Я и раньше находила запутавшихся оленей. Это довольно глупые животные. А луги – горные кошки – как раз охотятся у озера, но обычно зимой.
Отец смотрит на сеть, будто ожидая, что та расскажет ему, как пришла в такое состояние.
– Это может быть луга, как думаешь? – спрашиваю я.
– Луга должна умирать с голоду, чтобы спуститься с гор весной, – наконец произносит он. – Или болеть бешенством. Надо расставить несколько ловушек. – И добавляет едким тоном: – В любом случае сеть нужно заменить сегодня.
У меня замирает сердце. Мало того, что я не проверила эту сеть, так еще и отец нашел ее в таком виде. В любой другой день я бы уже бежала в сарай за новой, по пути нашептывая себе под нос извинения и молитвы. Но сегодня мне нужно спуститься в деревню, чтобы встретиться с Марреном Россом и забрать у него свои вещи. Найти, проверить и оттащить новую сеть к берегу северной горы, находящемуся в шести километрах отсюда, займет большую часть дня, а потом еще надо ее устанавливать. Придется потратить целый день, а я не могу себе этого позволить.
Сейчас самый неподходящий момент для подобного происшествия.
Мне в голову лезут мрачные мысли. Сети на севере годами стояли нетронутые, но именно сегодня, в единственный день, когда я не стала проверять, одна из них порвалась. И не просто порвалась, а чуть не расползлась на куски, как будто ее порезали ножом. И так совпало, что отец ее нашел…
Кожа у меня на плечах покрывается мурашками. Мог ли он сам это сделать? Известно ли ему о моих замыслах? Ведь если он знает, это значит…
– Альва? Сеть. Сегодня, если тебя не затруднит.
Раздражение в его голосе выводит меня из задумчивости.
– Прости.
Я отгоняю свои подозрения. Сейчас я веду себя глупо. Если бы отец был в курсе, что я задумала, он бы не стал портить собственные сети, чтобы удержать меня. Он бы, скорее всего, просто меня убил.
Я накрываю свои записи куском телячьей кожи, чтобы не запылились, и второпях сворачиваю старый свиток, который переписываю. Несколько обрывков сусального золота выпадает из него и опускается на стол. Уже много лет я складываю в банку кусочки золотой фольги, которые монахи забывали в свитках или не утруждались собирать. Наверное, сама банка стоит больше, чем ее содержимое, но мне нравится думать, что у меня есть небольшой бочонок с золотом.
– Я отправлюсь прямо сейчас, – обещаю, все еще надеясь, что он даст мне отсрочку. Принимая во внимание вероятность встретить затаившуюся где-то неподалеку бешеную лугу, нормальный отец задумался бы, прежде чем отправлять единственного ребенка в шестикилометровый поход вдоль берега озера с целью поставить новую сеть. Он бы пожалел свою дочь и позволил бы ей сходить в деревню, чтобы забрать бумагу, которая, как она уже упоминала, нужна для завершения работы. Однако мой отец не такой.
– Возьми пистолет и будь осторожна, – говорит он, отворачиваясь. – И возвращайся до наступления сумерек.
Да, па. Я тоже тебя люблю.
Сараи, где мы храним запасные сети, лодки и еще кучу других принадлежностей, находятся в пятистах метрах от дома. Их множество, и они тесно прижимаются друг к другу. Когда я подхожу к ним, мне уже жарко: руки вспотели в шерстяных перчатках, а арисэд[1 - Арисэд – шотландский женский костюм, представлял собой тартан длиной около 2,5 м, который заворачивался вокруг талии и закалывался на груди брошью.] давит на плечи.
Когда я была совсем маленькой, то любила играть у сараев. Отец сажал меня на шею, и мы весь день проводили вместе. Я забиралась в одну из лодок и играла в пирата, или залезала в одну из клеток и выла как волк, пока родитель не начинал грозиться, что закинет меня в воду. Иногда я заворачивалась в сети, притворяясь пойманной русалкой, и обещала исполнить любое желание в обмен на пирог, который мама заворачивала нам с собой.
Порой я тихонько сидела рядом с отцом, тренировалась вязать узлы из старых обрывков бечевки, а он тем временем перебирал сети, иногда отвлекаясь, чтобы взъерошить мне волосы.
Я не припоминаю, чтобы в детстве эти строения пугали меня, но сегодня, даже в лучах яркого весеннего солнца, они, несомненно, выглядят зловеще. Высокие и узкие, сбитые из черной древесины и покосившиеся, кажется, они заваливаются друг на друга и обступают меня. Я делаю шаг с освещенного солнцем участка в их тень, и в ту же секунду по моей коже бегут мурашки. И дело не столько в холоде, сколько в возникшем ощущении тревоги.
Мрачное чувство усиливается, когда на крышу одного из сараев садится жирная сорока. Пока я прохожу мимо, птица следит за мой, приоткрыв большой клюв, и от этого создается впечатление, что она надо мной смеется. Говорят, что у них под языком затаился черт. Легенды гласят, что, если дать сороке выпить людской крови, пробудится дремлющий в ней дьявол, и она заговорит человеческим голосом.
Черт бы ее побрал, если это правда.
Я снимаю свой арисэд и размахиваю им, чтобы согнать птицу, но она продолжает таращиться на меня, осуждающе качая головой. У меня вдруг появляется абсурдное ощущение, что она вот-вот что-то скажет и даже никакой крови не понадобится.
– Убирайся прочь! – подаю голос первая. – Сегодня у меня нет времени на дьявольщину!
Сорока склоняет голову набок, а потом начинает чистить клювом перья, которые на солнце переливаются чернильно-синим и изумрудно-зеленым цветами. Я одновременно испытываю и стыд, и облегчение. Так как на меня больше не обращают внимания, решаю забыть об этом происшествии и продолжаю путь к дальним сараям.
Оказавшись внутри, я зажигаю лампу и какое-то время наблюдаю за пляшущими на стенах тенями, чтобы крысы успели скрыться из виду. Я слушаю, как где-то в глубине помещения скребутся крошечные лапки, как дерево скрипит под солнцем, рассыхаясь от возрастающей температуры. Зима наконец-то покидает горы.
В сарае пахнет плесенью и влагой от развешенных под потолком сетей. Когда они высохнут, их необходимо починить и сложить для использования в дальнейшем.
Мне нужны уже свернутые сети, но света лампы не хватает, чтобы как следует их рассмотреть. Ругаясь и чертыхаясь, я несколько часов вытаскиваю рулоны на улицу, разворачиваю, проверяю, а потом, испытывая разочарование, снова складываю. Наконец нахожу сеть достаточно длинную, чтобы заменить испорченную. Но и тут я вижу, что кто-то ее погрыз, оставив после себя потрепанные края и торчащие нити. Ее нужно усилить, прежде чем можно будет использовать. Представив, что придется вернуться сюда и чинить очередную сеть, я издаю громкий стон.
И в тот же момент ошарашенно осознаю, что, быть может, этого делать не придется. Возможно, я в последний раз пришла к сараям. Если все пойдет по плану, через несколько дней меня здесь не будет. И я никогда не вернусь. Никогда больше не буду сидеть на этом самом месте и перебирать сети. Это все останется лишь воспоминанием.
Ошеломленная, присаживаюсь на корточки и сжимаю в кулаке сеть, пока не становится больно ладоням, и я не возвращаюсь в реальность.
С привычной аккуратностью сворачиваю ее и достаю следующую, а потом еще одну, а потом еще, пока наконец не нахожу подходящую.
Протолкав деревянную тележку с сетью шесть километров вдоль берега, я едва не поджарилась на солнце, волосы прилипли ко лбу, дышалось с трудом. Жажда заставила меня четыре раза опустошить и снова наполнить фляжку водой из озера. И хотя не снимала перчатки, чтобы не натереть мозоли, арисэд я бросила сверху на сеть и серьезно подумывала снять еще и жилет, чтобы пойти ставить сети в одной блузе и юбках. К черту приличия. У меня ужасно болят ноги и руки, и я мрачно размышляю о горах, землетрясениях, скрытых подземных озерах и о том, как все это испортило мне жизнь. Почему я не родилась триста лет назад, когда озеро было втрое меньше? Зачем дурацкому землетрясению понадобилось смещать эту самую гору, из-за чего открылся подземный резервуар, о существовании которого никто и не подозревал? Если бы не упомянутые события, я бы уже давно закончила с сетью и весело шагала в деревню. Но нет, я все еще здесь, все еще тащу эту проклятую сеть, потная, уставшая и сердитая.
Дурацкое, дурацкое землетрясение.
Странствующий проповедник, приходящий в Ормсколу дважды в год, чтобы напомнить о наших грехах, говорит, что землетрясение наслал единый и истинный бог. Он хотел преподать язычникам севера урок, и нам следует помнить об этом. Я поднимаю взгляд к небу в поисках разряда молнии. Однако вместо грома слышу бурчание собственного живота.
Я умираю с голоду. Я не взяла с собой еды, и теперь желудок воет как зверь, что наводит меня на мысли о луге. Сразу вспоминается, что нужно смотреть по сторонам и быть осторожной, как мне велели.
И тут я кое-что замечаю, безумно радуясь, что не разделась до нижних юбок. Это хуже, чем луга. Хуже, чем дьявол, говорящий с тобой в образе сороки.
Облокотившись на дерево, с перекинутой через плечо сумкой (наполненной грехами), стоит и наблюдает за мной своими ледяными голубыми глазами не кто иной, как Маррен Росс.
Глава третья
– Скажи, ради всего святого, что ты тут делаешь? – Я бросаю ручки тележки, смахиваю с лица волосы и упираю руки в боки. – Ты с ума сошел?
– Ты не пришла. Я думал, мы договорились о встрече.
Он рывком отталкивается от дерева и направляется в мою сторону. Несмотря на свою хромоту, парень довольно быстро приближается ко мне. И вот он уже стоит прямо передо мной, и я заглядываю в его веселое лицо.
– Я же сказала: приду, если смогу.
Рен вскидывает бровь.
– То есть я впустую потратил утро, дожидаясь тебя в условленном тайном месте? Мне казалось, что у нас были определенные обязательства друг перед другом.
– Я бы не сказала, что таверна Мака – тайное место. И официально заявляю, что скорее утоплюсь в озере, чем обзаведусь обязательствами перед тобой, Маррен Росс.
– Ах! – хватается он за сердце.
Я закатываю глаза.
– Серьезно, что ты здесь делаешь? Я просила тебя не подниматься на гору. Обещала же, что сама к тебе спущусь.
Он окидывает меня оценивающим взглядом.
– Все так. А потом ты не пришла. Может, и не давала железных гарантий, но раньше ты всегда приходила, если был уговор. Поэтому я начал беспокоиться. – Он кисло улыбается мне. – Могла бы постараться и изобразить хоть немного благодарности. Я тут почти километр в гору взбирался, а потом еще шесть намотал вокруг озера, чтобы убедиться, что ты жива.
Помимо воли я бросаю взгляд на его больную ногу, и он это замечает. Мы оба краснеем.
– Ну… спасибо тебе, – бормочу себе под нос, пряча глаза. – Я в порядке. Просто нужно заменить одну из сетей. – Я медлю. – Тебе лучше уйти. Ты же знаешь, что мой отец не любит, когда деревенские поднимаются сюда и суют нос в его дела.
Рен смеется.
– Мне совершенно неинтересны дела твоего па. Я пришел к тебе. К тому же, знаешь, как я тебя нашел? Он сам подсказал мне, где тебя искать.
На секунду я теряю дар речи. Тревога сжимает пальцы на моем горле.
– Ты ходил в дом? В мой дом? Ты с ним разговаривал? – с трудом выдавливаю из себя. – Рен, ты вообще слушаешь, что я тебе говорю?
– Да, каждое слово. Но иногда я предпочитаю игнорировать услышанное. Я называю это свободой выбора.
– Серьезно…
Рен протягивает навстречу руки, чтобы успокоить меня.
– Кажется, он не был против. И предложил мне чаю.
У меня отвисает челюсть.
– Я ответил, что тороплюсь и, может, в следующий раз, – ухмыляется Рен, демонстрируя заостренные резцы, из-за которых становится немного похожим на волка. Я же просто отворачиваюсь, пытаясь совладать с собой.
У Рена есть и другие волчьи черты: острые скулы, настороженный взгляд. Он поджарый, осторожный и всегда немного растрепанный. И, главное, к нему нельзя поворачиваться спиной, потому что ты и глазом моргнуть не успеешь, как этот парень уже будет дышать тебе в затылок. Словно доказывая правоту подобных наблюдений, рука Рена ложится ко мне на плечо. Стоило мне отвлечься, и он подобрался ближе.
– Не злись, – заискивающе уговаривает он, притягивая меня к себе. Его слишком длинные волосы щекочут мне ухо. – Он и вправду не показался мне рассерженным.
Я отталкиваю парня и скрещиваю руки на груди.
– Как ты это понял?
– Я знаю, как выглядят рассерженные мужики. Ты же видела, какие типы ухлестывают за моей ма.
Его голос дрогнул, но выражение лица все такое же веселое: уголки губ приподняты вверх, вокруг глаз собрались морщинки, из-за которых он выглядит старше своих семнадцати лет.
– Давай помогу? – Он кивком указывает на тележку за моей спиной. – Заглажу свою вину за то, что потревожил тебя.
– Ты разве не должен быть на работе? – спрашиваю я.
– Ночная смена. До конца дня я в твоем распоряжении. – Он двусмысленно ухмыляется.
– Прекрати.
Рен лениво пожимает плечами.
– Я серьезно. Позволь мне помочь.
Я нехотя киваю. Вдвоем мы справимся быстрее, да и мой па все равно уже знает, что он здесь. Так что можно извлечь из этого пользу.
– Ладно. Видишь там, у берега, столбы? – Я показываю на них пальцем. – Сверху и снизу сети есть петли. Оба края нужно закрепить на столбах. Положим сеть на берег, пока будем этим заниматься. Ты начинай отсюда, а я пойду в другой конец. Встретимся посередине.
Парень скидывает с плеча свою сумку и аккуратно пристраивает ее под деревом, пока я складываю арисэд и развешиваю его на ручках тележки. Рен помогает мне донести сеть до берега и развернуть ее. Мы начинаем закреплять ее на столбах. Занимаемся мы этим молча, споро поднимая и привязывая, потом снова. Работая синхронно, вскоре мы уже подтягиваем центральную часть сети к последнему столбу.
Рен все это время не отстает от меня, работает с той же скоростью, и – что меня немного раздражает – он, кажется, даже не устал. На моей блузе под мышками и на спине расползлись пятна пота, и не нужно смотреть в зеркало, чтобы понять, что лицо у меня ярко-красного цвета. А парень выглядит так, будто только что проснулся от освежающего дневного сна; на его щеках нет ни капли румянца. Видимо, работа на лесопилке помогает оставаться в хорошей физической форме.
Рен выпрямляется и смахивает волосы с глаз.
– Тебе нужно подстричься, – замечаю я.
– Предлагаешь свои услуги?
– Ага, иди сюда, – соглашаюсь, доставая из кармана небольшой складной ножик.
Парень смеется, зачесывает волосы назад рукой и кивает в сторону сети.
– Теперь в воду? – интересуется он.
Мы подтаскиваем ее за нижнюю часть к озеру, и я замечаю ухмылку Рена.
– Трус, – ворчу себе под нос. На воде появляются пузыри из-за того, что сеть начинает тонуть. Когда ее верхняя часть все еще лежит на поверхности, они исчезают.
Несколько секунд мы тяжело дышим и смотрим на озеро.
– Тут мелко, – говорит Рен, указывая на уровень воды. – Смотри, по этой мели можно дойти до самой горы.
Он кивает вправо, где среди болотистой почвы проглядывает дно озера, образуя топкую тропинку, ведущую к горе. Вдоль тропинки тянется темная полоса, отмечающая прежний уровень воды. Теперь граница озера располагается намного ниже, и от этого парень хмурится.
– Ты говорила своему па… – начинает он.
– Конечно, говорила, – перебиваю Рена. Я сообщила отцу еще до того, как уровень воды упал до верхней отметки на столбах. Они как раз служат для измерения глубины. – К тому же он не слепой. – Я подбородком указываю на ближайший столб. На нем виднеются три зарубки, демонстрируя, насколько обмелело озеро. – Он и сам это видит.
Я смотрю на эти отметки, и у меня что-то сжимается в животе. Отец видит, что происходит, я это знаю, но он ничего с этим не делает. А ему следовало бы. Это его работа. Это единственная причина, почему нас еще не выгнали из деревни.
Мой отец – наевфуиль, или смотритель озера. Представители семьи Дуглас присматривали за озером еще с тех пор, как Ормскола представляла собой четыре тростниковые хижины, обмазанные глиной и имеющие претензии на величие. Это было за несколько сотен лет до землетрясения и слияния озер. Для отца это не просто работа, это его призвание, его священный долг – следить за озером, понимать его состояние, заботиться о нем, оберегать его. Предупреждать жителей деревни, когда что-то идет не так. Но, как мне кажется, предупреждать родитель никого не собирается.
И это большая проблема, потому что в последнее время все в Ормсколе вращается вокруг одного – бумажной лесопилки Стюартов. А она работает за счет воды, которая поступает из нашего озера.
– Твой отец не беспокоится по этому поводу? – интересуется Рен, словно читая мои мысли. – Очевидно же, что это не сулит ничего хорошего для лесопилки. И ты знаешь, что Джайлзу это не понравится.
