В прихожей пахнет яйцами и маслом. Если готовит мой брат, то это яичница. Обычно он просто делает тост. Я снимаю ботинки и запираю за собой дверь квартиры, а затем иду в сторону шума, на кухню.
Артур, топлес и в тренировочных штанах, стоит у плиты. Сначала мне кажется, что он один, но потом я замечаю молодую девушку, которая сидит за столом и улыбается ему. Это, должно быть, Джулия. Она хорошенькая, но не похожа на тех женщин, которых обычно приводит домой мой брат. Короткие светлые волосы, невысокий рост, маленькая грудь, настоящие ногти.
– О, привет, Джейкоб, – добродушно говорит Артур, убирает с огня сковородку и подходит ко мне. – Где ты так долго был? – он обнимает меня и взъерошивает мои волосы. Обычно я не против, но обычно за нами при этом никто не наблюдает.
Поэтому отталкиваю его и киваю в сторону стола.
– Не хочешь нас познакомить? – тихо спрашиваю я.
– Я хочу этого уже несколько часов, – усмехается он. – Итак, где же ты был?
– Гулял, – уклончиво отвечаю я.
– Значит, гулял. А где?
Игнорирую его и иду к столу.
– Привет, – говорю я, протягивая ей руку. – Я Джейкоб.
– Джулия, – улыбается она. – Рада, наконец, познакомиться с тобой. Артур столько о тебе говорит.
– По большей части, скорее всего, неправду, – кошусь я на брата.
– Только правду, – говорит он, переворачивая яичницу.
Джулия смеется.
– Хочешь пива, Джейкоб?
Вообще-то я хочу пойти в свою комнату и послушать музыку, но сказать «нет» было бы невежливо, поэтому я говорю «с удовольствием» и сажусь рядом с ней.
Артур ставит на стол две тарелки. Яичница и тосты с маслом. Его фирменное блюдо. Должно быть, он очень любит Джулию, раз готовит для нее. Иначе не стал бы утруждаться.
– Хочешь что-нибудь съесть? – спрашивает Джулия, указывая на сковороду. – Мы можем приготовить еще что-нибудь, если хочешь.
– Без шансов, – смеется Артур. – Мой брат не ест ничего подобного.
Я с досадой смотрю на него, а потом отвечаю:
– Я не голоден. Но спасибо за предложение.
– Да? А что ты тогда ешь? – спрашивает Джулия.
– Я ем все.
– Но только то, что приготовил он сам, – усмехнувшись, добавляет Артур.
Джулия смотрит на меня.
– Ты готовишь? Честно?
– Как молодой бог, – отвечает мой брат.
– Артур, – бурчу я. – Прекрати.
– А что? – спрашивает он. – Это же правда. – Он поворачивается к Джулии. – Правда. Он потрясающе готовит, – говорит он, кладя руку мне на плечо. – Абсолютный природный талант.
– Он преувеличивает, – говорю я.
– Ничего подобного, – возражает он.
Мой брат отрезает кусок от своей яичницы и засовывает его себе в рот.
– Смотрела мультфильм «Рататуй»? – чавкая, спрашивает он. Джулия кивает. – Вот что такое мой брат.
– Маленькая крыска, которая умеет готовить? – уточняю я. – Очень мило.
Он закатывает глаза.
– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду.
Джулия делает глоток пива и говорит:
– Женщины любят мужчин, умеющих готовить.
– Джейкоба они любят и так. Ему даже не нужно для них готовить, – говорит Артур.
– Я так и думала. Полагаю, у тебя есть девушка?
Терпеть не могу, когда почти незнакомые люди спрашивают меня о личных вещах, но в ее случае это не кажется мне досадным. Что странно, потому что, как правило, это всегда меня беспокоит.
– Нет, девушки нет, – говорю я.
– А почему?
– Не знаю. Наверно, просто не нашел пока подходящий вариант. – Я думаю о ней. И этих глазах, глубоких, как бездна.
– Должно быть, очень хлопотно иметь такой большой выбор, – говорит Джулия то ли в шутку, то ли всерьез.
– Что ж, – говорит Артур, – человек растет, выполняя сложные задачи.
Она смеется и толкает его в бок.
– Вы двое очень уж похожи.
– Что? – удивляюсь я. – Я же совсем ничего не сказал.
– А тебе и не нужно, – говорит она. – Я различаю сердцеедов с первого взгляда. – Молчание. Хотелось бы мне возразить, но не могу. – Так, о чем это мы? Ах да, готовка. Как ты пришел к этому? – спрашивает она.
Я не знаю, что на это ответить. Но только не правду. Артур видит выражение моего лица и говорит:
– Когда ты живешь со мной, тебе не остается ничего другого, кроме как научиться готовить, – он виновато пожимает плечами. – Если, конечно, ты не без ума от яичницы. Тут я абсолютный эксперт.
– О да, это так.
Я отодвигаю стул. Ножки скребут по полу.
– Я, пожалуй, пойду.
– Не так быстро, – говорит Артур, хватая меня за рукав.
– Что еще?
– Прежде чем снова исчезнуть в своей комнате, скажи мне, где ты был.
– Ну и где, как ты думаешь? На работе, – раздраженно отвечаю я.
– Да. До пяти. А потом? – ухмыляется он.
– Сначала пошел на выставку, потом ненадолго заглянул в бар, – это не вранье.
– Это ужасно скучно. Мы с тобой ничуть не похожи. – Эти слова заставляют меня рассмеяться. – Ты и в самом деле безнадежный случай, Джейкоб. Ты в курсе?
– Да, – говорю я. – А ты чертовски любопытен.
Луиза
Еда вкусная, и заведение набито под завязку. Столы похожи на разбросанные островки с красно-белыми клетчатыми скатертями, обитатели которых слишком громко разговаривают.
– Тебе не нравится? – спрашивает сквозь шум мама.
– Напротив, – говорю я. – Все очень вкусно.
Она улыбается. А потом мы обе снова делаем вид, что нет ничего странного в том, что мы здесь впервые только вдвоем. По-моему, мы делаем это довольно хорошо. Посторонние не заметили бы, что что-то не так. Что кого-то не хватает. Что мы грустим.
Мама режет свой бифштекс на мелкие кусочки. Она выглядит усталой. Как будто не спала уже несколько недель. Я знаю, каково это. Мы похожи на призраков, которые время от времени встречаются в коридоре. Или на кухне. Или в ванной. Бледные оболочки, говорящие «Доброе утро» и «Сладких снов». Когда кто-то лишает себя жизни, он забирает и часть твоей. Он забирает часть тебя. Стоит ли рассказать маме о письме Кристофера? Но я не рассказываю. Ее глаза слишком пусты, а щеки слишком впалые.
С тех пор, как я появилась в кафе, она уже четырежды извинилась за то, что освободилась так поздно, а я четырежды ответила, что ей не стоит об этом беспокоиться. Она всегда много работала. Но раньше у меня еще был брат. И тогда это было не так заметно.
Я смотрю на нее. Сейчас, когда перестала улыбаться, мама снова выглядит настоящей. Она больше не позирует, словно для фотоальбома. Морщины глубже, кожа бледная. Иногда я слышу, как она плачет, когда думает, что меня нет рядом. Очень-очень тихо. И время от времени, возвращаясь поздно вечером домой, заходит в комнату Кристофера и садится на его кровать. Она думает, что я не знаю об этом, потому что уже сплю, но чаще всего я еще бодрствую. Мама поднимает глаза и, когда замечает, что я смотрю на нее, снова включает радость на своем лице. Будто лампа.
– Расскажи, как прошел твой день?
– Все хорошо, – говорю я.
– И что же ты делала?
– Сначала я была в музее, а потом – в кафе, – это не вранье.
Мама откладывает столовые приборы.
– Совсем одна?
Если я сейчас отвечу «да», совесть станет мучить ее еще сильнее, и она уже в пятый раз извинится, что не успела освободиться раньше, а я в пятый раз скажу, что в этом нет никакой проблемы. Но если отвечу нет, мне придется рассказать ей о Джейкобе, а я по какой-то причине не хочу этого делать. Она бы увидела в этом то, чего нет. Поэтому я выбираю вариант номер три:
– Нет, не одна. На выставке я случайно встретила мальчика из школы.
– Честно?
Я киваю.
– А потом мы пошли есть пирог. Было здорово.
Она исследует меня как полиграф. Как будто взвешивает в уме, не придумала ли я всю эту историю только ради нее. Чтобы она не чувствовала себя самой плохой матерью на свете.
– Он из твоего класса?
– Нет. Он… – Пауза. – Он из параллели Кристофера.
Каждый раз мне странно произносить его имя. До этого – с Минг, а теперь – с моей матерью. Обычно я просто думаю о нем. Словно произнесение его имени вслух было признанием того, что он мертв и никогда не вернется.
– Значит, в прошлом году он учился вместе с Кристофером, – замечает она.
– Думаю, да, – говорю я.
– Соответственно, ему тогда… сколько? Девятнадцать, двадцать?
– Он не особенно интересуется мной, – отвечаю я, откусывая свой гамбургер.
Чувствую, что она хочет сказать что-то еще, и это невысказанное повисает в воздухе. Как гигантский речевой пузырь. Что-то вроде «Надо остерегаться парней постарше» или «Вот когда я была в твоем возрасте…» Но она ничего такого не говорит и вместо этого снова хватается за свои столовые приборы и продолжает есть.
Через двадцать минут официант убирает наши наполовину пустые тарелки. Он спрашивает, не хотим ли мы забрать остатки, и мы киваем.
Когда официант уходит, мама протягивает мне пакет, и я беру его. Не легкий и не тяжелый. Зеленая картонная коробка с большим бантом из красной ткани. Напоминает Рождество.
– С днем рождения, Пчелка.
«Пчелка». Давно она меня так не называла. Может быть, пчелка – слишком веселое слово. Может быть, его нельзя использовать, если кто-то из твоих детей покончил с собой.
Мама наблюдает, как я распаковываю подарок. Этот напряженный взгляд спрашивает, нравится ли он мне. Такие ситуации всегда заставляют меня нервничать. Я скорее отношусь к типу людей, которые любят разворачивать подарки в одиночестве, потому что всегда боюсь не обрадоваться должным образом. По крайней мере, не так, как хотелось бы тому, кто напротив меня. С моим братом все было по-другому. Тогда я знала, что все пройдет отлично. Надеюсь, так будет и сейчас. А если нет, тогда, надеюсь, я буду убедительна. Поднимаю крышку коробки. Наушники. Это наушники.
– Я подумала, что так ты сможешь слушать музыку по вечерам, не вызывая жалоб старой перечницы сверху. – Пауза. – И они без проводов.
Она запомнила, что я хочу наушники. Несмотря на все, что произошло. Я упомянула об этом всего один раз, и это было несколько месяцев назад. Но она запомнила.
– Кажется, это действительно хорошие наушники, – говорит она. – Я уточнила, они совместимы с твоим смартфоном и ноутбуком. – Я судорожно сглатываю. – Если они тебе не нравятся, мы можем обменять их, и ты выберешь другие.
