Он меня не видел. Он не мог меня видеть.
Машина подъезжает ближе и останавливается.
Карла слышит, как открывается дверь.
– Иди сюда, – говорит человек с ножом. Он от нее максимум метрах в шести. – Иди сюда, а иначе я выведу твоего коня и отрежу ему голову.
Это кобыла. Кобыла. Ее зовут Мэгги.
Карла сворачивается в комок, прижимается головой к мешкам с песком, словно пытаясь слиться с ними и исчезнуть. Но нет, такого не произойдет.
– Иди сюда, – повторяет человек с ножом. – Прямо сейчас. Или я отрежу голову твоему коню.
Карла сжимает кулаки и кричит от страха и отчаяния.
Не делай этого. Это всего лишь лошадь,
говорит голос ее матери.
Я не могу позволить ему причинить ей боль. Она часть нашей семьи.
она встает на ноги, а человек с ножом уже совсем рядом, он склоняется к ней, хрипло дыша, протягивает свои сильные руки, и Карла чувствует, как к ее шее прикасается металл, и мир вокруг исчезает.
14
Фургон
– Ладно, – говорит Джон. – Начнем с того, что нам известно.
Джон и Антония сидят в МобЛабе, сверяя свои заметки, в то время как доктор Агуадо (уже без комбинезона, в обычных джинсах и свитере) работает на своем макбуке. Она слушает в наушниках музыку на очень высокой громкости, какой-то иностранный рок – Джон точно не может определить.
Внутри фургона достаточно места для того, чтобы четверо могли спокойно работать. Через открытую дверь Джон видит, как Ментор организует команду из трех человек в синих комбинезонах: те только что приехали в точно таком же черном фургоне без окон. Они вытаскивают металлические ящики и пластиковые пакеты, а затем складывают их кучей на белой плитке тераццо перед гаражом особняка. Хоть Джон и не прислушивается к тому, что Ментор им говорит, и так понятно, какое задание будет дано новоприбывшим: убрать все следы того, что произошло в доме.
– Мальчик исчез в школе до окончания уроков. Родители почти сразу же обратились за помощью, не привлекая к делу всеобщего внимания.
– Убийца говорил с ними, – добавляет Антония. – А после этого и до вчерашнего утра, когда труп мальчика как по волшебству оказался в родительской гостиной, – ничего. С чего бы ты начал, если бы это было одним из расследуемых тобой дел?
Джон горько улыбается. Дела, которые он расследует, – это поножовщины на почве наркотиков, пропавшие проститутки (хорошо, если просто ушли на другие пастбища, а не в мир иной); машины, угнанные тут и обнаруженные там (уже сгоревшими). Дерьмовые жизни – дерьмовые поступки.
– Я такие дела обычно не расследую.
– Хотя бы попробуй.
Инспектор Гутьеррес набрасывает список. Финансовые отчеты родителей; выписки по счетам и кредитным картам; родственники, друзья, окружение; телефон, компьютер парня; допрос потенциальных свидетелей. Вот с чего бы он начал.
– Все это бесполезно, – заявляет Антония. – Его родители – не обычные люди. Их финансовые отчеты поглотили бы нас на несколько месяцев. Свидетелей нет, кроме учителя, который говорит, что мальчик ушел с урока в туалет.
– Возможно, кто-то что-то видел, но не рассказал. Мало ли. Мы могли бы пойти в школу.
Антония показывает на улицу, туда, где Ментор, жестикулируя, дает распоряжения.
– Он тебе не позволит. Мы так не работаем. К тому же, если мы приедем в школу, то уже спустя шесть минут какой-нибудь ученик выставит нашу фотографию в «Инстаграм». А спустя пятнадцать минут появятся журналисты.
Джон с досадой хлопает себя по бедру.
– Секретность не поможет найти убийцу мальчика. Так дела не делаются.
– Это в полиции так дела не делаются. Но мы не полиция. Полиция медлительна, надежна и предсказуема. Она как слон, который наклоняет голову, намечает себе цель и идет к ней, все сметая на своем пути. Мы – другое дело.
А я вот полицейский, думает Джон. Медленный, надежный. Но я не слон, я же не толстый.
Он переводит взгляд в ту же сторону, что и Антония: та вновь показывает ему на дверь МобЛаба и на ждущего снаружи человека, который теперь говорит по телефону.
Разочарованный Джон не хочет с ней соглашаться. Ему словно привязали к ногам гири и кинули прямо в одежде в Нервьон.
– Не уверен, что хочу играть в вашу игру.
– А я тебя ни о чем не просила, – говорит Антония. – По мне, так можешь уйти в любой момент.
– Да я бы с радостью.
– Если ты сейчас здесь, то лишь потому, что совершил ошибку.
Возможно, даже мышь, над которой с гулким щелчком захлопнулась ловушка и которая лежит с проломленной спиной, так и не добравшись до сыра, могла бы лучше, чем Джон, понять ту злую шутку, что судьба решила с ней сыграть.
– Ладно. Значит, мы не слон. А кто мы тогда?
– Мы берем то, что у нас есть, и выкручиваемся.
– А что у нас есть?
Антония вновь прокручивает в голове все имеющиеся элементы один за другим. Труп, над которым ловко поработали, не оставив при этом следов. Нарочитая театральность преступления. Вещи из дома, которые убийца использовал для исполнения своего извращенного замысла.
Она представляет, как убийца усаживает тело на диван, как он движется, словно тень, действуя с невероятной точностью. Как он проникает в закрытый охраняемый район и затем незаметно уходит.
– Когда один человек убивает другого, это всегда чревато жутким беспорядком, – говорит Антония. – Повсюду кровь. Опрокинутые стулья, сломанная мебель.
А еще выбитые зубы, стекла и разбросанные бутылки, думает Джон. Он-то не раз видел, что бывает, когда человек человеку волк.
– Но сейчас у нас обратный случай. Ты сказала, что мальчика убили где-то в другом месте и поэтому нет никаких следов.
– Ни отпечатков, ни волос, ни текстильных волокон. Да и паспорта на кухонном столе он не оставил.
– Это было бы очень мило с его стороны.
– Но ты ошибаешься, кое-что у нас все-таки есть. Мы знаем, что он оставил некое послание, ну или хотя бы у нас есть веские причины так думать. Масло на волосах мальчика.
– Двадцать третий псалом. Религиозный мотив?
– Не знаю. Но очевидно, что он очень старался донести это послание и у него получилось не допустить при этом ошибок. И именно этот факт и позволяет нам сделать о нем некоторые выводы. Вот взгляни.
Антония открывает на своем айпаде фотографию и показывает ее Джону. Не слишком-то милый кадр.
– Какой-то старый случай? – спрашивает Джон, стараясь не отвести тут же взгляд.
– Из самых первых.
На фотографии запечатлена мертвая женщина в спальне. Постельное белье разворошено и запачкано темными пятнами. Лицо жертвы накрыто наволочкой.
– Серийный убийца. Это было в Севилье несколько лет назад. Когда мы его поймали, на счету у него были три жертвы. Эта третья, но все убийства были друг на друга похожи. Убийца был хозяином придорожной закусочной в Эсихе.
– Как же, Ножничный Убийца. Помню-помню. То есть это ты его поймала? – спрашивает Джон, внезапно проникаясь уважением.
В ответ Антония загадочно улыбается, будто Мона Лиза.
– Со времен института у него были судимости за сексуальное насилие и жестокое обращение. Ужасные истории, и тем не менее он оставался на свободе.
– До тех пор, пока этот ангелочек не решил поднять планку.
– Он был хитрым типом. Заметал следы насколько это было возможно и поэтому сумел перейти от первой жертвы к последующим. Если в Испании не так много серийных убийц, так это потому, что большинство из них допускают ошибки и их ловят, прежде чем они переходят к жертве номер два. Этот был умен. И тем не менее посмотри на этот снимок.
– Кошмар.
– Полный хаос. Когда он добивается объекта своих желаний и наслаждений, его охватывает неистовость. Порезы на ее теле сделаны неровно: он явно колеблется, прежде чем вонзить в нее ножницы. А когда дело сделано… его терзает чувство вины и угрызения совести.
– И поэтому он накрывает ей лицо, – говорит Джон, показывая на фотографию.
Антония дотрагивается до руки доктора Агуадо. Та снимает наушники и вопросительно смотрит.
– Будьте добры, покажите нам на экранах фотографии с места преступления.
Судмедэксперт кивает и щелкает мышкой. Секунду спустя на всех семи тридцатидюймовых мониторах, покрывающих одну из стен МобЛаба, начинается слайд-шоу из фотографий, сделанных Агуадо. Гостиная, комнаты и, разумеется, диван с сидящей на нем жертвой.
– Что ты видишь? – спрашивает Антония.
– Нет ни чувства вины, ни угрызений совести.
Антония замолкает. Ее взгляд застывает на фоторяде – только зрачки перескакивают с одной фотографии на другую. Джон терпеливо ждет, но при этом чувствует, что что-то не так. В глазах Антонии вновь появился тот самый дрожащий блеск, как тогда, когда она осматривала труп, сидя на корточках в гостиной.
– С тобой все в порядке?
Спустя целую вечность Антония, кажется, наконец слышит вопрос Джона. Но отвечает она на другой вопрос – тот, что задает себе сама.
– Это все сделано специально, – говорит она. – Это все не из-за…
Она говорит все медленнее и постепенно замолкает на середине фразы.
Как будто батарейки сели, думает Джон.
Доктор Агуадо тут же оказывается между ними и что-то протягивает Антонии. Та отстраняет ее руку.
– Нет. Мне надо подумать.
– Так будет легче.
– Я сказала нет. Уходите.
– Сеньора Скотт…
– Я сказала уходите, – говорит Антония твердым, царапающе-резким голосом. Словно алмазом по стеклу.
Доктор Агуадо встает и от явной неловкости принимается разглаживать складки на джинсах и вытягивать рукава свитера.
– Пойду узнаю, нужна ли Ментору помощь.
Джон дожидается, пока она выйдет из фургона, и только тогда придвигает свой стул вплотную к Антонии.
– Ты сказала, что все это сделано специально.
Антония смотрит на него, и по ее взгляду видно, как сложно ей облечь мысли в слова.
– Сам мальчик тут ни при чем. Это все затевалось ради другого. Ради власти.
– Власти? В каком смысле – власти?
– Убийца считает, что он все продумал. Но он ошибается. Он нам оставил два… два…
– Два чего?
Антония опускает голову. А когда вновь поднимает взгляд на Джона, по ее щекам катятся крупные слезы.
– Мне очень жаль. Я думала, что смогу. Но я не могу.
С этими словами она встает и выходит из фургона.
15
