– Я не стану этого делать. Я не убью нашего ребёнка! Как ты можешь такое говорить? – Кричу я слишком громко.
Это заставляет его развернуться и снова подойти ко мне.
– Я не просил тебя об этом, Алиса. – Цедит он сквозь зубы, опасаясь, что кто-то услышит. – Я не просил тебя беременеть. Мне это не нужно!
– А как же мы? Ты и я? – Дрожа всем телом, спрашиваю я, хотя прекрасно понимаю, что никаких «мы» уже нет.
– Если ты хочешь, чтобы всё было по-старому, избавься от него. Если не сделаешь этого, у нас всё, поняла? – Буквально выплёвывает он мне в лицо.
Я широко распахиваю глаза. Кто этот нависающий надо мной мерзавец? Кто он? Я никогда не видела Никиту таким и не понимаю, как он мог скрывать эту свою личину всё это время. От шока у меня кружится голова, и трясутся поджилки.
– Значит, у нас всё. – Тихо произношу я.
– Вот и славно. – Равнодушно кивает мужчина. – Я пришлю кого-нибудь за ключами от квартиры.
7
Мне трудно дышать.
Если вы не знали, как рушится мир, то это происходит именно так. Всё, что казалось вечным и незыблемым в один миг превращается в ничто.
А была ли любовь? Или я её сама себе придумала? Дорисовала необходимые детали реальности, а Никите мысленно прибавила недостающие черты. Всё, во что я верила, и чем жила, оказалось ложью, и он меня просто вышвырнул из своей жизни, как только на горизонте объявилась другая.
А, может, это и не её вина. Может, она станет следующей жертвой его бесчувственности? Точно так же поверит, влюбится, откроется ему, а потом…
Всё это уже не моё дело.
Я еду по дороге и рыдаю в голос. Задыхаюсь, давясь собственными всхлипами, размазываю горячие слёзы по лицу. В туманной слёзной каше перед глазами мелькают огни встречных фар и кривая лента дорожного полотна. Мне просто не хочется больше жить.
Когда женщина узнаёт, что беременна, она понимает, что случилось чудо. И это маленькое чудо теперь внутри неё. Она ждёт, что, услышав эту новость, избранник будет также восхищён и обрадован, как и она сама, что у него загорятся глаза и задрожат ладони. От счастья. Но, к сожалению, иногда бывает по-другому. Бывает больно, дико, несправедливо, и кажется, что больше незачем жить.
«Па-ба-а-а-ап!» – сигналит грузовик, и этот низкий, гулкий звон разрывает моё сознание пополам.
Я вздрагиваю, возвращаюсь к действительности и судорожно хватаюсь за руль. Машину бросает из стороны в сторону. С трудом выруливаю к обочине, останавливаюсь и включаю аварийку.
Падаю на руль лицом и, сотрясаясь всем телом, кричу. Или вою. Или скулю. Звуки, которые покидают моё тело, больше похожи на беспомощный визг раненой собаки, попавшей под автобус. Мне хочется, чтобы с ними покинула тело и душа, но это так не работает. Слёзы и крики не приносят облегчения, они лишь опустошают.
– Девушка? Девушка! – Кто-то настойчиво стучит в окно.
А я вообще не понимаю, где я, и что происходит.
Для меня всё потеряло значение.
– Девушка! – Этот кто-то открывает дверцу и заглядывает в салон.
Я вбираю носом воздух и чувствую, как сильно жжёт горло. Мой кашель теряется в булькающем звуке беспомощного всхлипа.
– Это оживлённая трасса, здесь нельзя останавливаться. Вы создаёте аварийную ситуацию, я прошу вас немедленно…
Его голос обрывается, едва я отнимаю голову от руля и поднимаю на него мутный взгляд.
– У вас всё в порядке? – Спрашивает озадаченный моим видом молоденький инспектор в форме.
– Да. – Отвечаю я.
И двумя руками смахиваю слёзы с лица.
Вижу черноту на пальцах: значит, тушь потекла. Наш журнал размещал рекламу этой туши на развороте в прошлом месяце, и она обещала волшебную суперстойкость. Опять обман. Чудес не бывает. От обиды накатывает новая волна слёз, и мне приходится стиснуть зубы, чтобы сдержать её.
– Вам нужна помощь? – Интересуется он растерянно.
И в этот момент я понимаю, что мне нельзя раскисать. И эта дикая боль, разрывающая грудь, вдруг придаёт мне сил. Надо жить. Надо держаться. Надо сделать это всем назло!
– Нет, уже всё нормально. Я в порядке. Честно. – Твержу я, громко всхлипывая и откидывая волосы с лица. Светлые пряди липнут к щекам, но я отлепляю их и отбрасываю назад. – Всё. Хорошо.
Размазываю остатки макияжа ладонями по лицу и пытаюсь криво улыбнуться.
– Точно? – Поглядывает на меня с недоверием инспектор.
– Да. – Ожесточённо киваю я. – Просто ноготь сломался. Бывает, знаете ли.
И закусываю губы до боли.
– Хорошо. – Инспектор догадывается, что дело не в ногтях, но больше вопросов не задаёт. – Счастливого пути…
А когда дверца закрывается, мне нестерпимо хочется упасть на руль лицом и продолжить рыдать. Но я этого не делаю. Собираю силы в кулак и завожу мотор. Выезжаю на трассу и вливаюсь в поток автомобилей.
Моей решимости быть сильной хватает ровно до того момента, как я переступаю порог нашей с Никитой квартиры. Здесь повсюду его одежда, запах его парфюма, его сигареты на подоконнике. Паника накатывает с новой силой, но я вдруг останавливаюсь и понимаю, что у нас нет даже совместных фото на память, кроме тех, что остались на телефоне – нечётких, смазанных, сделанных буквально в темноте кинотеатра на ночном сеансе.
У нас никогда не было нормальных отношений.
Никогда.
Боже…
Мы выходили куда-то только под покровом ночи – чтобы его не узнали. Мы ездили отдыхать только в закрытые дома и отели – чтобы не одолевали фанаты. Мы снимали гостиницы на моё имя – чтобы никто не слил информацию о нём в сеть. Никита даже не знакомил меня ни с кем из своих друзей. Почему? Да потому, что стеснялся меня и не планировал ничего серьёзного.
Кошмар.
И почему осознание приходит так поздно?
Я всё это время была лишь уютным запасным аэродромом, на который можно было завалиться после съёмок. Не нужно было напрягаться и соблазнять кого-то. Набрал номер Алисы, и вот рядом с тобой уже живая, готовая на всё, женщина. А с тех пор, как я переехала к нему, ещё и ужин, чистое бельё, массаж, секс и тёплая постель.
Очень удобно.
Я бросаюсь в спальню, выкатываю из-за двери свой чемодан, открываю и начинаю яростно кидать в него свои вещи.
Жаль, что не сохранила за собой прежнюю съёмную квартиру, сейчас даже некуда идти. Можно попробовать найти место в гостинице, но чем платить, если меня скоро выпрут из журнала? К отцу точно не пойду, но куда тогда? Завалиться к Кате? Или к Лесе? Она живёт ближе.
Мои размышления прерывает звонок в дверь.
Никита?
Передумал, понял свою ошибку, помчался за мной, чтобы всё исправить?
Сначала мне хочется броситься к двери, но затем я выдыхаю, расправляю плечи и направляюсь в коридор медленным шагом.
– Кто? – Спрашиваю тихо.
– Андрей. – Слышится с той стороны.
Я знаю этот голос. Андрей – охранник Никиты, часто сопровождает нас в различных поездках. Сдержанный, немногословный мужчина.
– Здравствуйте, – говорю я, приоткрывая дверь.
– Привет. – Усмехается он, наваливаясь на косяк.
Раньше охранник не допускал в мою сторону ни подобных наглых взглядов, ни фамильярности.
– Что-то случилось? – Интересуюсь я настороженно.
– Никита попросил меня забрать ключи от квартиры.
– Вот как… – Запинаюсь я. – Хорошо… Скажите, куда их завезти, я завезу их утром.
– Ты не поняла. – На его лице расцветает хамоватая улыбочка. – Я заберу их сейчас.
8
Я гордо вздымаю голову:
– Сейчас?
– Да. – Мужчина бесцеремонно ставит носок туфли в дверной проём.
Да что он себе позволяет?!
– Эй!
Моё сердце замирает. Впервые в жизни мне становится по-настоящему страшно.
– Что такое? – Смеётся он.
– У меня есть полчаса? – Спрашиваю я.
Мой голос дрожит.
Однажды я уже видела этот взгляд. Отец загулял и не встретил меня зимой после школы. Мне было тринадцать или четырнадцать. Две русые косы до талии, неказистое пальтишко, тонкие сапожки, не способные защитить от мороза. Я ждала его: то на улице, то обратно заходила в фойе школы, чтобы погреться. Наконец, отважилась и побрела в сторону дома одна по тёмным переулкам.
Помню, как завывал ветер, как кружил хлопья снегами под ногами. У меня зуб на зуб не попадал, щёки больно щипало от мороза. А я всё шла, не чувствуя ног, и про себя разговаривала с мамой – так, будто она была рядом со мной, будто подбадривала, уговаривала держаться.
До дома оставалось метров сто, когда длинная чёрная тень вдруг отделилась от фонарного столба и метнулась ко мне.
– Замёрзла? – Спросил незнакомец в надвинутой на лоб шапке.
Я молчала и смотрела на него снизу вверх во все глаза.
– Пойдём со мной, я тебя согрею. – Сказал он и усмехнулся точно так же, как этот Андрей.
Быстро оглядевшись по сторонам, он схватил меня за воротник пальто и потащил в темноту. Я успела лишь беспомощно пискнуть, а затем он закрыл мне рот рукой. Втащил в какое-то затхлое место, подвал или подъезд, привалил к стене и стал щупать. Влез рукой под пальто, больно сдавил грудь, затем потянул за резинку брюк.
От него ужасно воняло табаком и перегаром. Это всё, что я запомнила. Я почти сдалась, когда он стал торопливо стягивать с меня одежду. Заледенела изнутри и снаружи, стала как дерево, чтобы не чувствовать того, что должно было неминуемо произойти дальше.
– Ты что, скотина, делаешь?! – Заорала вдруг какая-то женщина.
Это была дворничиха. Кажется, она обрушила на его голову свою тяжелую метлу. В этот момент его хватка ослабла, я смогла вырваться, выбежала на улицу и понеслась вперёд, не различая дороги. Не помню, как добежала до дома.
Отец пришёл ближе к десяти вечера.
Извинялся, что забыл обо мне. Плакал, когда узнал, что произошло. Кричал, звонил в Полицию, требовал найти и наказать негодяя, но под приметы, выданные мной, подходил чуть ли не каждый мужчина нашего района. Папа корил себя за этот случай, долго просил у меня прощения, и я делала вид, что верю ему. Хотя знала: он предаст ещё не раз. Просто такой человек. Ненадёжный.
– Если хочешь, займёмся чем-нибудь интересным, а сборы вещей отложишь до утра? – Андрей кладет руку на дверь.
К горлу подкатывает тошнота, в висках начинается пульсация – признаки подступающего приступа паники.
– Полчаса мне хватит. – Улыбаюсь я. – Подожди меня… снаружи.
И не дав ему опомниться, отталкиваю мужчину и захлопываю дверь.
– Эй! Открой! – Он ударяет по дверному полотну ладонью.
Но я уже поворачиваю задвижку.
– Я позвоню Никите, он тебя уволит! – Зачем-то кричу я.
Из подъезда раздаётся смех.
– Ты больше не его подстилка! Какая тебе разница, с кем трахаться? Хочешь, я тебе заплачу?
Я закрываю рот рукой. Медленно сползаю вниз по стене.
Вот кем считали меня все его сотрудники и подчинённые – подстилкой. Не лучше обычной уличной девки, шлюхи. Вот кем я для них была.
