Оба уставились в открытое окно, пораженные его поступком. Клод начал объяснять, но, прежде чем он успел закончить фразу, Бланш сделала еще более невероятную вещь.
Подбежала к окну и попыталась вылезти из него.
Он схватил ее за талию и втащил обратно в купе.
Они смотрели друг на друга, застыв в нелепых позах, тяжело дыша, пока поезд не замедлил ход и не подошел к станции.
Бланш вырвалась из его объятий, выскочила из купе и сошла с поезда прежде, чем Клод успел осознать, что она делает. Секунду назад была рядом, а теперь исчезла. Пытаясь понять, что происходит, он схватил первые попавшиеся под руку вещи и побежал за ней. Клод едва успел сойти с последней ступеньки, как поезд тронулся. Огибая испуганных прохожих, он добрался до противоположной платформы как раз вовремя, чтобы увидеть, как жена прыгает в поезд, идущий в другую сторону; поезд, направляющийся в Париж. Клод побежал за ней; в руках он держал кучу вещей и на каждом шагу что-то терял – в какой-то момент он понял, что ее тонкая ночная рубашка зацепилась за каблук его ботинка. Но было уже поздно; поезд умчался.
Черт!
Его ладони стали липкими, на воротнике выступили пятна от пота. С ворохом непонятных вещей в руках Клод опустился на скамейку и задумался. Бедняга снова и снова прокручивал в голове недавнюю сцену, как будто это был текст, который ему пришлось выучить, но смысл которого он не мог понять.
Сейчас он должен был уткнуться носом в шею новобрачной, пока на столе их дожидались холодная утка и еще более холодное шампанское (естественно, Клод обо всем позаботился перед отъездом; теперь он поморщился, представляя озадаченное лицо носильщика, вкатывающего тележку в пустое купе). Он должен был гладить ее, целовать, готовить к предстоящей ночи (они уже спали вместе, так что никаких сюрпризов не предвиделось, только страсть и приятная близость).
Вместо этого он в одиночестве сидел на вокзале в каком-то провинциальном городке и понятия не имел, когда отправляется следующий поезд в Париж. И где искать жену, когда он туда доберется.
Может быть, Клод совершил ошибку, так поспешно женившись на этой американке, какой бы очаровательной она ни была?
Наконец прибыл поезд, идущий на север. Клод сел в него и сразу отправился в вагон-ресторан, чтобы выпить. Первое, что он увидел, сойдя с поезда в Париже, была Бланш. Она сидела на скамейке со смятым свадебным букетом в руках и красными от слез глазами. Когда она подняла взгляд на него, то зарыдала еще сильнее. Его сердце снова бешено заколотилось, он заключил жену в объятия и забыл обо всем, что произошло в поезде.
Пока не сделал следующее открытие.
– У тебя впечатляющая коллекция, Хло! – сказала Бланш вскоре после того, как они вернулись из свадебного путешествия. Она бродила по кухне его холостяцкой квартиры, любуясь медными кастрюлями, аккуратно висящими на стене. – Как ты добиваешься такого блеска?
– Полирую, – ответил Клод с недоумением. – Уксусом с солью.
– О! – Она открыла ящик стола и ахнула. – Ножи… Так много! Зачем тебе столько?
– Потому что они разные. – Клод озадачился и уже начал беспокоиться. – Видишь, этот большой нож предназначен для нарезания кубиками, этот длинный – для разделки, этот зазубренный – для нарезания хлеба и так далее.
– О-о-о… – еще один легкий вздох удивления.
– Бланшетт, – сказал он, чувствуя под ложечкой тошноту, которую следовало бы принять за дурное предчувствие. – Разве ты… разве ты не умеешь готовить?
– Я? – Ее карие глаза широко раскрылись от удивления; она смотрела на мужа так, как будто он спросил, умеет ли она строить деревянные лодки, летать на самолете или танцевать балет. Потом она запрокинула голову и засмеялась гортанным, безудержным смехом. – Ну ты даешь, Клод! С чего ты взял, что я умею готовить? Конечно, не умею!
– Что значит «конечно»? – Он раздраженно захлопнул ящик, в очередной раз обманутый в своих ожиданиях. – Откуда же мне знать? Женщины готовят еду. Во Франции, во всяком случае.
– В Америке тоже, – призналась она, открывая другой шкаф, вынимая оттуда терку и рассматривая ее так, словно это был древнегреческий артефакт. – Большинство девочек учатся готовить и убираться в доме, даже если они достаточно богаты, чтобы нанять для этого специального человека. Нас с сестрами тоже так воспитывали – только я всегда находила предлог, чтобы улизнуть с урока. Я не собиралась учить эту чушь, знаешь ли! Я не была паинькой, Клод. – Она задорно посмотрела на него: глаза сверкают, сочные красные губы дразняще надулись. – Я и сейчас не такая!
– Да, но… – Клод разрывался между желанием утащить ее в спальню и отправить в «Кордон Блю» на уроки кулинарии. – Но как ты будешь готовить для меня?
Она пожала плечами:
– Думаю, готовить будешь ты, Клод. Или мы будем есть в ресторанах. Я слышала, в «Ритце» прекрасный повар! – И она снова засмеялась.
Клод не знал, что на это ответить; жизнь не готовила его к таким ситуациям. И он понес ее в спальню – а что еще мог сделать мужчина в этих обстоятельствах?
Потом он приготовил омлет из лисичек с луком-шалотом и чесноком, который она мгновенно проглотила; ему пришлось приготовить еще один для себя.
Какие еще открытия он сделал в те первые дни – пьянящие, страстные, волнующие, восхитительные первые дни своего брака с очаровательной американкой, которая так сильно изменила его жизнь, что Клод порой задавался вопросом, не ведьма ли эта женщина? Он узнал, что она бормочет во сне. Без колебаний пользуется его зубной щеткой. Выбрасывает шелковые чулки вместо того, чтобы штопать их. Любит бродить по улицам без цели и становится беспокойной, как ребенок, если ей приходится слишком долго сидеть на месте. Любит кошек, терпимо относится к собакам, обожает птиц – но только если их не держат в помещении. Было что-то в птицах, запертых в четырех стенах, что пугало ее.
Еще Клод обнаружил, что у нее маленькие ступни, которыми она очень гордится. И что подъемы ее восхитительных ног очень чувствительны к щекотке. Но иногда ей хотелось, чтобы он пощекотал их.
Клод понял, что она хочет продолжить карьеру в кино. Иногда по вечерам, когда он, измученный, возвращался из «Ритца», его маленькая квартира была переполнена ее неподходящими друзьями – Перл Уайт и другими актерами, которые курили, пили и болтали о «декорациях», «дублерах» и «проклятых режиссерах». Грубые люди, все до единого! Их дружба удивляла Клода, потому что он до сих пор считал свою Бланшетту сказочной принцессой.
Клод узнал и еще кое-что.
Он узнал, что его Бланш любит «Ритц» не меньше, чем он сам.
Глава 5
Бланш
Июнь 1940 года
– Почему мы делаем это, Перл? – Бланш помнит, как в 1923 году, сразу после того, как забавный Клод Аузелло попрощался с ней, договорившись об ужине вечером, она задала этот вопрос подруге. У нее в кармане лежала телеграмма от Джали, извещавшая, что он задерживается на неделю. – Почему мы влюбляемся в мужчин, которые говорят красивые слова только для того, чтобы затащить нас в постель? Которые заставляют нас пересечь океан даже без контракта, не говоря уже об обручальном кольце?!
Если она поедет с ним в Европу, он сделает ее кинозвездой в Египте, – обещал ее прекрасный принц, ее возлюбленный. Она станет такой же роскошной и величественной, как Клеопатра; у нее будет собственный катер на Ниле. Он женится на ней… Но нет, он никогда не обещал этого; во всяком случае, так многословно.
– Потому что мы сентиментальные дуры! Мы – женщины в мужском мире. И мы достаточно глупы, чтобы верить, что сможем забыть об этом, если найдем «того самого».
– Но я люблю Джали! Правда! Я просто сумасшедшая…
– Забудь о Джали. Сходи куда-нибудь с этим Аузелло – он чуть из штанов не выпрыгнул при виде тебя! Развлекись, малыш. Как следует развлекись!
– Но Джали хотел показать мне Париж. – Бланш сняла с языка табачную крошку и стряхнула пепел в черную пепельницу с выпуклой позолоченной надписью «Отель Кларидж».
– Джали здесь нет. Думаешь, окажись он на твоем месте, он стал бы кого-то ждать?
Бланш невольно рассмеялась при мысли о том, что Джали ждет ее или какую-то другую женщину. Если мир и впрямь принадлежал мужчинам, то принц Джали Леден жил в Эдемском саду; женщин отправляли туда, чтобы преподносить ему яблоки – желательно между грудей.
Но Бланш все равно поехала за ним в Париж, разбив сердца родителей и бросив все, что знала, чем дорожила. Просто потому, что она – дерзкая эмансипированная красотка, девушка в стиле джаз – еще не знала, что делать с любовью. И решила следовать зову своего сердца.
К удивлению Бланш, это привело ее вовсе не в Египет.
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДОМОЙ, ГОСПОЖА ОТЕЛЯ «РИТЦ»!
Застыв на верхней ступеньке лестницы, Бланш улыбается и кланяется толпе, которая смотрит на нее снизу вверх. Потом невольно смеется.
Этот шуточный титул, который мог бы присудить себе ребенок, на самом деле придумал Клод. Он сделал это из раздражения. Слишком устал от того, что жена вмешивалась в его дела, злился, что она пила, завидовал ее умению заводить друзей. Когда в конце длинного дня, который для него еще не закончился, он увидел, как она ужинает бутербродами с шампанским в компании прислуги, то презрительно поджал губы и называл жену госпожой отеля «Ритц». Это вовсе не было комплиментом…
Но Бланш приняла свой новый титул как должное.
После семнадцати лет брака, даже с парнем, который чуть не выпрыгнул из штанов, когда увидел тебя впервые, комплименты редки, а обиды привычны, как герань весной. Молодой человек, который так пылко ухаживал за ней, боролся за нее, даже бросил вызов египетскому принцу, превратился в обычного мужа. Но она не может винить его за это, потому что и сама превратилась в самую обычную жену.
Только «Ритц» заставляет Бланш забыть об этом, когда ее подданные, как сейчас, склоняются перед ней; когда она – свежая и, как изысканный подарок, завернутая в дорогое платье, в своих идеальных туфлях, – спускается по лестнице в маленький вестибюль, выходящий на улицу Камбон. Ее со слезами на глазах обнимают горничные: «Ах, мадам Бланш, мы так боялись за вас!» Одна из них тянет мадам Аузелло за рукав, поворачивает к ней бледное лицо с огромными карими глазами, ввалившимися от бессонницы, и шепчет: «Мадам, я знаю, что вы… Мы слышали, понимаете… Мне говорили, что вы когда-то поменяли…»
Бланш качает головой и прижимает палец к губам; ее сердце начинает бешено колотиться. Она только что заметила внизу немецкого солдата; он стоит на страже у входа в длинный коридор, соединяющий два крыла отеля «Ритц». Наклонившись, чтобы поцеловать девушку в щеку, она шепчет: «Приходи ко мне сегодня вечером, после десяти. Одна». Та задыхается, почти всхлипывает, но все-таки берет себя в руки.
Бланш продолжает спускаться по лестнице; коридорные хватают ее руку своими грубыми перчатками и трясут так, что она чуть не выскакивает из сустава: «Мадам Аузелло, вы дома! С Божьей помощью теперь все снова пойдет на лад!».
– Как дела, ребята? – спрашивает она. Пока посыльные подробно и живо описывают, как обстоят дела, Бланш смеется так сильно, что складывается пополам и кладет руку на ноющие ребра. Она понимает, что реагирует слишком эмоционально: слишком много смеется, слишком широко улыбается. Но иначе нельзя. Потому что иначе она разрыдается. Так много любимых лиц пропало; особенно пострадал мужской персонал… В ее силах только молиться, чтобы исчезнувшие молодые люди вернулись после освобождения, а не сгинули в немецких лагерях для военнопленных.
Потом открывается дверь, и наступает тишина: больше никакого смеха, никаких неприличных историй. Коридорные и горничные отступают к перилам лестницы и стенам вестибюля, потупив глаза. Они стоят по стойке смирно, боясь пошевелиться.
Потому что это она. Мадемуазель.
Эта стерва Коко Шанель.
Она входит с улицы и, увидев, что происходит в вестибюле, останавливается. Прищурившись, смотрит на Бланш. Картинно раздувая ноздри, Шанель с нескрываемым отвращением, даже ненавистью разглядывает платье Скиапарелли – эффектный принт: гигантские розовые фламинго на ярко-зеленом фоне.
– Привет, Бланш. Я вижу, вы хорошо провели время, – мурлычет она, доставая из сумочки сигарету и властно протягивая ее ближайшему посыльному, который зажигает ее дрожащей рукой. – Ты похудела, дорогая. Возможно, скоро тебе не придется носить мусор: ты сможешь влезть в мою одежду.
Шанель, разумеется, одета в одно из своих творений: черное платье из джерси, задрапированное так элегантно, что Бланш влюбляется в него с первого взгляда. Эта женщина знает, как сшить платье; это уж точно.
– Я тоже рада тебя видеть, Коко, дорогая. – Она улыбается, зная, что Шанель терпеть не может, когда ее называют Коко, а не «мадемуазель». – Ты ничуть не изменилась. Вижу, палка все еще торчит из твоей костлявой задницы.
Воцаряется тишина; перед тем как поклониться, женщины-соперницы оценивают друг друга. Когда Коко начинает подниматься по лестнице, та самая палка делает ее спину прямой и неподатливой, как кирпичная стена.
Подойдя к Бланш, она снова останавливается, выдыхает сигаретный дым в нескольких сантиметрах от ее лица и что-то бормочет себе под нос. Всего одно слово, один слог – и она уходит, исчезает наверху. А Бланш застывает в нерешительности. Коко действительно сказала то, о чем она подумала?
Кто-нибудь еще слышал это?
Кажется, нет. Коридорные и горничные выходят из оцепенения; теперь они смеются, подмигивая мадам Аузелло. Один из коридорных поднимает ее руку, как будто она только что выиграла боксерский поединок. Поэтому госпожа отеля «Ритц» расслабляется. Пока что. И старается наслаждаться моментом, понимая – мурашки по коже от ощущения, что она редкий экземпляр, выставленный на всеобщее обозрение в стеклянной витрине, – что немецкие солдаты тоже наблюдают. Прислушиваются.
Но сейчас это не имеет значения.
Слава богу, госпожа вернулась.
Глава 6
Клод
1924 год
И привел ее в свой волшебный замок…
– Клод, – сказала она через несколько месяцев после свадьбы, – если ты собираешься проводить дни напролет с моим соперником, то имей в виду: я не оставлю вас наедине.
– О чем ты? – Клод занервничал; еще одна вещь, которую он узнал о своей Бланшетте, заключалась в том, что он никогда не узнает все о своей Бланшетте.
– Я хочу сказать, что тоже буду приезжать в «Ритц». Это лучшее шоу в городе! Все эти маленькие драмы, социальные лифты, показы мод! Это место – твоя жизнь, а я хочу быть частью твоей жизни. Значит, я буду проводить время в «Ритце», когда не работаю.
– Да? – Она имела в виду, что будет сидеть в его маленьком кабинете весь день? Следить за ним, когда он совершает регулярный обход?
– Да. Я планирую узнать «Ритц» так же хорошо, как ты, и понять, почему ты любишь его так же сильно, как меня.
Клод сглотнул, но улыбнулся. Потому что, по правде говоря, ему было приятно, что Бланш разделяет его страсть и хочет больше узнать о его мире. Он испытывал легкие угрызения совести из-за того, что, со своей стороны не разделял ее страсть к кино, но без труда отмахивался от них. В конце концов, он муж, кормилец семьи; у мужчин бывает карьера, а у женщин – просто хобби.
А еще Клод знал, что для сказочной принцессы не придумаешь лучшей обстановки. Все логично! Зачем же он спас ее, если не для того, чтобы приютить в «Ритце»?
И вот они вступили в новую фазу семейной жизни; в некотором смысле это была любовь втроем: «Ритц», Бланшетта и Клод.
По утрам он уходит из их маленькой квартирки – она уже намекала, что им надо снять другую, побольше, в более фешенебельном районе, «как подобает нашему положению», – раньше, чем она. Он целует ее в лоб, потом едет на метро до станции «Лувр», а оттуда идет несколько кварталов пешком до Вандомской площади. Он всегда ныряет на улицу Камбон, чтобы войти через служебный вход. Здесь Клод должен убедиться, что все уже доставлено: свежие овощи, цветы с рынка, чистое постельное белье, рыба и мясо.
Потом Клод удаляется в свой маленький кабинет напротив гостевого лифта, где пьет кофе с круассаном, всегда свежим и маслянистым, и просматривает расписание на день. В «Ритце» все время устраивают торжественные обеды и банкеты – как для гостей, так и для парижан, которые понимают, что в городе нет места роскошнее. Теперь, когда Великая война разрушила так много хрупких империй, европейские королевские семьи бродят по земле, как динозавры. И многие из них неуклюже вламываются в «Ритц».
Каждый день недавно обнищавший герцог или герцогиня, барон или баронесса властно звонили в колокольчик у конторки, желая заселиться в апартаменты, которые занимали во времена своей славы. Работа Клода состояла в том, чтобы мягко уговорить их остановиться на чем-то более разумном – на чем-то, за что они могли спокойно расплатиться, вместо того чтобы сбегать из отеля рано утром, не оплатив счет. При этом он не переставал кланяться, льстить и поддерживать уверенность гостей в их величии.
Кроме того, в «Ритц» каждый день приезжали красивые американские девушки, дочери нуворишей, в погоне за титулами. Ведь здесь было много холостых герцогов и баронов.
А еще были мамы и папы этих красоток, владельцы универмагов и золотых приисков, впервые приехавшие во Францию и остановившиеся в отеле «Ритц», потому что «все говорят, что это самое подходящее место для отдыха в Париже. Кстати, меня зовут Джордж. А тебя?». Клод поджимал губы, прежде чем согласиться, что это подходящее место для отдыха, и просил кого-нибудь показать американским гостям апартаменты, которые раньше занимали герцоги и герцогини. Естественно, молодой управляющий был в восторге от того, что у этих американцев куча денег, которыми они сорят в баре и ресторане, да еще раздают чаевые, от которых у посыльных лезут глаза на лоб. И все же он не мог подавить легкую грусть от того, что не застал «Ритц» в дни его славы. В те времена, когда Сезар Ритц был еще жив – каждый день Клод безмолвно молился его огромному портрету, висевшему в главном зале, – в те времена, когда здесь жили король Эдуард VII, Романовы и Габсбурги. Тогда все они еще царствовали, и забитый медалями, диадемами и золотыми военными галунами «Ритц», должно быть, напоминал посольство.
Но не стоит слишком тосковать по прошлому, особенно если оно не ваше. Клоду очень нравился «Ритц», в управлении которым он проявлял все большую самостоятельность. Он работал всегда. Даже ночью.
– Ты понимаешь, что большинство этих полуночных призывов исходит от баб? – спросила Бланш как-то вечером, когда зазвонил телефон и в трубке послышался низкий голос герцогини де Талейран-Перигор. Она хотела поговорить с «месье Клодом из „Ритца“».
Герцогиня остановилась в очень дорогом люксе, пока подыскивала себе дом в Париже.
– Клод, – задыхаясь, призналась она ему однажды, вернувшись в «Ритц» после прогулки с пуделем по Вандомской площади, – у меня предчувствие. – Она хлопала ресницами и тяжело дышала, как будто за ней гнался призрак; грудь ее соблазнительно вздымалась.
– Какое, мадам?
– Я всегда это знала. Я всегда знала, что меня убьют в отеле! – Она вздрогнула, и ее грудь всколыхнулась.
– О, мадам, нет! Вы, конечно, ошибаетесь!
– Нет, Клод! А если не ошибаюсь?
С этого момента она развеивала свои опасения, регулярно вызывая Клода в номер, чтобы проверить, нет ли там незваных гостей, а теперь еще и названивая ему домой: «Клод, вы должны немедленно приехать. Вы должны спасти меня – я так боюсь!» Естественно, Клод собрался ехать в «Ритц», хотя было уже за полночь.
– Я должен. Это один из наших самых важных гостей. Моя работа – следить за тем, чтобы она была довольна, – объяснил он, завязывая шнурки. До этого он умылся, почистил зубы и побрызгал одеколоном на свежий носовой платок.
