– А как Кэрри? – спросила она.
– По-прежнему в Австрии. У нее хорошая работа в туристической компании. Она на ответственной должности.
– Вы встречаетесь?
– Когда я был в Лондоне последний раз, мы позавтракали вместе, но наши пути редко пересекаются.
– Она не замужем?
– Нет.
– Сюда приезжает?
– Нет. Говорит, что не хочет мешать, смущать Серену. Кэрри уже тридцать, она не ребенок. У нее своя жизнь. Если ей захочется приехать в Эмбло, достаточно поднять телефонную трубку, и она это знает. – Он замолчал, поставил стакан, закурил сигарету.
– Курить ты не бросил, – заметила Элфрида.
– И не собираюсь. Тебя это раздражает?
– Ничуть. Меня никогда ничто не раздражает.
– Выглядишь ты замечательно. Как поживаешь?
– Отлично.
– Не страдаешь от одиночества?
– Теперь стало легче.
– Жизнь обошлась с тобой жестоко.
– Ты о Джимбо? С ним она обошлась еще более жестоко, чем со мной. Что может быть хуже для замечательного, блестящего человека, чем медленное угасание. Но я ни о чем не сожалею, Джеффри. Мы с ним недолго жили вместе, но это было что-то особенное. Не многим выпадает такое счастье.
– Расскажи мне про свое новое пристанище.
– Дибтон? Обыкновенная скучная деревушка. Как раз то, что я хотела. Маленький коттедж, в нем жил какой-то железнодорожный рабочий, таких коттеджей там целая улочка. Больше мне ничего и не нужно.
– А люди приятные?
– Опять же, самые обыкновенные. Добрые, приветливые. Встретили меня вполне дружелюбно. Оставаться в Лондоне я не могла.
– А какие-то близкие друзья появились?
Элфрида начала рассказывать ему о Фубистерах и Бобби Джонсе, о викарии и его жене, о пантомиме в воскресной школе. Потом поведала о миссис Дженнингс и Альберте Меддоузе, о сказочно богатом мистере Данне, о его закрытом плавательном бассейне и огромной оранжерее с огненно-красными геранями и фикусами. Завершали рассказ Бланделлы: Оскар, Глория и Франческа.
– Они и правда необыкновенно добры ко мне. Можно сказать, взяли под свое крыло. Глория богатая и щедрая. Она – владелица дома, в котором они живут. Он называется «Грейндж» и ужасно уродлив, но необыкновенно теплый и комфортабельный. Глория уже была прежде замужем, у нее два взрослых сына, а маленькая Франческа – девочка оригинальная, забавная и милая. Глория – очень гостеприимная хозяйка, постоянно устраивает приемы, пикники, дружеские вечеринки или собрания комитета. Она поклонница верховой езды и любит собирать большие компании и устраивать гонки. Багажник она превращает в бар, а к бамперу привязывает своих мопсов, которые лают на всех как сумасшедшие.
Джеффри явно нравился ее рассказ.
– А Оскару тоже нравятся такие развлечения?
– Не знаю. Но он мягкий, приветливый человек… очень обаятельный… Они с Франческой не отходят друг от друга, делают ставки на никому не известных лошадей и едят мороженое.
– А чем он занимается? Или он на пенсии?
– Он музыкант. Органист. Пианист. Преподаватель.
– Ты молодец, что подружилась с такой интересной парой. Они, конечно же, полюбили тебя, ты для всех как глоток свежего воздуха.
Но Элфрида поспешила добавить:
– И все же я не хочу, чтобы меня покорили и проглотили со всеми потрохами.
– Кому же не захочется тебя покорить!
– Ты не можешь судить объективно.
– Да, я всегда на твоей стороне.
Годы спустя, вспоминая те недели, что она провела в Эмбло, Элфрида отчетливее всего представляла себе гудение ветра. Он дул бесконечно, иногда веселым бризом, иногда грозно налетая на скалы, завывая в трубах, сотрясая двери и оконные стекла. Она скоро привыкла к нему, но по ночам не замечать его было невозможно, и она лежала в темноте, вслушиваясь, как он налетает из Атлантики, стремительно проносится по вересковой пустоши, заставляет ветви старой яблони, точно привидение, стучать в ее окно.
Лето кончилось – ветер не оставлял в этом сомнений. Октябрь перешел в ноябрь, и темнота с каждым вечером подступала все раньше. Фермерское стадо – красивые гернзейские дойные коровы каждый день месили грязь в проулке, направляясь с пастбища на утреннюю и вечернюю дойку. После вечерней они снова возвращались на пастбище и быстро отыскивали себе укрытие под стеной, огораживающей пастбище, или в зарослях дрока.
– Почему они не ночуют в хлеву? – поинтересовалась как-то Элфрида.
– У нас это не принято. Морозов здесь не бывает, и травы круглый год в достатке.
– Бедняжки. – Однако Элфрида не могла не признать, что бока у коров гладкие и вид вполне довольный.
Элфрида взяла на себя часть домашних дел и быстро приспособилась к их размеренному течению. Надо было то развесить белье, то погладить рубашки, то почистить овощи, то накормить кур и помыть яйца. Спустя неделю она с удивлением поняла, что за все семь дней не прочла ни одной газеты и ни разу не смотрела телевизор. Мир мог разлететься на кусочки, а Элфрида думала о том, не снять ли с веревки простыни, пока не полил дождь.
Иногда по вечерам она готовила ужин для Бена и Эми, чтобы Джеффри и Серена могли посидеть вдвоем в ресторане или сходить в кино. Она учила ребят играть в рамми[6 - Рамми – вид карточной игры.] и развлекала их рассказами о театре.
В одно из воскресений переменчивая погода обернулась необычайно теплым, почти весенним днем: ветер стих, с безоблачного неба сияло солнце. Такой день нельзя упустить, решила Серена, и, прихватив корзины со снедью и четверых соседских ребятишек, они отправились к скалам: шестеро ребятишек, трое взрослых и три собаки.
Эми с Элфридой шли рядышком, замыкая шествие. Тропинка поднялась по каменным ступеням и стала пробираться вниз меж кустами дрока и куманики. Элфрида углядела ежевику.
– Давай соберем, – предложила она Эми. – Сделаем ежевичное желе.
– Нет, – твердо заявила та. – Нельзя собирать ежевику, если уже начался октябрь, потому что как раз в это время корнуоллские ведьмы делают на нее «пи-пи».
– Как интересно! Откуда ты это знаешь?
– Нам учительница сказала. Только она сказала не «пи-пи», она сказала: они на нее мочатся.
Они вышли на обрыв, и перед ними во всю ширь открылся сказочно синий, сверкающий солнечными бликами океан. Тропинка совсем сузилась и круто пошла вниз, словно устремляясь в какую-то тайную пещеру. Прилив еще только начинался, песчаный берег лежал узким полукругом, и озерца между скалами сверкали, как драгоценные камни.
Первыми бесстрашно попрыгали вниз собаки, остальные участники экспедиции с определенными предосторожностями спустились или сползли вниз. Эми оставила Элфриду и побежала на песок к остальным ребятам: под руководством Джеффри они уже воздвигали гигантский песчаный замок, а Серена искала красивые раковины и голыши, чтобы украсить это величественное сооружение.
Теперь, в полдень, на солнышке стало так тепло, что Элфрида скинула куртку и закатала рукава свитера. На большом плоском камне были расстелены пледы, на них стояли корзины и сумки с провизией, и она сидела рядышком, любуясь бесконечно изменчивым морем, зачарованная его величием и безбрежностью. Вода переливалась тончайшими оттенками и была так чиста, что захватывало дыхание: голубые, зеленые, бирюзовые, багряные струи, оттененные белым кружевом прибоя. Вдали поднимался тяжелый вал и, ощериваясь белыми бурунами, катился, набирал высоту и мощь и, наконец, разбивался о зазубренный гранитный берег, вздымаясь вверх огромными фонтанами шипящих брызг. Над головой кружили чайки, а вдали, у линии горизонта, маленькая рыбачья шхуна то поднималась на волну, то ныряла вниз.
Элфрида, словно загипнотизированная, не отводила глаз от моря. Время остановилось. Но вот к ней подошла Серена – пора раскладывать угощение. Из рюкзаков достали бутылки, пластиковые чашечки, бумажные салфетки, пакет с яблоками. В воздухе поплыл вкусный запах горячих пирожков, от которого слюнки текли. Элфрида ахнула:
– Когда же ты успела их испечь? На это уходит уйма времени.
– Я всегда держу их в морозилке про запас. Дети их очень любят.
– И я тоже.
– А вчера вечером вынула. У меня было предчувствие, что нас ждет хороший день. Что будешь пить – вино или пиво? Или, может, лимонад?
– Вино – это прекрасно!
Бутылка была холодной, а пластиковый стакан, как ни странно, придавал вину особенно изысканный вкус, такого Элфрида еще никогда не пила. Она снова повернулась к морю.
– Божественно.
– Летом мы сюда ходим чуть ли не каждые выходные. Теперь это не трудно – дети подросли и всю дорогу идут сами.
– Какая у вас счастливая семья!
– Да, – с улыбкой согласилась Серена. – Я это знаю. Нам повезло. Я действительно это понимаю, Элфрида. Честное слово! И каждый день благодарю тебя.
Время от времени Элфрида покидала Эмбло, уезжала в своей маленькой «фиесте» одна, оставляя Горацио в обществе овчарок Джеффри. Она не переставала удивляться: в этой глухомани жизнь представала во всем своем разнообразии. Туристический сезон давно закончился, узкие извилистые дороги были пусты, и навстречу ей попадался разве что случайный автобус, фургончик мясника или трактор. Иногда за обширной пустошью дорога неожиданно спускалась в маленькую, поросшую рододендронами долину, где в садах все еще зеленела трава и рдели цветки фуксии, похожие на маленьких балерин.
Однажды Элфрида совершила поездку в соседний городок. Оставив машину на парковке, она углубилась в лабиринт переулков и переходов, которые вывели ее к порту. По дороге к нему расположились рестораны, сувенирные ларьки и много маленьких галерей, где были выставлены картины, скульптуры и другие предметы искусства. Элфрида обнаружила книжную лавку, зашла в нее и выбрала по книжке для Бена и Эми. Это было такое приятное занятие, что она продолжила его, имея в виду Франческу, и в результате купила для нее книжку в букинистическом отделе. Это был «Овечий остров» Джона Бакена, Элфрида вспомнила, как зачитывалась им в детстве. Оскар и Франческа наверняка будут читать эту книжку вместе, уютно устроившись в широком кресле у догорающего камина.
Покупки завернули, Элфрида заплатила и пошла дальше по улице. В лавке художественных изделий она выбрала два свитера ручной вязки с красивым орнаментом – один для Джеффри, другой для Серены. Купила открытки, бутылку вина и отправилась в обратный путь по лабиринту мощенных булыжником переулков, где сушилось на веревках белье, а в ящиках на подоконниках ярко пестрели настурции и розовые петунии. Но вот еще одна галерея. Элфрида не могла не остановиться у витрины. Взгляд ее задержался на небольшой абстрактной картине в блеклой раме. Все цвета древней земли запечатлелись на этом полотне именно такими, какими их увидела она.
Элфриде ужасно захотелось купить картину – не для себя, а в подарок. Будь Джимбо жив, ему бы такая точно понравилась. Она представила себе, как приносит эту картину в его дом в Барнсе, где они были так счастливы, как он разворачивает бумагу, как на его лице отражается восторг…
Картина вдруг дрогнула и затуманилась. Элфрида поняла, что глаза наполнились слезами. Она не плакала, когда Джимбо умер, прятала скорбь и старалась научиться жить в холодном одиночестве. И считала, что научилась, но, оказывается, ошиблась. Наверное, она из тех женщин, которые не могут жить без мужчины, и тут уж ничего не поделаешь.
Слезы высохли. Смешно! Ей шестьдесят два года, а она распускает нюни, как какая-нибудь молоденькая девушка, потерявшая возлюбленного! И все же Элфрида не отходила от витрины, она все стояла и смотрела на картину. Ей хотелось разделить с кем-нибудь удовольствие. Кому-нибудь подарить ее.
Может, купить ее для Оскара Бланделла? Но ведь у Оскара есть Глория, и та будет озадачена таким подарком. Элфрида словно наяву услышала ее голос: «Элфрида! Это несерьезно! Это же всего лишь какие-то мазки. Четырехлетний ребенок и то нарисует лучше. И куда же ее повесить? Ты чудачка. Что это на тебя нашло? Потратила столько денег на такую ерунду. Тебя обворовали».
Нет, неудачная мысль. Элфрида неохотно отошла от витрины и пошла дальше. Улицы остались позади, она вышла на дорожку, зигзагами поднимавшуюся на вершину поросшего травой мыса, который делил берег пополам. Ветер разгулялся не на шутку, и, когда она добралась до плоской вершины, вокруг были только океан и небо, смыкавшиеся на горизонте изогнутой синей полоской. Как будто плывешь по морю. Она спустилась на берег, села, поплотнее запахнула куртку и разложила вокруг пакеты и свертки, как какая-нибудь старуха-пенсионерка, уставшая от хождения по магазинам.
Но она не старуха. Она Элфрида. Она выжила и продолжала жить. Только вот ради чего?
Чайка спланировала сверху и опустилась у ее ног в поисках чего-нибудь съедобного. Глаза у птицы были холодные и жадные. Элфрида улыбнулась. Ей захотелось, чтобы кто-то был рядом с ней. Хорошо бы Оскар. Провел с ней здесь хотя бы один день, и по возвращении в Дибтон они смогли бы поговорить о ветре, море и чайке, вспомнить и подивиться волшебству вот таких мгновений.
Наверное, это хуже всего – когда не с кем разделить воспоминания.
Настал день отъезда. Элфрида поверить не могла, что провела в Эмбло целый месяц, так быстро пролетело время. Конечно же, все семейство уговаривало ее остаться.
– Живи сколько захочется, мы будем только рады, – говорила Серена, и Элфрида знала, что она искренна. – Ты замечательная. Мать, сестра и подруга в одном лице. Мы будем по тебе ужасно скучать.
– Серена, ты очень милая, но мне пора возвращаться к обычной жизни.
– Ты приедешь снова?
– Непременно!
Элфрида планировала выехать как можно раньше, чтобы добраться до дому еще засветло. В восемь утра она уже стояла у машины, а Джеффри грузил вещи. Все маленькое семейство собралось вокруг. Эми плакала.
– Не хочу, чтобы ты уезжала! Хочу, чтобы осталась! – твердила она.
– Гости не остаются навсегда, лапочка моя. Настало время уезжать.
Горацио так явно не считал. Каждый раз, когда его загоняли в машину, он выпрыгивал обратно. В конце концов его взяли за ошейник, посадили на заднее сиденье и захлопнули дверцу. Он смотрел в окошко: лохматая морда печально поникла, в черных глазах страдание.
– По-моему, он сейчас тоже заплачет, – заметил Бен.
Ни он, ни его сестричка не успели одеться и в резиновых сапогах и теплых куртках, надетых на пижамы, выглядели довольно забавно. Эми расплакалась еще пуще, когда ее братишка пожалел Горацио. Мать наклонилась, подхватила ее и прижала к себе.
– Не унывай, Эми. Как только машина отъедет, Горацио успокоится.
– Не хочу, чтобы они уезжали!
Расставание затягивалось. Элфрида повернулась к Джеффри.
– Дорогой, – сказала она, – я тебе очень, очень благодарна!
Он не успел побриться, щека была колючей.
– Серена!..
Быстро поцеловав ее, Элфрида провела ладонью по льняной головке Эми и, решительно усевшись за руль, включила зажигание.
Машина тронулась. Провожающие стояли и махали руками, пока машина не скрылась из вида. Элфрида была уверена, что они не ушли в дом, пока ее маленькая «фиеста» не свернула на шоссе.
Нечего чувствовать себя одинокой и осиротевшей. Она простилась не навсегда, захочет – и снова приедет в Эмбло. Через год, а может, и раньше. Джеффри и Серена всегда будут там, и Бен, и Эми тоже. Взрослые не изменятся, а вот Бен и Эми станут выше, тоньше или толще, озорнее, у них выпадут молочные зубы. Они никогда уже не будут малышами, которых она полюбила в этот период их жизни. Как и ее каникулы, он закончится.
Надо развеяться, развеселиться, а для этого следует смотреть вперед, причем с оптимизмом – это самый надежный способ избавиться от чувства утраты. Она едет домой, в свое гнездышко, к своим вещам. В маленькое скромное пристанище, которое делит с Горацио. Раскроет двери и окна, проверит, все ли благополучно в саду, разожжет камин.
А завтра, может быть, позвонит в Грейндж и поговорит с Глорией. Услышит радостные возгласы «Элфрида вернулась!» и настойчивые приглашения немедленно явиться к ним. И она возьмет с собой «Овечий остров», который купила для Франчески, и скажет: «Я выбрала для тебя эту книгу, потому что очень любила ее, когда была такая, как ты. Уверена, ты тоже ее полюбишь».
Надо купить по дороге что-нибудь съестное: перед отъездом она вымыла холодильник. Надо остановиться у мини-маркета миссис Дженнингс. Элфрида начала составлять в уме список. Хлеб, молоко. Сосиски, яйца, масло. Кофе. Печенье и несколько банок еды для Горацио. Может, какие-нибудь консервы себе на ужин. Что-нибудь калорийное, вроде супа с моллюсками.
Спустя полчаса Элфрида выехала на автостраду, что вела вглубь страны. Включила радио и приготовилась к долгой дороге.
