В редакции о девочке Саше совсем забыли – выпуск-то был старый. Но, порывшись в своих документах, ее сотрудница снабдила меня контактами опеки. В опеке тоже не могли вспомнить, что это за Саша такая. Однако дама-инспектор оказалась очень вежливой, она сказала: «Вы мне перезвоните минут через пятнадцать, я сейчас переберу все личные дела, может, и найду вашу Сашу». И нашла. Когда я перезвонила, дама-инспектор говорила со мной уже не просто вежливо, а сладко. «Да, конечно, – пропела она, – чудесная девочка, круглая сирота, мама умерла, никто ее не навещает… нет, кажется, навещает какой-то бывший сосед… но больше у нее никого нет. Вот уже почти три года в нашем детдоме, и никого, знаете… ни одного кандидата, ни одного просмотра…» – «Ведь была программа, – сказала я. – Телевизионная. Я ее посмотрела. Неужели никто не звонил?» – «Ну, может, я чего-то не помню, – сказала дама-инспектор, – может, были какие-то звонки. Но до нас так никто и не дошел. У девочки же инвалидность. Когда люди слышат про инвалидность, они, знаете, просто кладут трубку».
Конечно, в той телепрограмме не было и намека на проблемы со здоровьем, и я тоже чуть было не положила трубку. Я совсем не собиралась брать одиннадцатилетнего ребенка с инвалидностью. Здоровый малыш – да. Подросток с инвалидностью? Ну, я банально не справлюсь ни с подростком, ни с инвалидностью. Даже собственные подростки – это ужас, что ж говорить о приемных. Что до моих познаний в медицине – они близки к нулю. Больше того, я даже царапину ребенку не могу обработать, меня мутит от вида крови[15 - На самом деле далеко не всякая инвалидность требует сложного обслуживания и глубокой вовлеченности родителя в суть дела. Впадать в панику от слова «инвалидность» точно не стоит, со многими диагнозами дети живут самой обычной жизнью.].
Однако я уже не могла выкинуть девочку Сашу из головы. Я не была с ней знакома, я никогда ее не видела, а чувствовала себя так, будто сама сдала ее в детдом. Когда я звонила в опеку, я надеялась, мне скажут, что у Саши есть дядя, бабушка, троюродная сестра и они ее навещают, пяток бойких волонтеров занимаются ее культурным развитием, а симпатичная семейная пара часто берет ее в гости и подумывает взять насовсем. Но, когда выяснилось, что у Саши никого нет и никто о ней не подумывает, я почувствовала себя ужасно виноватой.
Я немного пожила с этим чувством, потом еще раз позвонила в опеку, за дополнительными подробностями, и в детдом, за дополнительными подробностями. В итоге я забрала Сашу сразу после того, как получила заключение о возможности быть опекуном. Потом, конечно же, выяснилось, что предоставленная мне информация была не слишком правдивой. Например, в детдоме сказали, что Саша почти отличница, – не упомянув при этом, что учится она в коррекционной школе. Сказали, что она мечтает о семье и необыкновенно воодушевилась, узнав о том, что ею кто-то интересуется, – хотя ничего такого не было и в помине, Саша привыкла к детдому и идея жизни в неведомой новой семье ее очень напрягала. Сказали, что Саша все знает о своем заболевании и привыкла самостоятельно делать все нужные процедуры, – какое там! Но в чем-то детдом напугал меня зря: говорили, что у Саши трудный характер, она холодная и властная, взрослых не уважает, малышей гнобит. К счастью, и это оказалось преувеличением.
Я воображала, будто беру одаренную художницу, почти отличницу, холодную и властную; с инвалидностью, но на самообслуживании. Дома Саша расслабилась и стала ласковой; ну да, она не ангел и по-прежнему больше всего любит «поспать, пожрать и подраться», но при этом она вполне адекватна и по мере сил соблюдает здешние правила. Самообслуживание по части инвалидности – нет, это только в перспективе. Особых творческих задатков у Сашки тоже не наблюдается, ей не хватает фантазии и она не умеет придумывать, но при наличии четких инструкций неплохо справляется даже с заумными конструкторами. Что до школьной успеваемости – это просто мрак; к провалам в знаниях добавляется еще и ненависть к самому процессу обучения. Зато отношения у нас практически безоблачные, и к нашей семье Саша очень привязалась.
В общем, я взяла кота в мешке – и ладно, котик оказался вполне симпатичным. От идеи маленького мальчика я тоже не отказалась – и нашла его где-то через полгода после Саши, не через базу анкет и видеороликов, а через сообщество приемных родителей и рекомендацию людей, лично знакомых с ребенком. Как ни крути, а это лучший путь. Сложность в том, что общаться с теми, кто знаком с конкретными детьми из системы, начинаешь уже после того, как берешь ребенка, а изначально-то таких связей нет. Правда, существуют и форумы усыновителей, и открытые группы в том же фейсбуке, где люди готовы поделиться собственной информацией о детдомовских детях. Но лично я узнала о них уже после того, как взяла Сашку.
Отдельная история – новорожденные малыши. В роддомах детей оставляют самые разные мамы, в том числе и довольно благополучные. И за новорожденными малышами всегда стоит очередь. Очередь – это когда вы приезжаете в опеку при роддоме, пишете заявление, что хотите малыша, оставляете свои координаты и ждете звонка. Можно объехать хоть дюжину таких опек. Малыш появляется – и, если ваша очередь подошла, вам звонят. И для опеки, и для малыша, и для вас это самый простой способ найти друг друга. Можно оставить свои данные в приютах, опеках при домах ребенка или детдомах, и вам позвонят, если поступит информация о соответствующем вашим пожеланиям ребенке постарше, которого нужно устроить. Опеки очень любят, когда у них есть потенциальные кандидаты, готовые взять ребенка, – конечно, отправлять ребенка в семью гораздо приятнее, чем в сиротское учреждение. Но очереди стоят все же только за новорожденными.
Что до того самарского мальчика из видеоролика, который пленил нас с дочкой, – да, я тогда позвонила в его опеку, чтобы узнать о нем подробнее. Выслушала список диагнозов, расстроилась. И решила, что двух детей с инвалидностью все же не потяну. Если я буду постоянно торчать с малышом в больницах, что станет с остальными моими детьми? К счастью, того мальчика потом все же забрали, и чувство вины меня больше не гложет. А в базы я стараюсь не заглядывать – по крайней мере, пока я не готова брать еще детей, а ведь непременно кто-нибудь царапнет.
Глава 3
Детдом
Про детдома я думала так: это место, где детишки живут как в казарме, им там плохо и всякий ребенок мечтает оттуда вырваться. Но, когда я позвонила с расспросами про приглянувшуюся мне одиннадцатилетнюю девочку Сашу в опеку – в самый первый раз, до нашего знакомства, – тамошняя дама-инспектор сказала: «Я завтра буду в детдоме и спрошу, хочет ли она в семью. Детки постарше – они ведь часто уже и не хотят». – «А что, неужели им нравится в детдоме?» – спросила я. «Да, а что же, – ответила дама. – У нас детдом хороший, дети дружат, у них все есть. И они привыкают, боятся перемен».
Потом я, по совету дамы-инспектора, созвонилась с директором детдома, и директор, с явным напряжением в голосе, сказала: «Ну-у-у… Саша у нас так долго адаптировалась, и вот наконец все наладилось, девочка успокоилась, а вы собираетесь ее забрать. Нет, я не уверена, что это хорошая идея… Я с ней поговорю, но нет, я не уверена». – «Но у Саши же никого нет, – сказала я. – Никаких родственников, никто ее не навещает… нечего терять». – «Детдом – это тоже дом, – холодно сказала директор. – Думаете, мы не любим наших детей, чего-то им здесь не хватает? Поверьте, вы на своих детей меньше тратите – и денег, и сил. А у Саши ведь еще и инвалидность, ей важен режим, постоянный контроль, особый уход. Знаете, не всем детям лучше в семье».
Я поняла, что найти общий язык с директором получится едва ли. Хотя про деньги – это правда: на каждого ребенка в детдоме выделяются очень значительные суммы – обычно называют цифры порядка 100 000 – 200 000 в месяц и даже выше, в зависимости от региона и типа учреждения. Спора нет, я трачу меньше.
Зато дама-инспектор из опеки явно хотела устроить девочку Сашу в семью. И на следующий день она воодушевленно сообщила мне, что по медицинской линии там все не так страшно, а Саша очень заинтересовалась, она ждет фото и подробностей.
На тот момент я была совсем не уверена в своей решимости взять одиннадцатилетнюю девочку с инвалидностью. И тон детдомовского директора меня тоже расстроил. Но раз Саша ждет фото и подробностей – да, конечно, надо их отправить.
Задним числом я понимаю, что именно та дама-инспектор из опеки, ее воодушевление, ее радость от того, что кто-то хочет взять девочку Сашу, которая вот уже почти три года сидит в детдоме (ведь даже и телепрограмму сняли, а толку!), и сыграли в нашей истории главную роль. А то бы я, может, все же испугалась и отступила. Но дама-инспектор так меня ждала – а из ее слов выходило, что и девочка ждет, – что я отправилась к ним сразу же, как только получила от своей опеки нужные документы.
Это был другой город, мы с дочками, полуторагодовалой Ясей и двенадцатилетней Леей, приехали на поезде ранним утром, шел снег с дождем, погода была серой и мерзкой. Я взяла для Яси коляску, таскать ее было ужасно неудобно, мы сразу же замерзли и устали.
На месте расклад оказался тем же, что и на расстоянии. Опека, куда мы отправились прямо с поезда, была нам очень рада, воодушевленная дама-инспектор предлагала чай, умилялась, глядя на маленькую Ясю, без проволочек выписала направление на знакомство с девочкой Сашей. Она же созвонилась с детдомом и согласовала наш приход. Но в детдом нас сначала вообще отказались пускать. Выяснилось (почему-то только на этом этапе), что посторонним несовершеннолетним вход на территорию детдома запрещен, нечего им тут делать, «пусть подождут на улице», а какая же улица, когда снег с дождем, да и сколько им там ждать? Мне казалось важным, чтобы мы познакомились с девочкой Сашей вместе, мне и в голову не пришло, что нужно идти в детдом одной. Снег, ветер, мы стоим у чугунного забора детдома с коляской, дочки дрожат, я тоже дрожу, пытаюсь объясняться с охранником по домофону – и сейчас мороз по коже, как вспомнишь. А тогда было еще и страшно, я думала: о ужас, что мы тут делаем, во что мы ввязались?!
В конце концов нас пустили в холл, охранник переписал мои паспортные данные, и к нам пришла тетя-завхоз. Которая сказала, что раз уж я притащила своих детей, то нужна хотя бы справка о том, что они здоровы. Справки у меня, конечно же, не было, и достать ее в чужом городе было совершенно негде. Я говорила: «Но вы же не требуете справку о моем здоровье?» А она отвечала: «Вы должны были пройти медкомиссию – разве у вас нет на руках заключения о том, что вы здоровы?!» Я говорила: «Но это заключение действует полгода – каким образом оно может гарантировать, что именно сейчас я не больна гриппом?» А она отвечала: «Так что, вы больны? Зачем же вы тогда приехали? Заражать наших детей?!» За этими разговорами мы провели, наверное, минут сорок, и мне становилось все унылее и унылее. Холл, в котором мы находились, ничем не выдавал места, где живут дети: убогий советский холл, похожий был в моей женской консультации на первом этаже хрущевки. Ни игрушек, ни книжек, ни бойких плакатов – только бежевые крашеные стены, флегматичный охранник, линолеум, стулья и искусственные цветы. Не было тут и гардероба – похоже, посетители не предполагались.
Наконец я позвонила директору, она вмешалась, и завхоз от нас отцепилась. Детям велели сидеть в холле, а меня повели в кабинет социального работника, где хранились дела детдомовцев. Соцработник была приветлива. Она изложила все, что знает о биографии нашей девочки Саши (вышло немного), показала некоторые документы, позвала врача и воспитательницу. И тут вдруг наступило какое-то радостное оживление: и врач, и воспитательница меня разве что не расцеловали, повторяя, как было бы здорово, какое было бы счастье, если бы бедная девочка обрела семью – да, Саша непростой ребенок, характер у нее о-го-го, но она все равно ребенок, ей так нужна мама, а тут еще и брат, сестры, чудесно, чудесно! Узнав, что потенциальные сестры мыкаются в холле, они немедленно притащили их в кабинет и принялись с ними болтать. Это было что-то нормальное, человеческое.
Но мне все равно было очень страшно. Ужасно хотелось куда-нибудь сбежать, исчезнуть, раствориться, а знакомиться с бедной девочкой не хотелось уже совсем. Хотя я старалась держаться, быть милой, задавать вопросы и даже слушать ответы.
Потом в тот же кабинет привели и саму Сашу. По ней было видно, что ей еще страшнее. Бедную Сашу буквально затолкали внутрь, а она пятилась обратно к двери с отчаянием во взгляде. Заталкивала ее та завхоз из холла, при этом она вопила: «Познакомься, деточка, к тебе приехали твои мама и сестрички! Обними их скорее!» Чтобы Саша не сбежала, завхоз прижала дверь своим телом.
Видимо, для того чтобы Саша произвела на нас хорошее впечатление, на нее нацепили блестящие черные сапоги на высоких каблуках, кожаную куртку в заклепках, шапочку в блестках, кажется, ее даже накрасили и уж точно аккуратно причесали – в общем, Сашка производила впечатление последней оторвы гораздо старше своего возраста, вид у нее был несчастный, сердитый и перепуганный. В той телепрограмме, которую мы с детьми столько раз посмотрели дома, Саша была, конечно же, совсем другой, улыбчивой и спокойной.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=65491772&lfrom=174836202) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Сноски
1
Сейчас за справкой о несудимости ходить не нужно, ее запрашивает сама опека.
2
На конец 2020 года эта сумма составляет 19 700 рублей.
3
Такие нормы постоянно пытаются ввести, и сейчас взять в однокомнатную квартиру ребенка, особенно старшего возраста и другого пола, разрешат едва ли. Придется бороться или искать другое жилье.
4
В теории так, но на практике регионы все же привечают только собственных детей, ввоз ребенка из Магадана чреват проблемами с получением денег на его содержание и оформлением местных льгот. Более или менее благополучным детям, особенно маленьким, обычно находят родителей в их же регионе; земляки всегда имеют преимущество.
5
ШПР с преподавателями из числа приемных родителей сейчас довольно много.
6
Та сотрудница долго работала в детском доме, занималась устройством детей в семьи и имела самый печальный опыт.
7
В последние годы возвратов стало больше (до 14 % от устроенных детей) – видимо, это связано с тем, что опека активно популяризировалась и поощрялась на государственном уровне, в опекуны потянулись самые разные люди (в их числе и я), детей стали чаще забирать, и в семьи попали совсем сложные дети, с которыми может справиться далеко не каждый. При этом количество детей в сиротских учреждениях постоянно сокращается. Так, в 2010 году в России в семейном устройстве нуждались примерно 140 000 детей, в 2015 – 87 000. На конец 2020 года в общероссийской базе «Усыновите.ру (http://www.usynovite.ru/)» около 42 000 детей. В приемных семьях россиян на данный момент воспитывается около 450 000 детей.
8
Позднее эта мама удочерила еще одну новорожденную девочку; теперь она растит трех дочерей и совершенно счастлива.
9
Я хотела найти более актуальную статистику, но, увы, в открытых источниках (раньше ее публиковали, например, на сайте «Усыновите.ру (http://www.usynovite.ru/)»), ее больше нет. Однако порядок цифр, видимо, остается примерно тем же.
10
Безусловно, было бы очень здорово подбирать ребенку семью, которая сможет без особых усилий удовлетворять именно его потребности. Да и самой семье с таким ребенком будет куда проще: это же вопрос о том, совместимы ли вы и будет ли вам вместе комфортно. Например, я могу сказать, какой ребенок хорошо бы чувствовал себя в нашей семье: с опытом привязанности, сохранным интеллектом, без психиатрических проблем и длительного пребывания в сиротском учреждении, достаточно независимый, спокойного или даже вялого темперамента. При этом пол, возраст, внешность и группа здоровья, на которые в первую очередь обращают внимание потенциальные опекуны, не так уж важны. То есть обычно подбор ведется по несущественным критериям – по-хорошему, нужно искать не «здорового пятилетнего мальчика», а ребенка, я бы даже сказала человека, с которым именно ты сможешь нормально взаимодействовать. Другое дело, что детей, с которыми можно нормально взаимодействовать, в детдомах тоже немного, а откуда же взять опытных родителей для всех остальных? В любом случае пока наши практики семейного устройства бесконечно далеки от этого идеала, и потенциальные опекуны выбирают детей совершенно случайным образом, преимущественно по анкетам, которые содержат только формальные сведения. Ну и понятно, что воображать себе веселую девочку с рыжими волосами или дружных черноглазых мальчишек-близнецов куда интереснее, чем какого-то гипотетического ребенка неопределенного возраста, потребности которого тебе было бы легко удовлетворять.
11
Дело не в мифе. А в том, что во многих детдомах детей так балуют и распускают, что они начинают считать унизительным любой труд, в том числе и самообслуживание, и ждут по сути не родителей, а спонсоров. Это самая общая проблема.
12
Сейчас многие детские дома проводят дни открытых дверей, так называемые Дни аиста, на которые может прийти любой желающий. Это спорная традиция, но она существует, и посмотреть на детей со стороны вполне реально. Некоторые фонды, например «Арифметика добра», организуют совместные поездки потенциальных приемных родителей и детей-сирот – именно для того, чтобы у них была возможность познакомиться в неформальной обстановке.
13
В то время многие опеки готовы были рассказывать о детях и при отсутствии такого заключения, но теперь не так; теперь все потенциальные опекуны вносятся в общую цифровую базу и, если тебя там нет, с тобой даже разговаривать не станут.
14
Да нет, причины бывают самые разные: мама восстанавливается в правах, родственники хотят забрать, опека плохо работает, детдом недружелюбен и т. д. В то время анкеты в базах данных были очень немногословны, там не было никаких сведений о здоровье ребенка и его родителях; сейчас эта информация есть.
15
На самом деле далеко не всякая инвалидность требует сложного обслуживания и глубокой вовлеченности родителя в суть дела. Впадать в панику от слова «инвалидность» точно не стоит, со многими диагнозами дети живут самой обычной жизнью.
