– Мне… э-э… нужна еще газировка, – говорю я ему, неуклюже подняв мою все еще почти полную банку «Доктора Пеппера».
– Я могу ее принести, – предлагает он, подавшись вперед, но я делаю шаг назад.
– Ты вовсе не обязан это делать.
– Ты в порядке, Грейс? – Мэйси перестает хихикать и задает мне этот вопрос уже вполне серьезно.
– Да, все хорошо. Просто я… – Я опять слегка поднимаю мою банку «Доктора Пеппера». – Я сейчас вернусь.
Видимо, Кэм очень возбуждает мою двоюродную сестру, поскольку высота ее смеха меняется, его звук становится все более низким, и все ее внимание переключается на него.
Я не дожидаюсь, когда Джеймс еще раз предложит мне свои услуги или, того хуже, начнет настаивать, и со всех ног бегу прочь. Но не успеваю я дойти до стола с напитками, как на плечи мне ложатся две очень большие и очень горячие руки.
Глава 10
Оказывается, дьявол носит Гуччи
Я застываю на месте, сердце мое колотится, а в голове, словно мантра, опять и опять звучат три предложения: «Только не Джеймс, только не Джеймс, только не Джеймс». Разве на меня и так недостаточно всего свалилось? Не хватало еще, чтобы мною решил полакомиться этот придурок.
Но прежде чем мне на ум приходит подходящий ответ, парень, стоящий за моей спиной, наклоняется вперед, и я слышу его глубокий низкий голос:
– Хочешь прокатиться у меня на спине?
Мое напряжение тут же спадает, и его место занимает осторожная радость.
– Флинт! – Я быстро поворачиваюсь и вижу, что он широко улыбается и в его янтарных глазах пляшут шаловливые огоньки.
– Привет, Новенькая, – растягивая слова, говорит он.
– Хорошо проводишь время?
– Однозначно. – Я поднимаю свою банку «Доктора Пеппера». – А что, разве не видно?
– Похоже, тут кое-кто слишком туп, чтобы понимать намеки, вот я и решил помочь. – Мы одновременно поворачиваем головы и видим, что Джеймс, который все-таки последовал за мной к столу с напитками, с недовольным видом возвращается туда, где сидят Кэм и Мэйси, все еще всецело поглощенные друг другом.
– Спасибо. Я ценю твою помощь.
– Благодарность – это так старомодно. – Он произносит это писклявым, пронзительным голоском – ну точь-в-точь как кто-то из вредных девиц, которые есть везде.
Этот его визгливый фальцет и сопровождающий его уморительный жест вызывают у меня смех, едва не переходящий в настоящий хохот. И тут я вдруг осознаю, что одна половина собравшихся все еще пялится на меня, а вторая – подчеркнуто – даже не смотрит в мою сторону. Последнее принесло бы мне некоторое облегчение, если бы мне не было так очевидно, что они делают это, чтобы дать понять, как мало я для них значу.
Тоже мне новость.
– Может, перекусишь? – спрашивает Флинт, показав кивком на фуршетные столы.
Но прежде чем я успеваю ответить, обе тяжелые деревянные двери зала резко распахиваются и так бухают по стенам, что все вздрагивают. И поворачивают головы.
Плюс состоит в том, что теперь на меня больше никто не глазеет. Все глядят на него. На Джексона. Что и понятно – он входит в зал с таким видом, будто все здесь принадлежит ему. Включая нас.
Во всем черном от Гуччи – в шелковом свитере с треугольным вырезом, брюках в тонкую полоску, туфлях из блестящей кожи, – с нахмуренным лбом и холодным взглядом темных глаз, он, по идее, не должен бы выглядеть сексуально, но все-таки выглядит. И еще как.
Минус же заключается в том, что весь этот холод и весь этот мрак сфокусированы на мне. И на Флинте, который успел обнять меня за плечи.
Я пытаюсь отвести взгляд, не смотреть Джексону в глаза, но обнаруживаю, что это невозможно. Сейчас он так же притягивает, так же пленяет, так же завораживает, как и вчера или минувшей ночью. И это еще до того, как он начинает двигаться и я вижу ленивую грацию его движений, покачивание мощных плеч, мускулистые бедра, длинные ноги.
Он просто ошеломляет.
Это же всего лишь парень, напоминаю я себе, чувствуя, как у меня вдруг пересыхает во рту. Просто обыкновенный парень, такой же, как любой другой из тех, что присутствуют здесь. Но, уже проговаривая это про себя, я понимаю – Джексон совсем не обыкновенен, он выделяется даже на фоне всех этих совершенно нереальных парней.
Я слышу, как стоящий рядом Флинт издает тихий смешок, и мне хочется спросить, что тут смешного, когда я вижу, что Джексон идет прямо к нам с ледяной пустотой в глазах. Меня пробирает дрожь, а горло так сжимается, что я не могу выговорить ни слова, не могу выдавить из себя ни единого звука.
Я пытаюсь набрать в грудь воздуха, надеясь, что это успокоит меня. Из этого ничего не выходит, но я особо и не рассчитывала, что мне это поможет.
Ведь в эту минуту я вижу только одно – как он всасывает в себя мою кровь со своего большого пальца.
Слышу только одно – его голос, низкий, приказывающий остерегаться.
И могу думать только об одном – о том, как поцелуюсь с ним, проведу языком по его верхней губе, изогнутой, как лук Купидона, немного прикушу нижнюю.
Не знаю, откуда берутся эти мысли – на меня это совсем не похоже. Прежде я никогда не думала вот так ни об одном парне, даже о моем бывшем бойфренде в Сан-Диего. Перед нашим с ним первым свиданием я и не пыталась представить себе, каково это будет – целовать его в губы.
А сейчас, глядя на Джексона, я представляю себе, как обхвачу его руками.
Как приникну к нему.
Потому что сейчас я почти что чувствую прикосновение его тела, почти что ощущаю на языке его вкус. Я пытаюсь заставить себя думать о чем-то другом. О снеге. О завтрашних занятиях. О моем дяде, который должен быть здесь, но куда-то пропал.
Но все тщетно, потому что я вижу только Джексона.
Под его взглядом мою кожу обдает жар, щеки горят от смущения, вызванного мыслями, проносящимися в моей голове. А также уверенностью в том, что он может легко прочесть каждую из них.
Это невозможно, я знаю, что невозможно, но я так пугаюсь, что наконец все-таки отрываю взгляд от его глаз и подношу ко рту мой «Доктор Пеппер», пытаясь делать вид, будто мне все равно.
И, конечно же, газировка попадает мне не в то горло.
Мои легкие восстают, на глазах выступают слезы, я закрываю рукой рот, захожусь в кашле и сгораю со стыда. Я притворяюсь перед самой собой, говоря себе, что он на меня не смотрит, что Флинт не хлопает меня по спине и что я не замечаю холодных взглядов моих новых одноклассников, которые наблюдают, как я тщетно пытаюсь втянуть в бунтующие легкие воздух.
Мне надо срочно уйти – подальше от чересчур усердной помощи Флинта, подальше от Джексона с его грозным всепроникающим взглядом. Если мне удастся отыскать ближайший туалет, я хотя бы смогу спокойно умереть.
Я начинаю двигаться к выходу – кажется, в коридоре через пару-тройку дверей я видела туалет, – но прохожу только несколько шагов, когда рядом со мною вдруг оказывается Джексон. Он не здоровается, даже не смотрит на меня, проходя мимо, но, как и вчера на лестничной площадке, наши плечи соприкасаются.
И мой приступ удушья проходит так же быстро, как начался. В мои легкие снова начинает поступать воздух.
Не знай я, что такого просто не бывает, я бы подумала, что случившееся как-то связано с ним. Как начало приступа, так и его конец.
Но это не так, конечно же, не так. Какая чушь.
Однако я все равно поворачиваюсь и смотрю ему вслед, хотя это самое худшее, что я могу сделать и для моего душевного равновесия, и для моей репутации – об этом свидетельствуют саркастические замечания и хихиканье за моей спиной.
Он не оглядывается. Собственно, он вообще ни на кого не смотрит, обходя фуршетный стол и оглядывая выставленную на нем еду. И даже не поднимает глаз, когда в конце концов берет из вазы большую красивую клубнику.
Я жду, что он сейчас же положит ее в рот, но он этого не делает.
Вместо этого он проходит в центр зала – туда, где под люстрой стоит огромное, обитое красным бархатом кресло, похожее на трон, перед которым полукругом стоят несколько кресел поменьше. Он вальяжно разваливается в нем, вытягивает ноги и что-то говорит пяти парням, темноволосым и эффектным, сидящим в креслах поменьше.
Я увидела их только сейчас.
Теперь почти все в зале смотрят на Джексона, пытаются обратить на себя его внимание, но он демонстративно игнорирует их, пристально разглядывая клубнику в своей руке.
Наконец он поднимает глаза и устремляет взгляд прямо на меня. Затем подносит клубнику ко рту – и откусывает от нее ровно половину.
На его нижней губе на миг повисает капля красного сока – это явное предостережение.
Я знаю – мне надо остаться, надо поставить его на место. Но когда он на мгновение высовывает язык и слизывает клубничный сок, как бы посылая меня, Флинта и всех остальных куда подальше, я делаю то единственное, что могу сделать.
Поворачиваюсь к Флинту и быстро говорю:
– Извини. Мне надо идти.
И иду к дверям – иду торопливо, но стараясь не переходить на бег, чтобы не выглядеть еще более жалкой, потому что отчаянно желаю убраться отсюда до того, как очевидное презрение Джексона окончательно раздавит меня.
Ибо мне ясно одно – это маленькое представление имело целью еще раз продемонстрировать мне, какой ничтожной считают меня все в этом зале. Вот бы узнать почему…
Глава 11
В этой библиотеке никто не услышит твой крик
Выйдя из зала, я пускаюсь бежать, желая убраться от Джексона как можно дальше. Я не знаю, куда бегу, но, пожалуй, если бы знала, это все равно бы ничего не изменило. Ведь я понятия не имею, где здесь что находится.
Добежав до конца коридора, я сворачиваю налево, повинуясь инстинкту и желанию поскорее оказаться где угодно, лишь бы подальше от собравшихся на вечеринке.
Я совершенно не представляю себе, чем я могла так рассердить Джексона и почему он каждый раз ведет себя со мной настолько по-разному. С тех пор как я очутилась в этой школе, мы с ним сталкивались четыре раза, и всякий раз он вел себя по-другому. В первый раз он был несносен, во второй – отрешен, в третий – серьезен, а в четвертый – взбешен. Похоже, настроение у него меняется быстрее, чем фотки в Инстаграмах моих подруг.
Я добегаю до еще одного тупика и на сей раз поворачиваю направо. Через несколько секунд моему взору предстает лестница, настолько же простая и непритязательная, насколько парадная лестница затейлива и великолепна. Я бегом спускаюсь на один лестничный пролет, потом еще, еще и оказываюсь на нижнем этаже. Здесь я опять сворачиваю направо и бегу до конца коридора.
Я задыхаюсь, и меня немного подташнивает – надо полагать, из-за горной болезни, которая все никак не желает меня отпускать. Я на минуту останавливаюсь, наклоняюсь, чтобы отдышаться, и чувствую, что мое смущение проходит и я снова обретаю способность мыслить здраво.
Какая же я дебилка, что распсиховалась и сбежала от Джексона, который всего-то откусил половинку клубники, глядя на меня, – что тут может быть страшного?
В глубине души я понимаю, что дело не только в этом, а в выражении его лица, в языке тела и в том, что его глаза недвусмысленно говорили мне, чтобы я шла куда подальше. Но все равно было глупо вот так сбегать.
Нет, на эту стремную вечеринку я не вернусь, но мне ужасно стыдно, что я повела себя так позорно.
Выпрямившись, я пытаюсь решить, что делать теперь; наверное, лучше всего было бы вернуться в мою комнату, принять еще пару таблеток и лечь спать, но тут до меня доходит, что я стою пред дверью школьной библиотеки. А поскольку мне никогда еще не попадалась такая библиотека, которая пришлась бы мне не по вкусу, я не могу устоять перед искушением и, открыв дверь, захожу внутрь.
И меня сразу же охватывает странное чувство – становится страшно, и все мое естество кричит, что мне надо немедля повернуться и бежать со всех ног. Я еще никогда не испытывала такого, и у меня мелькает мысль: может, и правда лучше смыться? Но сегодня мне и так уже пришлось слишком много бегать, а потому я игнорирую и стеснение в груди, и неприятные ощущения в животе и продолжаю идти вперед, пока не останавливаюсь у контрольного стола.
Здесь я несколько минут просто стою и оглядываюсь по сторонам. Секунда – и охвативший меня ужас проходит без следа, уступив место изумлению и восхищению. Потому что здешний библиотекарь определенно родственная мне душа – начать хотя бы с того, что здесь полным-полно книг, по меньшей мере десятки тысяч, и множество стеллажей. Но есть и еще кое-что.
На верхних полках стеллажей красуются расставленные в случайном порядке горгульи, смотрящие вниз, словно охраняя книги.
С потолка, также без всякой системы, свисает несколько десятков переливающихся кристаллов и блестящих лент.
Все не занятое стеллажами пространство занято кабинками для чтения, в которых стоят мягкие кресла, кресла-мешки, а там, где есть место, даже есть несколько потертых кожаных диванов.
Но самое интересное – теперь мне однозначно не терпится познакомиться с библиотекарем – это стикеры, расклеенные везде. На стенах, на стеллажах, на письменных столах, креслах, компьютерах. Везде. Большие стикеры, маленькие стикеры, смешные стикеры, стикеры с торговыми знаками, стикеры со смайликами, стикеры с саркастическими изречениями… Список получается длинный, и мне хочется бродить по этой библиотеке, пока я не прочту или не разгляжу их все.
Но их тут слишком много – за один раз все не изучить, да и за десять раз тоже, и я решаю начать с тех стикеров, которые попадутся мне, когда я буду обходить горгулий.
Потому что после осмотра остальной части библиотеки я больше не считаю, что эти статуи расставлены в произвольном порядке. И ужасно хочу узнать, что именно здешний библиотекарь желает мне показать.
Первая горгулья – свирепого вида тварь с крыльями, как у летучей мыши, – охраняет стеллаж с романами ужасов. Сам он украшен стикерами с эмблемой «Охотников за привидениями», и я не могу удержаться от смеха, когда вижу корешки сочинений буквально всех авторов, пишущих или писавших в этом жанре: от Джона Уэбстера до Мэри Шелли, от Эдгара Аллана По до Джо Хилла. Еще приятнее то, что особое почтение тут оказано Виктору Гюго, а три экземпляра «Собора Парижской Богоматери» не без иронии поставлены прямо перед глазами горгульи.
Вторая горгулья – приземистый малый, сидящий на куче черепов, – красуется на стеллаже с книгами по анатомии человека.
На стеллаж с великолепно переплетенными книгами в жанре фэнтези, в которых повествуется о драконах и ведьмах, водружена третья горгулья, с фантасмагорическими крыльями и большими когтистыми лапами, сжимающими миниатюрную книжицу, которую она читает. В отличие от двух остальных, имеющих зверские рожи, у этой красотки вид проказливый, как будто она знает, что ей попадет за то, что она, зачитавшись, не легла спать в урочный час, но она просто не может отложить книгу.
Я сразу же решаю, что она станет моей любимицей, и беру книгу с ее стеллажа, чтобы было что почитать вечером, если мне не удастся заснуть. И едва не разражаюсь смехом, водя пальцем по стикеру, приклеенному под этой горгульей: «Я не дева в несчастье, а дракон, одетый в платье».
Я продолжаю ходить от статуи к статуе, от небольшой полки с книгами по готической архитектуре перехожу к целому стеллажу, заставленному историями о привидениях, иду все дальше, дальше и все больше убеждаюсь, что здешний библиотекарь – совершенно замечательная личность, блестяще знающая свое дело.
Дойдя до последней горгульи, я вижу, что она показывает на полуоткрытую дверь. Табличка на двери гласит: «Без разрешения не входить», что, разумеется, только обостряет мое любопытство. Особенно потому, что за дверью горит свет и играет какая-то музыка.
Я пытаюсь понять, что это такое, но, подойдя ближе, слышу, что это не столько музыка, сколько речитатив на каком-то незнакомом мне языке. На смену моему любопытству тотчас же приходит азарт.
Ища в Интернете информацию об Аляске, я выяснила, что коренные народы, живущие в этом штате, говорят на двух десятках языков. Может быть, то, что я слышу сейчас, – это один из них? Я очень надеюсь, что так оно и есть, – мне ужасно хотелось послушать, как кто-то будет говорить на таком языке. Тем более что многие из них находятся под угрозой исчезновения, включая два или три таких, на которых во всем мире говорят менее четырех тысяч человек. То, что языки коренных жителей Аляски исчезают, – так печально.
Возможно, если мне повезет, я смогу одним выстрелом убить двух зайцев – познакомиться с замечательной библиотекаршей (доносящийся до меня голос определенно принадлежит женщине), собравшей такую классную библиотеку, и послушать ее рассказ об одном из языков здешних аборигенов. И то и другое однозначно будет куда приятнее, чем торчать на этой вечеринке, якобы устроенной в мою честь, и терпеть на себе все эти взгляды.
Но когда я подхожу к двери, готовясь представиться, оказывается, что голос, который я слышу, принадлежит не библиотекарше, а девушке примерно моих же лет с длинными темными шелковистыми волосами и необычайно красивым лицом. Возможно, самым красивым, которое мне когда-либо доводилось видеть.
Она держит в руках открытую книгу и нараспев читает из нее, что объясняет речитатив. Я хочу поинтересоваться у нее, что это за язык, поскольку обложка книги мне не видна, но, когда она вдруг резко вскидывает голову, слова застревают у меня в горле.
Кем бы она ни была, вид у нее свирепый – раскрасневшиеся щеки, широко раскрытый рот. Она обрывает свой речитатив на полуслове, и мне кажется, что я вижу ярость, горящую в ее черных глазах.
Глава 12
Сплошное веселье. Пока кто-то не умрет
