Она неуверенно улыбается. Я чувствую, как по моему лицу бегут тяжелые горячие слезы. Я знаю, что если сейчас что-нибудь скажу, то уже не смогу перестать плакать. Поэтому просто качаю головой. И улыбаюсь. И мама это понимает. Она понимает каждое слово, которое я не могу произнести.
Среда, 22 марта. Аллергия на идиотов
Луиза
Письмо Кристофера пришло прошлой ночью вскоре после полуночи. Этого я не ожидала. Я лежала на кровати в его футболке и слушала музыку в своих новых наушниках.
Без понятия почему, но я думала, что его следующее сообщение придет не раньше четверга. Ровно через неделю после первого. Поэтому обрадовалась. Потом прочитала его. И с тех пор злюсь.
Через три четверти часа у меня следующая встреча с доктором Фалькштейном. Я предпочла бы просто не пойти. Но я не могу так поступить, потому что он сразу же доложит моему отцу. А тот – матери. Хорошо это или плохо, но папа тогда придет, сядет на старое место Кристофера за кухонным столом – потому что у него самого места больше нет, – и тогда нас ждет «разговор», который чаще всего заканчивается тем, что мои родители кричат друг на друга. В прошлый раз речь шла об уродливом клоуне, который теперь уже не висит на стене. Мой отец счел это «невозможным», а мама заявила, что отца не касается то, что висит на ее стенах.
Поэтому я иду к доктору Фалькштейну. Потому что лучше молчать у него в кабинете, чем слушать, как ссорятся мои родители. Вчера я почти с нетерпением ждала этого дурацкого приема, потому что надеялась снова увидеть Джейкоба. А теперь я надеюсь, что этого не случится. Потому что наша встреча, наверное, была бы странной: ведь мне настолько паршиво, что мы будем только молчать, и это заставит меня нервничать.
Я беру рюкзак и иду в ванную. Дверь закрыта. Не люблю, когда эта дверь закрыта. Но и когда наоборот, мне тоже не нравится. Нажимаю на ручку и включаю свет. Я ненавижу эту комнату. Как будто она что-то сделала. Как будто виновато окно, а не тот, кто выпрыгнул из него. Эта ванная рассказывает историю, которую никто не хочет слышать, которую никто, кроме меня и моей матери, слышать не может. Это как голос в наших головах.
Мама хотела переехать, но с этим ничего не вышло, потому что мы не можем позволить себе в этом городе ничего другого. Мы живем здесь более тринадцати лет и поэтому почти ничего не платим. В нашей квартире цены на аренду остановились, тогда как вокруг они вознеслись до небес. Мы в буквальном смысле застряли в этих четырех стенах. Они как клетка, к которой у нас есть ключи.
Я делаю глубокий вдох и подхожу к окну, ощущая ногами мягкий коврик. Именно здесь он и стоял. Там же, где сейчас стою я. Опираюсь на подоконник и смотрю сквозь стекло вниз, на уродливый фонтан. И тогда мне приходит мысль, что это, возможно, было последним, что мой брат видел в свои последние секунды, когда еще был жив.
Мой телефон вибрирует в кармане брюк, и я вытаскиваю его. На дисплее напоминание: «Встреча с доктором Фалькштейном через 30 минут». Засовываю телефон обратно и бросаю быстрый взгляд в зеркало. Девушка, что смотрит на меня оттуда, все еще кажется мне немного чужой. Такой безволосой и жесткой. И все же я не жалею, что побрила голову. Это как фото до и после.
С этой мыслью я выключаю свет, выхожу в коридор и покидаю квартиру. Никогда бы не подумала, что буду чувствовать что-то подобное, но я ненавижу своего брата.
Джейкоб
Выключаю воду, выхожу из душа и оборачиваю полотенце вокруг бедер. Зеркало запотело, а горячий воздух наполнен паром. В желудке какое-то странное чувство. Будто я голоден. Но я не могу быть голодным, потому что ел всего полчаса назад. Только вот подобным образом дело обстоит не только с едой. Со всем так. Вчера вечером Артур спросил: «У тебя все в порядке? Ты уже несколько дней слоняешься по квартире как загулявшая кошка». Я только закатил глаза и пошел на тренировку. В третий раз с четверга. У меня болят мышцы. А они не болели уже целую вечность. Интересно, увижу ли я ее сегодня. Хотя спрашивать себя об этом не хочу. Я не хочу спрашивать себя об очень многих вещах. И не хочу думать о ней. Но делаю это постоянно.
Я иду в свою комнату, беру телефон и прокручиваю свои плей-листы. В конце концов, выбираю микстейп из Spotify, потому что понятия не имею, что хочу послушать.
Квартира пуста. У Артура, правда, каникулы, но он должен пройти какие-то курсы, если не хочет вылететь из университета. Похоже, он и в самом деле туда пошел. Или же он с Джулией. Думаю, последнее более вероятно.
Я слегка обтираюсь, бросаю полотенце на пол и одеваюсь. На заднем плане играет какая-то незнакомая песня. Достаточно громко, чтобы заглушить мои мысли, и сначала я не обращаю внимания на то, что поет парень, но потом прислушиваюсь. И больше уже не могу не слушать.
Иногда мы находим музыку. А иногда она находит нас. Я создаю новый плей-лист и сохраняю песню.
И называю этот плей-лист «Луиза».
Луиза
Я сижу на неудобном диване, смотрю в пустоту и думаю о письме Кристофера. Но я не хочу думать о его письме. И о нем самом – тоже. Еще семь минут, и можно будет уйти. Доктору Фалькштейну пришлось ответить на срочный звонок. Это было почти полчаса назад. С тех пор я сижу в его приемной в одиночестве и надеюсь, что он не вернется. Интересно, действительно ли он разговаривает по телефону или просто искал предлог, чтобы выйти отсюда? В принципе, мне все равно.
Мой взгляд падает на оленя на стене, а затем на потолок. Дома ли Джейкоб? А если да, то этот потолок – его пол? Скорее всего, нет.
Наверное, он куда-то ушел. На работу. Или куда-нибудь еще. Я думаю о том, что он рассказал мне о Бойсе. И о значении оленя в мифологии. Никогда не задавалась вопросом, почему Дж. К. Роулинг выбрала патронусом Гарри оленя. Олень и олень. Кристофер читал мне книги о Гарри Поттере. Все семь томов.
Дверь отворяется, и в комнату входит доктор Фалькштейн.
– Мне очень жаль, Луиза, – говорит он, – но, к сожалению, быстрее не получилось, это была чрезвычайная ситуация.
– Нет проблем, – говорю я.
Его взгляд падает на часы.
– К сожалению, прямо сейчас у меня следующая встреча.
– Все в порядке, – отвечаю я, встаю и направляюсь к двери.
– Само собой, мы наверстаем упущенное на следующей встрече, – говорит он.
«Лучше не надо», – думаю я, но киваю, когда доктор Фалькштейн провожает меня до выхода.
– Увидимся в среду, Луиза. И повторюсь: мне очень жаль.
– Увидимся на следующей неделе, – говорю я и выхожу на лестничную клетку.
Закрываю за собой дверь, включаю свет и спускаюсь по ступенькам вниз. Если не считать моих шагов, все тихо. Когда достигаю ступени, на которой на прошлой неделе у меня потемнело в глазах, я останавливаюсь. Как будто бы она – это скрытый звонок, на который нужно наступить, если хочешь увидеть Джейкоба, но слишком труслив, чтобы надавить как следует. Но, конечно, ничего не происходит. Свет гаснет. Какое-то мгновение я замираю в ожидании, но в итоге чувствую себя глупо и спускаюсь по лестнице на первый этаж. Лампочка тускло светит над почтовыми ящиками, и на четвертом справа в верхнем ряду написано: «Райхенбах/Беккер». Почему две фамилии? Какая из них его? Несколько секунд я неподвижно стою в подъезде и жду. А потом иду к трамвайной остановке.
Я разочарована, что его не было. Как будто он обязан стоять по средам в подъезде дома как раз в это время.
Как будто ему заняться больше нечем.
Джейкоб
Я стою у кухонного окна и смотрю на трамвайную остановку. Еще несколько минут назад у меня и в самом деле имелись веские причины не выходить на улицу. Но теперь, когда я вижу, как она стоит там одна, они больше не приходят мне в голову. Луиза скрестила руки на груди, а широкий шарф закрывает лицо. Мне хочется отвернуться, но не получается. В любую минуту она сядет в трамвай и уедет. Но я не хочу, чтобы она уезжала. Хожу взад-вперед перед окном, но не выпускаю ее из виду. И вдруг появляются трое парней. Тот, что в центре, довольно крупный. Двое других – скорее маленькие. Они надвигаются на Луизу, словно стена, и я замираю на месте.
Тот, что постарше, что-то говорит ей, и она отвечает. Очевидно, они знакомы. Может, они достают ее? Чувствую, как напрягаются мои мышцы. Что-то не так, но я не знаю что. Парень делает шаг к Луизе, и она пятится. Я по-прежнему не двигаюсь – просто смотрю из окна. Только на нее. Вдруг он толкает ее, и я выбегаю из квартиры.
Луиза
Я натыкаюсь спиной на рекламный щит рядом со скамейками, теряю равновесие и падаю. Вообще-то это не больно, на самом деле мне просто страшно. И все-таки мои колени слишком сильно дрожат, чтобы я смогла снова подняться на ноги.
– Если ты еще хоть раз приблизишься к Изабель, я тебя прикончу!
Фабиан наклоняется надо мной. Его шея такая же широкая, как и лицо. Я съеживаюсь и подтягиваю ноги ближе к телу.
– Тебе ясно? – спрашивает он. – Лучше не связывайся со мной.
Он срывает с головы мою шапку и бросает ее на землю.
– Долбаная уродка!
Фабиан пинает меня ногой и ловит за голень, а я, защищаясь, закрываю лицо руками. Он кричит на меня, но я не понимаю, что он орет, потому что раздается громкий автомобильный гудок.
И вдруг появляется он. Джейкоб.
Он хватает Фабиана и отталкивает от меня, из-за чего тот спотыкается и чуть не падает. Джейкоб без куртки, его шнурки развязаны. Все происходит невероятно быстро, как будто кто-то перематывает мою жизнь. И в то же время замедляет. Джейкоб оказывается между Фабианом и мной. Он не кричит на него. И ничего не говорит. Он просто бьет и бьет.
Джейкоб
Парень валяется на земле. Я уже много лет никого не бил. Только на тренировках и больше нигде. И это были мешки с песком. Часами. Я хочу пнуть его ногой, но не двигаюсь. «Правило номер десять: если противник находится на земле, вы отступаете в нейтральный угол». Он упал. Я должен остановиться, потому что у него рассечена губа, и кровь капает в грязный снег. Его друзья неподвижно стоят рядом. Я чувствую, как они смотрят на меня.
– Джейкоб?
В голосе Луизы звучат слезы, и я оборачиваюсь. Она корчится на земле, держась обеими руками за голень, и плачет. «Правило номер десять: если противник находится на земле, вы отступаете в нейтральный угол». Она вытирает щеки, а я опускаюсь перед ней на корточки и поднимаю ее шапку. Она грязная.
Луиза похожа на ребенка. Она сидит передо мной с этой своей лысой головой и большими темными глазами и смотрит на меня. Я мог бы убить его. Держась за скамью, Луиза пытается подтянуться, но у нее не получается, поэтому я помогаю ей подняться. Руки у нее холодные.
– Давай, – говорю я, – пошли.
Луиза
Он заваривает чай. И не говорит ни слова. Не думаю, что я когда-либо видела кого-то, кто был бы так зол. Так контролируемо зол. Он ставит на стол две чашки. И делает это совершенно спокойно. Но я чувствую, что больше всего на свете он хотел бы швырнуть их о стену.
– Тебе нужно прижать пакет со льдом как можно крепче. – Это инструкция, и я следую ей. – Что этот парень хотел от тебя? – спрашивает он, садясь рядом со мной. – Кто это был?
– Фабиан, – говорю я.
– Фабиан, – повторяет он.
– Да.
Молчание.
– Тебе нужно прижать этот чертов лед, – говорит он и кладет свою руку на мою. – Так.
– Хорошо, – киваю я.
Молчание.
– Где ты научился так драться? – спрашиваю я через некоторое время.
– Тренировки по боксу, – отвечает он односложно, а затем добавляет: – Чего этот парень от тебя хотел?
– Думаю, напугать, – говорю я. – На самом деле я сама во всем виновата.
– Сама виновата? – ревет он, вскакивая. Его стул падает, чай переливается через край чашки, и я вздрагиваю. – Черт возьми, да что бы ты ни сделала, он не должен был прикасаться к тебе! – Джейкоб огромный, как башня. Его сонная артерия пульсирует. – Этот мерзавец на полторы головы выше тебя и весит вдвое больше! – его голос срывается. – Нельзя бить кого-то, кто слабее тебя самого!
Я только смотрю на него, продолжая прижимать пакет со льдом к голени. Дыхание Джейкоба неровное, руки сжаты в кулаки, а глаза непостижимо черные.
– Он не имеет права прикасаться к тебе. Никто не имеет права тебя трогать, если ты этого не хочешь. – Пауза. – Ты это понимаешь?
Я снова киваю. Несколько секунд мы просто смотрим друг на друга, затем он поднимает свой стул, достает тряпку и, вытерев чайные лужи, снова садится.
– И что же ты сделала? – наконец, спрашивает он.
– Я избила его девушку.
Он поднимает брови.
– Ты избила его девушку? – Я киваю. – По твоему виду не скажешь.
– Знаю. До этого случая я никогда никого не била. – Короткая пауза. – Это основная причина, по которой мне нужно проходить терапию. – Еще одна пауза. – На самом деле родители хотели, чтобы я прошла ее еще раньше, но я отказывалась. А теперь это обязательно. В противном случае меня исключат из школы.
– Они исключили бы тебя за то, что ты однажды кого-то ударила? – хмурится он. – Я бы сказал, это чересчур.
Я думаю об Изабель и этой странной ситуации, которая теперь кажется мне совершенно нереальной. Как будто это случилось не со мной, а с кем-то другим.
– Почему ты это сделала? – спрашивает он.
– Она сказала что-то, что… – не могу продолжать говорить, иначе начну плакать. А я не хочу снова плакать перед ним.
– Что она сказала? – тихо спрашивает он.
Я сглатываю и все-таки говорю:
– Спросила, когда я, наконец, покончу с собой, как мой душевнобольной брат.
Джейкоб
Я смотрю на нее, а она смотрит в сторону.
– Я думал, твой брат в Берлине, – говорю я спустя некоторое время.
– Нет, – она откладывает пакет со льдом, – тут я солгала. – Молчание. – Кристофер мертв.
Я смотрю на нее. Мне не хочется смотреть на нее, но не могу отвести взгляд.
– Когда? – спрашиваю я.
– В конце января, – говорит она.
– Января этого года? – Она кивает и смотрит на свои колени. – Он… это были таблетки?
– Их он пробовал чуть меньше года назад, – глухо говорит она. – Но ему не удалось. В этот раз он действовал наверняка. – Она делает паузу. – Мой брат выпрыгнул из окна.
Я открываю рот и снова закрываю. Луиза тянется к своей чашке, но не пьет. Только крепко держит ее.
