– Понимаю. – Мать-настоятельница повернулась к Пиппе без предупреждения. – Мадемуазель Монтроуз, – сказала она, – похоже, вам нечего добавить по этому поводу. Что вы можете сказать о сложившейся ситуации?
Селина закрыла глаза, готовясь к худшему. Она не станет осуждать Пиппу за правду. Пиппа по природе своей честна. И разве можно ее винить за послушание?
Пиппа прочистила горло, сжимая руки в кулаки.
– Я… также сочла юную особу внушающей доверие, мать-настоятельница, – медленно сказала она. – Конечно, ваше беспокойство нельзя не понять, особенно учитывая то, что случилось на причале. Будет ли лучше, если я предложу сопровождать Селину? Мы можем снять мерки для наряда вместе и тут же вернуться. Думаю, это не займет много времени. На самом деле, полагаю, мы даже не пропустим вечернюю молитву.
Время будто остановилось. Настала очередь Селины таращиться на Пиппу круглыми глазами.
Пиппа Монтроуз предложила помочь. Соврала ради Селины. Соврала монахине.
– У меня немало опасений, мадемуазель Монтроуз, – сказала мать-настоятельница после паузы. – Но если вы предлагаете сопровождение…
– Я готова взять на себя всю ответственность. – Пиппа схватила свой крошечный золотой крестик, висевший на шее. Понизила голос, давая понять, что согласится с любым ответом. – И доверюсь Господу, который будет сопровождать нас вечером на нашем пути.
Мать-настоятельница снова нахмурилась, медленно шевеля губами. Она опять посмотрела на Селину, а затем на Пиппу. Приняла решение.
– Хорошо, – сказала она.
Селину распирало от удивления. Мать-настоятельница так быстро поменяла решение. Так легко. Подозрения закрались в мысли Селины. Она покосилась на Пиппу, но та не удостоила подругу взглядом.
– Спасибо, мать-настоятельница, – проворковала Пиппа. – Обещаю, все пройдет по плану.
– Конечно. Надеюсь, вы понимаете, я возлагаю на вас свою надежду, мадемуазель Монтроуз. Не разочаруйте меня. – Улыбка монахини выглядела неестественно блаженной. – Да озарит Его свет вам обеим путь, дети мои.
Зима, 1872
Авеню Урсулин
Новый Орлеан, Луизиана
Впервые я вижу свою жертву, когда та проходит мимо, под светом газовых фонарей.
Ее глаза интересно блестят. Будто бы она взволнована или растеряна. Может, замышляет что-то противозаконное.
Она привлекает мое внимание, несмотря на орду снующих вокруг людей, от нескольких из которых веет потусторонней энергией. Ее беспокойство выглядит заманчиво, так как оно вовсе не напускное. Она не замечает никого вокруг, все внимание приковано к выполняемому делу. Конечно, несчастным смертным сложно пробираться сквозь толпу, ведь они совершенно не осознают опасности. Завидую их слепоте.
Толпа меня очаровывает. Люди предоставляют демонам вроде меня такой богатый выбор. Столько возможностей увидеть их на одном дыхании. Ибо разве мы не всегда – как люди, так и создания ночи – притворяемся?
Я отступаю.
Больше всего я наслаждаюсь тем мигом, когда бросаю первый взгляд на людей. Когда впервые примечаю свою жертву, а она даже не догадывается, что за ней наблюдают. Действует необдуманно. Улыбается без причины. Смеется, думая, что никто не слышит.
Я знаю, как это все звучит. Звучит… обескураживающе. Я в курсе. Но по природе своей я обескураживаю. Бывают моменты, когда я могу вести себя очаровательно. Я знаю много языков, мне дважды довелось объехать весь мир. Я могу спеть оперу Верди «Аида», не подглядывая в ноты.
Разве я не заслуживаю хотя бы малейшего восхищения за все это?
Мне хочется думать, заслуживаю, хотя знаю, что это невозможно.
Демоны недостойны людского снисхождения. Так говорят люди, по крайней мере.
Однако я открою секрет. В свое время мне удалось понять, что можно вести себя одновременно обескураживающе и очаровательно. Вино может быть сладким, хотя оно и затмевает рассудок. Мать может любить и ненавидеть своих детей в один и тот же день.
И хищник может презирать себя, когда наслаждается своей трапезой.
Понимаю, мое поведение может показаться странным. Неподобающим. Но я создание странное. Создание, рожденное отдельно от этого мира.
Не беспокойтесь за меня. Мне никогда не приходилось быть в числе тех бессмертных, которые наслаждаются игрой со своим ужином, не очень-то я люблю и преследовать своих жертв. Я не выискиваю их слабости; скорее понимаю их человеческую натуру. Есть что-то… неправильное в том, чтобы относиться к живому существу так, словно оно создано лишь для моего развлечения. Каждый мой поступок имеет причину. Именно это отличает меня от многих обитателей Другого мира.
Мое чувство вины.
Я переживаю за каждую жизнь, которую отнимаю. Убийство прошлой недели на причале ни капли меня не воодушевило. Оно было жутким не без причины, обычно я избегаю бессмысленных смертей. Мне пришлось убить девушку лишь для того, чтобы узнать, как далеко я смогу зайти. Узнать, сколько смогу привлечь внимания. Увы, предполагаемого эффекта после убийства не последовало, мои враги не привлекли властей к этому делу. Похоже, для моей следующей жертвы придется придумать что-то более жуткое. Более прямолинейную угрозу для моих неприятелей.
Каждая следующая смерть будет все более будоражащей. Это самое важное.
Хотя я и не получаю наслаждения от беспорядочных кровопролитий, меня воодушевляет охота. Мой друг детства говорил, что может понять, если животное погибает в муках. Он ощущал вкус страха, говорил, это портит блюдо.
Мне хочется с этим согласиться. Также есть некая притягательность в том, чтобы знать, что случится дальше, до того, как узнают другие. Может, виной тому мое нетрадиционное воспитание. Или же это просто человеческая натура.
Меня называли человеком. Однажды.
И какая-то часть меня все еще жаждет им быть.
Может, именно поэтому меня и привлекает оживленность Французского квартала. Мне не хотелось охотиться здесь, потому что эти места пробуждают мои воспоминания, которые не скоро забудутся. Боль, потери, разбитые сердца. Однако я снова здесь, чтобы свести старые счеты. Дать свое последнее представление.
Sacro fremito di gloria / Tutta l’anima m’investe[29 - Д. Верди, «Аида».].
«Священная дрожь славы / Наполняет мою душу».
Может, я все-таки еще человек.
Немного жестокости
– Селина! – позвала Пиппа, когда Селина бросилась в толпу, уверенно шагая вперед. Свобода. – Остановись. Нам незачем так спешить.
Селина замерла, чувствуя, как в ее груди разливается воодушевление. Ритм барабанов вдалеке сплетался со звоном тарелок. А вскоре и звук трубы наполнил дрожащий воздух. Горячий бриз играл с кончиками черной атласной ленты на шее Селины, лаская ключицу. Хотя она и стояла на месте, ее сердце тянулось к музыке, будто бы взывающей к чему-то глубоко в ее теле. Селина никогда не переставала удивляться тому, как оживала с наступлением ночи. Как влюблялась в луну все больше и больше.
Каждый вечер, несмотря на толстенные стены монастыря, Селина тихонько постукивала пятками, подыгрывая карнавальным мотивам. Ритмы и мелодии, и нарастающий темп, которые она никогда прежде не слышала, завлекали ее, заставляя позабыть о словах божьих. В этом она была не одинока. Пальцы Антонии тоже замирали на страницах молитвенника, ее мысли тоже уносились вместе с музыкой. Даже Пиппа улыбалась.
И вот они здесь, у них есть шанс попасть в самое сердце празднества.
Парад приближался, и народ разделился, расходясь по боковым улочкам Французского квартала. Уличные торговцы начинали расставлять свои лотки и тележки с едой и напитками на углах, ставя их друг за другом, и в воздухе вокруг витали ароматы специй, земли, шум металлических колес, стучащих по камням. Селина двинулась вместе с пританцовывающей толпой, таща Пиппу за собой. Когда они свернули за угол, сладковатый аромат, какого Селина не вдыхала никогда прежде, разлился по воздуху.
– Cochon de lait![30 - Молочный поросенок (фр.).] – выкрикнул мужчина с усами, покрытыми сажей, его голос пронизывал странный французский акцент. Он стоял над огромной телегой с тем, что походило на большого черного зверя из металла. Когда он открыл заслонку, Селина увидела жарящееся на крутящемся вертеле мясо, аромат горящих дров и сахарного тростника просачивался наружу. Мужчина полил запеченного поросенка какой-то смесью, которая пахла топленым маслом, белым вином, острым перцем и давленым чесноком. Вкусный дым поднялся от тлеющих углей, окружая улицу. Усатый мужчина ткнул вилкой в свиной бок, и кусок мяса упал на подставленный им ломоть хлеба. Народ тут же стал собираться вокруг повара и его металлического зверя.
Селина жутко жалела, что у нее с собой нет ни одной монеты. Чтобы хотя бы попробовать что-то столь аппетитное. Она знала, что подходить ближе к радостному параду – плохая идея, но эта беспечная радость так давно не оживляла ей душу. Она полагала, что так и должно быть, что это чувство вины за совершение такого непростительного преступления, как убийство.
Радость не живет в сердце, где царствует страх.
Пиппа увидела выражение лица Селины.
– Мы не можем здесь задерживаться, Селина, – сказала она мрачно. – Не можем смотреть парад.
– Знаю. – Селина сделала глубокий вдох. – Я просто представляю, что могли бы. Что задержались. И это было прекрасно.
Сочувственная улыбка изогнула губы Пиппы.
– Я тоже хочу посмотреть парад. Но если мать-настоятельница узнает, что мы ослушались ее указаний, что не пошли сразу же на встречу и сразу же не вернулись, она больше никогда не отпустит нас в город в одиночку.
– Конечно, – кивнула Селина. Однако ее ноги не сдвинулись с места.
– Прошу тебя, – продолжила Пиппа, взяв ее за руку. – Жизнь гораздо сложнее, когда люди вокруг не имеют в нас веры.
Селина вздохнула. Как всегда, Пиппа была права. В прошлом стремление Селины к безрассудным поступкам создало ей немало проблем. И фатальных проблем, как минимум единожды. Чувство радости, которое еще секунду назад расцвело в ее груди, завяло, как роза под солнцем.
– Ты права, – сказала мягко Селина. С сожалением. Она отвернулась от толпы и от всех своих притягательных мечтаний.
Они взялись с Пиппой за руки и отправились прочь от парада.
– Меня просто не завлекают приключения так, как тебя.
– В этом я сомневаюсь, – усмехнулась Селина. – Ты села на борт корабля, который отправлялся в неизвестные земли. – «И соврала ради меня сегодня», – добавила мысленно.
Невозможно было не заметить угрюмость, затмившую личико Пиппы. Любопытство снова завладело Селиной. Впервые за пять недель она увидела печаль в глазах подруги при упоминании ее прошлого.
А что, если Пиппа тоже скрывает страшный секрет?
Это казалось сомнительным.
– В Ливерпуле у меня ничего не осталось, – начала Пиппа, точно прочла мысли Селины. – Помимо знатного имени моей семьи и унаследованных долгов. Мой отец… потратил все наши деньги на азартные игры и падших женщин. – Она вздрогнула. – Лучше мне было уехать и строить собственную судьбу.
Любой, кто слышал это, понял бы, как сложно было Пиппе рассказывать о себе. Отчасти Селина испугалась, что Пиппа предпочла рассказать все именно ей. Она сжала руку Пиппы сильнее, однако все равно не смогла унять тревогу, уже зародившуюся внутри.
Пиппа будет рассчитывать на такую же искренность от Селины в ответ. На то, что Селина доверится ей и расскажет о своем прошлом. И, конечно, Пиппа поглядывала на Селину, пока они шагали по авеню Урсулин. Селине не нужно было спрашивать почему. Ее подруга ждала, когда Селина поведает ей свою печальную историю.
Поведает страшную правду.
Больше всего на свете Селина хотела рассказать Пиппе о том, что случилось. Но как Пиппа, ее единственный друг в Новом Свете, посмотрит на нее, если узнает, что Селина убила человека и сбежала из Парижа после этого? Пиппа говорила сама: что за монстр может отнять чужую жизнь? В лучшем случае она перестанет смотреть на Селину как на подругу. А в худшем?
Селине было страшно представить.
Исход все равно будет одним и тем же: у нее никого не останется. Так что Селина решила оставить правду при себе, вместо этого неопределенно пожав плечами. Мило улыбнувшись.
– Я понимаю твое желание строить собственную судьбу, – сказала она. – У меня тоже ничего не осталось в Париже. Для меня тоже было лучше начать все сначала, на новом месте.
Пиппа ничего не сказала. Какое-то время она еще смотрела на Селину. А затем кивнула, точно решив оставить все как есть. Пока что.
* * *
Две девушки пришли на улицу Руаяль, ища знак, на котором написано «Жак». Свернув за угол, они прошли мимо узкой улочки, подозрительно пропахшей помоями. В переулке не горели фонари. Он словно был отрезан от цивилизации.
Селина резко замерла, когда услышала чье-то дыхание в тени. Ее словно ударило молнией, и электричество побежало по коже. Мужчина закричал что-то, умоляя пощадить его, неразборчиво мешая английские и французские слова. Затем раздался удар, звук кулака по живой плоти.
Что, если всего в нескольких шагах от них происходит убийство?
Селина понимала, что разумнее будет продолжить свой путь. Так будет безопаснее.
Но если монстр отнимает чью-то жизнь, что за существо может отказаться от попытки спасти несчастного?
Пиппа дернула Селину за руку. Селина оставила это без внимания. Кого-то безжалостно избивали в подворотне до смерти. Притча о добром самаритянине зазвенела в голове, призывая ее к участию. Призывая действовать.
Мужчина снова закричал, и Селина сделала шаг вперед.
– Селина! – шепотом воскликнула Пиппа.
– Кто здесь? – раздался голос из подворотни.
Не моргнув, Селина тут же дернула Пиппу, прячась в тени рядом, сердце застучало в ее груди. Она выглянула из-за угла, в сторону переулка, дожидаясь, пока глаза привыкнут ко мраку.
– Нам не следует здесь быть, – шепнула Пиппа на ухо Селине, ее глаза широко раскрылись от ужаса, а дыхание сбилось. – Нам лучше уйти…
Селина прижала палец к губам Пиппы и покачала головой. И снова устремила свой взгляд на происходящее в потемках узенькой боковой улочки. Ей понадобилось всего мгновение, чтобы разобрать, что там происходит.
Мужчина лежал на боку среди сухих фруктовых очистков, его слова путались, но то, что он был в опасности, не вызывало сомнений. Он вскинул одну руку в мольбе. Его плечи тряслись от страха.
Двое других мужчин стояли по обеим сторонам от несчастного, издеваясь над ним, точно пара привидений в темных костюмах. Даже во мраке было видно, как тот, что пониже, зажег сигарету. Искра света блеснула в отражении его белоснежных зубов и осветила белую рубашку с закатанными рукавами.
Однако вовсе не этот мужчина привлек внимание Селины.
Его привлек другой, высокий мужчина, который стоял справа и наблюдал за избиением, точно за каким-то веселым представлением. Как за пьесой, разыгранной на публику, которая за это развлечение заплатила.
На голове у него была соломенная шляпа, которую Селина тут же узнала.
Может, это лишь совпадение. Парень, которого она видела в ночь своего прибытия, воспоминание, которое с трудом могла вызвать в памяти на следующий день, не мог быть единственным любителем подобных шляп в Новом Орлеане. Но что-то в глубине души Селины подсказывало ей, что не стоит возлагать большие надежды на совпадения.
– Пожалуйста, Fant?me, – взвыл мужчина, скрючившийся в грязи. – Pardonnez-moi[31 - Прости меня (фр.).], – молил он о прощении дрожащим голосом. Он протянул руку в сторону юноши в шляпе. Того, кого называл Fant?me. Призрак. Подходящее прозвище для существа, которое чувствует себя так непринужденно во тьме.
– Извинения ничего не значат без искупления грехов, Левек, – сказал Призрак хриплым голосом. Он стоял спиной к Селине, и ей сложно было рассмотреть его черты. Но даже малейшие его движения выглядели так, как у самых знатных юношей Парижа: беззаботно. Точно даже воздух, которым он дышал, пропитан алмазной пылью.
Одна лишь мысль об этом приводила Селину в ярость.
