– Смотри, – сказал Милей Давыду, – за весьма умеренную цену он продаст мне надел чернозема прямо к северу от Грязного, и этот участок земли в два раза больше того, что есть у нас в Русском. – Он потер руки. – Если смогу продать татарину землю под монастырь по высокой цене, то получу достаточно, чтобы купить участок, что предлагает мне великий князь, а своих денег нисколько не потрачу!
Думая об изяществе этого хода, он улыбался, испытывая почти наслаждение.
Потому-то он с радостью приветствовал татарина-христианина и проводил его к себе в дом.
– Я тебе все это место покажу утром, – пообещал Милей. – Думаю, оно придется тебе по вкусу.
Он поведал Петру-татарину, что утром крестьяне чуть было не взбунтовались.
– Конечно, сельчанам-то невдомек, что ты сюда приехал заключать со мной сделку, – пошутил он. – Небось видят тебя – и душа в пятки уходит.
Петр медлительно кивнул, но не улыбнулся.
– В Суздале и в других городах вспыхнули многолюдные бунты, – предупредил татарин. – В Муроме пока тихо, а я дал страже строгие указания, как себя вести. Но завтра, если начнутся беспорядки, мне придется вернуться. Хан будет в ярости.
– Александр Невский все уладит. Хан ему верит, – самонадеянно произнес Милей.
– Хан никому не верит, и никто не может считать себя в безопасности, – холодно произнес Петр.
Услышав эти слова, Милей поежился, словно от холода, и более чем когда-либо прежде порадовался, что породнился с этими жестокими правителями.
Им подали свежую речную рыбу, сласти и мед. Милей делал все, чтобы поднять гостю настроение.
На следующее утро они выехали пораньше осматривать землю. Милей с гордостью показал Петру плодородный чернозем на восточном берегу. Татарин прошелся по маленькой деревушке и понял, что Милей действительно предложил ему лучшую землю.
– Хорошее место для маленького монастыря, – согласился он. – Для начала пожертвую денег на маленький монастырь с десятком монахов и небольшую церковь. Но со временем он расширится.
Милей кивнул.
– Что ж, выходит, купишь? – с улыбкой спросил Милей.
– А сколько ты за нее просишь?
Милей назвал свою цену.
Она оказалась несколько выше, чем ожидал Петр, но не чрезмерно высокой. Милей был достаточно разумен, чтобы не показаться алчным.
– Хорошо, – согласился Петр.
И, к восторгу Милея, достал кожаный кошель, набитый золотыми монетами, и тотчас же, прямо на месте, заплатил ему.
– Теперь она моя, – заключил Петр.
– Твоя, – подтвердил Милей.
Петр стал садиться на коня.
– Ты у меня не погостишь?
Татарин покачал головой:
– Время-то какое беспокойное… Я хочу вернуться в Муром к завтрашнему дню.
Милей кивнул.
– Все равно, – произнес он, почти не задумываясь, – я составлю купчую крепость на имение.
Этот шаг представлялся ему столь очевидным, что вопрос Петра его поразил:
– Какую-такую «купчую крепость»?
Милей открыл было рот, хотел объяснить, но потом передумал.
Татарин поглядел на него с любопытством:
– Купчую крепость?
Неужели этот умник не знает, что в земле русской всю собственность надобно подтверждать купчими?
Внезапно на Милея снизошло озарение: а и правда, зачем это нужно?
Ведь монгольский аппарат управления, каким бы эффективным и беспощадным он ни был, оставался изолированным и замкнутым. Монголы проводили перепись, чего не делал прежде ни один русский правитель, и разделяли русские земли на тьмы, и собирали налоги. Но этим все и кончалось. Система их управления работала бесперебойно, однако никак не проникала вглубь русской жизни с ее обычаями и традициями. Этот неглупый татарин, христианин, дочь которого вышла за русского, до сих пор оставался чужеземцем в покоренной стране. Возможно, он и не стремился узнать ее. Он не имел никакого представления о купле-продаже земли у русских и о русских законах.
Он только что заплатил за землю, но без купчей крепости она ему не принадлежала.
«Я должен отдать ему землю, – быстро подумал Милей. – А если он когда-нибудь узнает, что я должен был составить купчую…» Однако он помедлил. А что, если из этой сделки можно выжать еще что-нибудь? Надо бы об этом хорошенько поразмыслить. Если сомневаешься, затягивай дело.
– Возвращайся в Муром, – с теплой улыбкой сказал он. – Мы обсудим купчую потом, при встрече.
Петр тронул поводья и поскакал прочь.
– Ты там этим мерзавцам спуску не давай! – крикнул Милей ему вслед, а затем повернул коня и поехал назад в деревню, унося свой кошель золота.
В Грязном в то утро тоже чуть было не пролилась кровь.
Только Янке удалось предотвратить убийство.
Двое купцов-мусульман в сопровождении десятка стражников прибыли в село на трех телегах. Появились они явно не в лучшем настроении.
Монгольская администрация позволяла им собирать столько, сколько им заблагорассудится, при условии, что они передают заранее оговоренную долю хану. Они ожидали получить прибыль, но пока только несли убытки.
Накануне сбор дани в Русском прошел неудачно. Боярин Милей подумал, что его присутствие не дало крестьянам напасть на мытарей. На самом деле, зная, что Милей состоит в родстве с татарином, купцы из осторожности выдвинули в Русском вполне разумные требования. Теперь они должны были как-то восполнить то, что потеряли из-за своей снисходительности.
Для начала они намеревались отыграться на маленькой деревушке Грязное, населенной свободными смердами.
– Мы это сельцо обдерем как липку, – решили они, подъезжая к цели своего путешествия.
И все утро именно этим и занимались.
К этому времени деревушка разрослась до пятнадцати дворов общины.
В последние годы община добилась некоего умеренного благополучия, и все благодаря человеку, которого сельчане выбрали деревенским старостой, – Пургасу, мужу Янки.
С тех пор как они поженились, скромный плотник, освобождение которого она сумела устроить, не переставал ее удивлять.
В первый раз она удивилась, когда они построили избу в Грязном и она повесила в углу маленькую иконку. В тот же день он тихо прошел в угол и повесил прямо над иконой венок из березовых веток.
– Зачем это? – изумленно спросила она. – Это же поганый обычай.
Он минуту смотрел на нее не без смущения, а потом признался:
– Я не христианин.
– Нас же поп перед образами венчал!
Обвенчались они еще в Новгороде, как раз перед отъездом.
Он мягко улыбнулся.
– Тогда мне казалось, что это не важно.
Ей и в голову не приходило спрашивать своего милого, какой тот держится веры. Разве они впервые встретились не в церкви?
– Это я за тобой туда пришел, – признался он.
– И ни словом не обмолвился! – раздраженно воскликнула она.
– Я боялся тебя потерять, вот и промолчал, – промямлил он.
Она вспомнила, что и сама его обманула. Выходит, они оба солгали из боязни потерять любовь другого. Это были прочные узы.
– Значит, тебе сейчас надо креститься, – сказала она.
Однако, к ее удивлению, он отказался.
– Наши дети будут христиане, а меня уж оставь поклоняться, кому хочу, – объявил он. – В Новгороде я порядком на христиан насмотрелся, – не без горячности добавил он.
Она понимала, что его бегство в деревню вместе с ней было для него возвращением к корням. И действительно, глядя, как он обустраивается в маленькой общине на княжьей земле, Янка не могла не заметить, что он странным образом переменился.
По временам он напоминал едва ли не лесное существо, духа или демона чащи. Он совершенно неподвижно замирал на берегу реки, словно бы небрежным жестом тыкал острогой в воду, а когда вытаскивал, на острие билась рыба: все это время Янка, лежавшая на берегу и внимательно смотревшая в воду, не замечала решительно ничего. Срывал с березы сухую чагу, растирал в руках, высекал кресалом малую искру – и вскоре в берестяной трубочке точно сам собою занимался огонек. Он умел находить сухие сосновые корни, которые горели без искр, и всевозможные целебные растения.
Он довольно быстро напивался пьян, но во хмелю никогда не буйствовал, а всегда засыпал. Ссорились они только, когда он настаивал, чтобы она разрешила ему есть зайчатину, настрого запрещенную Церковью.
– Я поклоняюсь Нишке-пазу, – говаривал он жене. – Нишке-паз не столь велик, как твой Бог, но обитает в небесных чертогах, и все земные боги повинуются ему.
Пургас любил лес и реку так, как не способна была полюбить она, и Янка это сознавала. Он прикасался к дереву, словно к живому существу, наделенному чувствами и разумом. Она вспомнила, как когда-то сама хотела стать белой березкой и едва ли не сливалась с деревцем.
«А ведь для него весь мир – что мне была та березонька», – вздыхала порой Янка.
Такова была древняя религия – обожествление природных сил и северных лесов, и мудрая жена решила более не корить своего мужа-язычника за то, что он не верует в Христа.
Она водила детей в Русское, в тамошнюю деревянную церковку, а он не возражал, и у нее от этого делалось тепло на душе.
Ее отец нашел себе наконец жену, и Янка была этому рада. Вскоре после того, как они приехали в Грязное, он пришел их проведать, отвел ее в сторонку и вложил ей в ладонь кошель с серебряными монетами, который привез с юга.
«Думаю, Кий уже не вернется, – сказал он, – а значит, все это твое».
Она поняла, что так он пытается загладить свою вину перед нею, они помирились, и с тех пор между ними установились дружеские отношения.
Она показала монеты Пургасу, и тот внимательно их осмотрел. Он объявил, что некоторые отчеканены в Константинополе и очень древние. Часть были русские, времен Мономаха. Но несколько монет его удивили.
– Вот это вроде бы написано славянскими буквами, – сказал он, – но что вот это такое?
По краю монеты были выбиты странные, похожие на восточные письмена.
– Кажется, я видел такие на одной иконе, – припомнил он.
Эти монеты когда-то отчеканили в Польше, на них виднелись надписи на славянском и древнееврейском языках, ведь в Польше издавна существовала хазарская община.
Деньги они спрятали под пол. Кто знает, когда они понадобятся?
Пургас оказался не только хорошим охотником; он неутомимо трудился на земле, и вскоре они зажили в достатке. Жаловаться ей было не на что.
Лишь одно в муже раздражало Янку. Это была та же глубоко укоренившаяся привычка, о которой говорил ей староста, когда они только приехали в Русское; и ее муж-мордвин ни в чем не отличался от своих славянских односельчан. Он упорно не желал заботиться о будущем.
«Прямо одни вороны летают», – повторял он, когда она заставляла его принять какое-нибудь решение. Он считал, что каждое лето, каждую зиму, каждый день надо прожить осторожно и осмотрительно, так, будто они последние.
Однажды после одной подобной ссоры он ушел в лес и вернулся с тушей убитого оленя.
– Вот и оленюшка, поди, тоже думал, как зиму прозимует, – мягко сказал он ей, – а зря думал.
– Но мы же не звери лесные! – нетерпеливо возразила она.
На это он только улыбнулся и пожал плечами.
Она все равно его любила. Он подарил ей троих детей и настоящее счастье. Односельчане его уважали.
И по крайней мере раз в год управляющий боярина Милея предлагал им от имени своего господина на все более и более соблазнительных условиях перейти к нему и взять в кортому землю в Русском.
Они всегда отказывались.
– Мы люди черные, – говорила она без утайки. – Здесь мы сами себе хозяева.
С годами Янка располнела. Щеки у нее округлились. И она была вполне довольна своей жизнью.
Но даже сейчас муж не переставал ее удивлять. Что же, например, на него нашло вчера вечером?
