоты, пробравшиеся к большим погонам, раздали погоны своим детям, сватьям, зятьям и далее, также – исключительным идиотам. Их цель – рубить бабки. Мне страшно представить этих людей в действии. Не дай бог оказаться под началом одного из таких «деток» в настоящей борьбе за жизнь, в борьбе со временем. Впрочем, такое почти невозможно – ведь спасатели «с земли», из штатных отрядов, с которыми регулярно сталкиваются волонтеры, – это крепкие парни, которые вкалывают за три копейки (от 20 до 70 тысяч рублей по России) на основной спасательной работе, сутки через четверо, а остальное время «подрабатывают», имея основной доход с другого – кто занимается промышленным альпинизмом, кто ремонтирует холодильники, кто столярничает. Людей с «земли» волонтерская практика заставляет любить и уважать, как патриотов своего дела, и, уже вместе с ними, презирать «офицеров» из академий и штабов, которые, по сути, пороху не нюхали.
На обучении я познакомился с Ваней, который стал моим проводником в мир рейва и кайфа. Как раз в ту пору рейвы переживали подъем, так что я обзавелся тусовками в нескольких частях города. Выходил с рейва в женском пальто, выходил почти без одежды, но никогда не выходил с девочками; однажды не выходил оттуда неделю.
Поскольку ни рейвы, ни обучалки толком не помогали поискам, я прибегнул к самообразованию – и прочитал всё более-менее полезное о поисках, от рассуждений спасателей из Архангельска, которые издали классную книжку о поведении потеряшек в лесу, до труда береговой охраны и ЦРУ США, которые озаботились визуальным обнаружением на местности, и удивился, как мало толковых вещей в реальности применяет отряд.
Поскольку ни рейвы, ни поиски, ни обучалки не помогали с женским полом, порой я отправлялся в любимое заведение, где продавали книги и пиво одновременно, и заигрывал (то есть выпрашивал секс из жалости) с продавщицами и официантками. Секса мне не давали, но знакомили с современной философией, поэтому я читал Делёза, Жижека и Бодрийяра и удовлетворял себя сам.
За эти месяцы мы выкурили с Хрупким целую рощу анаши. Он переехал от безденежья в гостиницу к Зиду, где потом жил месяцами. Хрупкий, как и я, был обделен женским вниманием, и, как и я, постоянно ныл. Правда, предмет его нытья был конкретен – Хрупкий плакался о своей ненаглядной, которая класть на него хотела.
Без секса и денег, в отчаянии я отправлялся к своей бывшей жене. Явился пьяным – получил по морде, пришел трезвым – получил секс, но на этом мои контакты с ней окончательно прервались, потому что денег не было даже на электричку, а ехать к ней было неблизко.
В отчаянии еще большем позвонил старой приятельнице, которая тут же устроила меня на телеканал для путешественников, снимать фильмы про живую природу. Работа завидная, много поездок по стране. До конца года я снял три фильма.
С деньгами стали доступны случайные связи, и о бывшей жене я позабыл. Зато использовал часть денег с умом: сколотил команду из шести человек и съездил в Питер на учения тамошних волонтеров, которые были на голову выше нашего московского отряда. Чуваки устраивали тридцатичасовой марафон с пожаркой, альпухой, спасением на воде, поиском в лесу, сортировкой пострадавших и так далее.
Лесной этап предподнес сюрприз: потеряшку на площади в 6–12 кв. км надо было искать тремя двойками и найти за 6 часов. Задачка не самая простая, учитывая местность: остатки «линии Маннергейма» с окопами, блиндажами, а порой и сохранной ржавой проволокой. Ширина укреплений местами доходила до километра, и мы бродили, переходя бывшую линию фронта туда и обратно. Кстати, с задачей мы справились и потеряшку разыскали за пару часов.
Потом пришла пора наших собственных учений, где 50 идиотов на площади в 5 кв. км должны были найти трех потеряшек, – и потратили на это почти сутки. Причем одна парочка видела пропавшего, но тупо прошла мимо. В лесу!
Одним из участников этой «лисы», т. е. поисковой группы, был абсолютно гениальный волонтер Михалыч, который потом стал рекордсменом отряда по числу найденных лично им. То ли 8, то ли 10 человек он вытащил в течение «грибного» сезона. Он чувствовал пропавших каким-то звериным нюхом и, выйдя после 10 часов поиска в лесу, подходил к карте, тыкал пальцем себе новую задачу и отправлялся обратно в лес, чтобы вернуться не с пустыми руками, а с какой-нибудь очередной пропавшей бабкой. При этом было абсолютно не важно, кто из координаторов руководит поиском, – все равно потеряшек находил Михалыч, сам, по своей же задаче, в указанном им же квадрате. Но самое любопытное, что он никогда не мог толком объяснить, как это работает. То есть он не мыслил системно, а просто чуял этих бабок за версту.
На тех учениях всех трех потеряшек нашли «лисы», где был я, сияя роскошным оранжевым костюмом дорожного рабочего, который я специально прикупил, чтобы быть видным в лесу. Прочитав книжку о визуальном обнаружении, я знал, как важен размер цветового пятна, и стал пятном в квадратный метр. Между тем многие ходили в камуфле, что здорово осложняло прочес: когда ты едва видишь человека в пяти метрах от себя, тяжело гарантировать качество обнаружения и саму работу в цепочке.
Учения снимал телеканал «Russia Today» – видимо, чтобы показывать «им», англосаксам, германцам и американцам, какое тут охуенное гражданское общество у нас. Оператор по кличке Платоныч так проникся, что потом пришел в отряд.
Так подошла к концу моя первая отрядная весна. К сезону я подготовился неплохо, поэтому ждал, когда же посыпятся поиски, и мечтал, как я найду первого своего потеряшку в лесу.
9. «Billy’s Band»: «Счастье есть»
Июнь. Прекрасное времечко, когда поисков мало и на них есть силы.
Отряд решил провести большие, основательные, контрольные учения перед сезоном. На поляне в Рузском районе – машин 50, участников – человек 100.
Мы с Ваней и Ко сделали свой этап, по аналогии с подсмотренным в Питере, «Тропа обнаружения». В лесу на протяжении метров 200–300 натянута киперная лента, указывающая «тропу». Вокруг, в рандомном, но оправданном математически (по специальной формуле) порядке разбросаны вещи разных типов визуального обнаружения – от ярких тряпок «сигнальных» цветов (салатовый, ярко-красный, желтый, оранжевый) до абсолютно сливающихся со средой вещей вроде камуфла. Основная задача группы – пройти по тропе, не выходя за пределы контрольного времени, и «собрать» все тряпки. Такая тренировка нужна, чтобы люди понимали, как сложно обнаружить нечто в природной среде. В нашем случае это «нечто» – молчаливое тело потеряшки.
Руководит учениями Немец. Немец – пузат, жесток, изобретателен и учится на своих ошибках. В данном случае ошибкой считаются прошлые – «скучные» – учения.
Первый день в этот раз – теория и упражнения вроде нашей «тропы», азов картографии, связи и т. п. День проходит прекрасно, вечером мы с Ваней и парнями поем «Счастье есть», парни рубят на укулеле и барабанах. Сюда бы еще косячок или пива, но на учениях – сухой закон.
Ночью Немец вызывает меня к себе. Рядом с ним – Валя, мужик лет 45, по кличке Бродяга. Он оправдывает свое погоняло – живет, где придется, кажется, вообще не работает, а летом проводит все время в лесу. В поисках он принимает участие редко – я так полагаю, только в тех случаях, если ему добираться недалеко. Зато любое из его нечастых появлений помогает штабу: настоящий житель леса с беззубой разбойничьей рожей, огромным ножом на поясе, он легко шагает в лес на самые отдаленные участки, может там переночевать и утром продолжить выполнять задачу.
Учитывая похуизм Бродяги и мою избыточную энергию, Немец отправляет нас в маленький лесок, километра полтора в длину и шириной метров 500. Эта полоска – довольно подлая, посреди нее – глубокий развитой овраг, переходить который нелегко. Немец крайне жесток, как сказано выше, поэтому вдобавок к непростой местности мы должны передвигаться без фонарей и изредка зычно орать, навлекая группы на себя. Нам надо «погонять» поисковиков по лесу пару часов. При этом лес в полкилометра перекрывается цепью из 20–30 человек, то есть задача у них относительно простая – это вам не иголка в стоге сена. Правда, группы, как правило, по 5–7 человек, так что шанс «погонять» их у нас есть. Ну, что ж, доброй охоты.
Когда лежишь в траве, мокрый от вечерней росы, и видишь 5 фонарей, идущих на тебя, – инстинктивно хочется удрать. Поэтому я шепчу в рацию Бродяге: «Они у меня, отвлеки». Бродяга орет, и глупые фонари разворачиваются. Только я подобрал себе уютную елочку с сухой подстилкой, как в рацию слышится голос Бродяги: «Эй, теперь ты!». И я ору, причем ору так, чтобы было похоже на Бродягу, и понимаю, что тут же надо тикать – чтобы они не поняли, что нас двое. Пусть думают, что это один идиот шароебится по лесу. Идти ночью в лесу, подсвечивая себе дорогу только тусклым экраном навигатора, нелегко. Но я выползаю из леса, оббегаю метров 200 и ору оттуда. Тупые фонари уже с трех сторон! Проходит минут 10, они оказываются близко, – и тут орет Бродяга.
Мы гоняли их часа полтора, покуда они не поняли, что нас двое. Бегать стало бесполезно, надо было зашхериться. Я прячусь между двумя упавшими березами, но увы: вскоре они чуть не наступают на меня. «Нашли!» – орет мужской голос над ухом. «А чего он не шевелится?» – голос девушки. «Потому что, блять, фонари от меня уберите, чтобы я не ослеп», – недовольно ворчу я, пыхтя в землю.
Фонари убирают, я освещаю группу мягким светом навигатора – и вижу самое прекрасное лицо, которое я когда-либо встречал. Она. Loop – так на форуме. Впрочем, эта кликуха быстро отвалилась: после того как все, благодаря мне, узнали, что в детстве папа звал ее Куклой. Кукла. Прекрасная и невозможная, несбыточная. Мой Эверест, и я без кислорода, совсем не шерп, считай, обреченный на верную смерть недалеко от вершины.
«Транспортировка пострадавшего», – жестит в рацию группе Немец. Ну, что ж. Это первое такое знакомство, когда девушка сразу несет меня на руках. Правда, в компании с пятью мужиками, но какая разница. Километр – у неё на руках. Счастье есть.
После 4 часов сна, с раннего утра – снова «потеряшкой» в лес, бегать из конца в конец, «засвечиваясь» на разных опушках и просеках, чтобы меня гипотетически могли засечь наблюдатели с вертолета, летающего весь день над лесом. Усталость снимается только сном под елкой в грозу, когда все группы выходят из леса, а вертушка улетает. Жалко, что не удается увидеть ее, Куклу, Loop, самую невозможную, недостижимую и прекрасную.
…На следующий день, продрав глаза дома только ближе к вечеру, читаю смс: «Поиск, Владимирская область, под Петушками, мальчик 5 лет, ЛЕС».
Мы с Ваней, Абрамсом, дайвером Суреном и спасателем Тик-Током – первые на месте. От вводных приколбашивает: мужик унес мальчика из СНТ в лес. На руках. Незнакомый никому мужик. Схватил и унес ребенка.
Мы находимся в полутора километрах от СНТ, на шоссе, как раз с той стороны, куда похититель направился. Сурен и Тик-Ток тут же убегают «навстречу» маньяку, сообщая в рацию, что иногда видят одиночные следы перехода через влажную, приболоченную просеку. Мы с Ваней решаем обследовать другую просеку, перпендикулярную и сухую, – скорее всего, маньяк не стал бы задерживаться на открытом месте близко к СНТ, а отходил бы по выбранной нами просеке. Абрамс остается ждать остальных для организации штаба.
Мы спокойно прочесываем просеку и ближайшие к ней кусты (при выборе задачи учли, что надо будет отрисовать на карте точно, а с просекой это возможно), тоже находим пару следов. Нам остается закрыть метров 100 в длину, когда появляется Жора и организуется штаб. Всех вызывают туда. «Жор, где-то тут зацепки должны быть, Сурен нашел следы, и мы тоже – на просеке, свежак». Жора выслушивает внимательно и соглашается первым делом обследовать эти квадраты.
Но вмешиваются менты, которые просят нас организовать толпу местных жителей, желающих помочь. Жирные, загоревшие дачники в шлепках и чуть ли не с младенцами в руках стремятся поймать маньяка и восстановить вселенскую справедливость.
– Че, мы тоже с ними пойдем? – удивляется Ваня. – Жор, это же пиздец.
– Понимаю, но…
Жора вынужден пойти навстречу полиции и отправляет нас обследовать заболоченную просеку с отрядом жирных дачников. Ваня прав – все это полный пиздец сразу по нескольким причинам:
1) если мальчика просто насиловали, то это было сразу и недалеко, он может быть жив и где-то здесь;
2) если он не окрест и убит, надо быстро обследовать местность и расширять поиск;
