Но он это подразумевал.
ГОСПОДИН РОТШИЛЬД:
Вы это сказали, а не он.
ГОСПОДИН ВЕЙГАНД, хмурясь:
Что я сделал?
ГОСПОДИН РОТШИЛЬД:
Я могу повторить, если у вас проблемы со слухом.
ГОСПОЖА ФЕРХЛЕНДЕР:
Господа, пожалуйста. В нынешней ситуации нам действительно не нужны театры военных действий. Снова Эдгару: Нет, я не жду, что ты подставишь Линду. Я просто хочу знать, думаешь ли ты, что это может быть она. Вот и все.
ЭДГАР:
Почему бы она сделала это сейчас? Я имею в виду именно сейчас, когда они уже оставили ее в покое.
ГОСПОЖА ФЕРХЛЕНДЕР:
Потому что есть вещи, которые нельзя забыть.
Линда сидит на своей кровати, гадая, прав ли Эдгар в этой ситуации. Может быть, она действительно просто слишком злопамятная. И проблема в ней. Может быть и так. Ах да, скорее всего так и есть. Дело всегда в ней. Разве не всегда проблемы в одном человеке больше, чем в другом? Разве не так работают отношения? Линде нравится быть всем для Эдгара. Это не преступление. Кроме того, она ничего не заставляла его делать. Это был его свободный выбор – влюбиться в нее. «Да, и теперь, видимо, он решил переключиться на Юлию, – говорит голос в ее голове. – Разве это не его дело?» «Нет, черт возьми, не только его», – говорит Линда в тишине своей комнаты, которая в тот же момент перестает ей нравиться, потому что внутри нее все взрывается.
Линда берет свой мобильный телефон, снимает блокировку и ищет номер Эдгара в списке избранных контактов. Второй по счету. Раньше был первым. Она отгоняет эту мысль и нажимает его имя, но затем сразу же кладет трубку, прежде чем появились первые гудки. Эдгар должен ей звонить. Он тот, кто должен извиниться. И Эдгар, которого она знает, сделал бы это давным-давно. Да и вообще бы этой ссоры не было. Потому что в правильной версии ее жизни он вышел бы из проклятого автобуса один. Линда отдала бы ему торт и поздравила бы его. Эдгар задул бы свечи и загадал желание, а потом они бы вместе съели лимонный торт на лужайке между учительской парковкой и спортзалом.
Линда кладет телефон на матрас и садится рядом с ним. Как будто это Эдгар, а не просто мобильное устройство. Она сворачивается в клубок и игнорирует чувство пустоты под ребрами. Ощущение, что она потеряла его. Но Эдгар – огромная ее часть. Как рука или нога. Она не могла его потерять. Она его продолжение, а он – ее. Так было всегда.
Линда лежит на спине и смотрит в потолок. Если бы они с Эдгаром не спорили, она бы сейчас не думала о нем. Скорее всего, Момо пришла бы к ней, они посмотрели бы фильм и уснули вместе. Или Момо продолжила бы читать ей книгу, которая так нравится Линде. Как в ту ночь, когда они обе не могли уснуть. Если бы они с Эдгаром не поссорились, ей было бы наплевать на него. Он просто был бы в ее жизни, а она – в его. Хотя сегодня у него день рождения. Линда плохая подруга. Та, которой у Эдгара, вероятнее всего, уже нет. Она поворачивает голову и смотрит на сотовый телефон, как будто мысленно заставляя его зазвонить. «Позвони. Эдгар, позвони». Но он не звонит. Она задается вопросом, когда в последний раз звонила ему сама, но не может вспомнить. Эдгар звонил ей в последние несколько месяцев сам. Линда на самом деле только спрашивала его, свободен ли он, когда Момо была занята. Или когда они с Момо ссорились. Эдгар стал ее любимым номером два. «Ну, это именно то, чем ты сейчас являешься и для него», – говорит ее внутренний голос.
Линда садится и берет телефон в руки. Но она не может ему позвонить. Не может. Все в ней противится этому звонку. Он оставил ее в этом коридоре. Он ее. А не наоборот.
Линда убирает телефон в сторону. А потом она признает, что это правда. Что Эдгар и она уже давно не дополнение друг друга. Что на самом деле – это просто иллюзия, выдумка. А потом она задается вопросом, не повзрослели ли они. Может, они переросли свои роли. Разошлись. И при этих мыслях ее глаза наполняются слезами. Но ее ресницы не пускают их наружу. Линде никогда раньше не приходилось плакать из-за Эдгара. Она задается вопросом, сколько раз он плакал из-за нее. И, не зная почему, она предположила, что частенько.
Линда вспоминает автобусную остановку, она видит себя, как она ждет Эдгара с тортом в руках. И как он выходит из автобуса с Юлией Нольде. Скрежет ее зубов громко врезается в тишину. Линда даже не заметила, как сильно она их сжала. Она часто так делает, когда злится. В прошлом она иногда так сильно скрипела зубами по ночам, что сама просыпалась от звуков. Потом ее дантист прописал ей ночную пластину, которая начинала странно пахнуть, если ее забывали регулярно чистить. У Эдгара тоже есть такая. По той же причине. А когда он остался ночевать у нее, они вставили капы, почистив зубы. После этого они не могли правильно произносить «с». Затем Эдгар сказал тысячу вещей на букву «с». И это было так забавно, что Линда иногда случайно от смеха выплевывала пластину. Вспоминать о тех моментах так приятно, но так больно. Как вспомнить кого-то, кто умер. Того, кто больше никогда не заставит вас смеяться.
Линда думает о разговоре в школьном коридоре сегодня утром, она пытается воспроизвести его, как сохраненный аудиофайл, но от него остались только фрагменты. Только чувство предательства. И предложение, которое заставило почувствовать себя преданной: «Правильно ли я понимаю, что мне не разрешено говорить с ней только потому, что она сделала тебе гадость лет сто назад?»
Гадость. Он действительно так сказал. Но Юлия Нольде не просто сделала гадость. Когда Линда вспоминает, ее прошлое окунается в сине-фиолетовый цвет. Внутренние травмы никто не воспринимает всерьез, потому что их нельзя увидеть. Эдгар вернул ей воспоминания всего одним предложением. Они как маленькое злобное чудовище, которого дети боятся только в темноте и о котором забывают днем. Но Линда не забыла. На самом деле нет. Она прекрасно помнит множество мелочей, которые по отдельности были не так ужасны, но вместе – разрушительны. Она вспоминает, как девочки из ее класса тыкали в нее пальцем и смеялись над ней. Тогда в раздевалке перед физкультурой, когда она снова стояла полуголая и толстая, потому что они спрятали ее одежду. Маленькие трусики и маленькое бюстье. А все остальное только сало. Линда помнит, что всегда оставалась одна на этой бесконечной скамейке в спортивном зале, потому что никто не выбирал ее в свою команду. Людишки, которые предпочли бы ей пустое место. Она почти физически помнит одиночество, которое чувствовала в те моменты. Пустоту, которой она была заполнена настолько, что ей казалось, что она давилась ею.
Сегодня она задается вопросом, почему она позволяла им так обращаться с собой. Почему она ничего не делала, когда остальные просто выбрасывали ее обед в унитаз или рюкзак в окно класса. Или ее спортивную сумку. Или содержимое ее пенала. Каждый раз Эдгар спускался с ней во двор и помогал собирать вещи. Спортивная обувь, ручки, линейка и ластик. А когда они приходили в класс с опозданием и учителя спрашивали, где они были, остальные говорили, что Эдгар выбросил пенал, спортивную сумку или рюкзак в окно. «Это было очень смешно», – часто добавляла в таких ситуациях Юлия Нольде. Ее голос звучал так искренне, так убедительно, что Линда поверила бы ей, если бы не знала, как все было на самом деле.
Теперь она сидит и смотрит на мобильный телефон, который так и не звонит, и недоумевает, почему она так долго терпела. Она могла пойти к одному из учителей и рассказать правду. О том, кто на самом деле выбросил вещи в окно. Или сменить школу. Она могла что-то сделать – должна была что-то сделать. Но она ничего не сделала. Просто молчала.
Сегодня Линда больше никому не позволит так с собой обращаться. Никто не посмеет. Популярные ученики позволяют таким вещам случаться. В какой-то момент Линда поняла это. А лузеры дают возможность превратить их в жертву. Это как двусторонний договор. И если кто-то больше не выполняет свою роль, вся конструкция рушится. Однажды Линда просто перестала быть жертвой. Как щелкнула по выключателю, чтобы погасить свет. Тем не менее внутри нее еще что-то осталось от той толстой маленькой девочки. Как крошечный гнилой кусочек старого «я», о котором Линда так хотела забыть. Она ненавидит эту версию себя. Потому что она была трусихой. И слабой. И втайне она считала, что заслужила то, что с ней сделали. Но она этого не заслуживала. Она была просто толстой девочкой. А теперь Юлия Нольде забрала у нее и Эдгара. Ее Эдгара. Единственного человека, который всегда был на ее стороне.
Линда чувствует, как в ней нарастает гнев. Неистовая, чистая ярость, которая просто заполняет все мысли. Она как животное, готовое убивать, чтобы защитить себя. Если бы Юлия Нольде была здесь сейчас, Линда дала бы ей пощечину. Она так сильно ударила бы по ее лицу, что на ее сладенькой щечке остался бы отпечаток ладони. Четыре пальца и большой палец.
Но Юлии Нольде здесь нет.
Так, нужно позвонить Момо.
Юлию будит звук открывающейся входной двери, который очень похож на человеческий стон. Она задается вопросом, как долго она пролежала в постели. Дольше, чем хотела, – это точно. Когда она переворачивается на другой бок, слезы катятся из глаз: одна по виску, другая по носу. Время на дисплее мобильного телефона на короткое время размывается, затем снова становится четким. 19:09. Юлия легла в постель два часа назад. Сразу после неудачного звонка в WordРress. Собственно, она должна была знать. Ее история кажется неправдоподобной. Может быть, украденный ноутбук, а может, не украденный, а забытый в автобусе «Да, и что теперь?» – спросил работник. «Не знаю», – ответила она. А затем консультант по работе с клиентами на другом конце провода промолчал по-взрослому, не скрывавший того факта, что не поверил ни единому ее слову. Юлия даже не возражала. На его месте она, наверное, тоже не поверила бы. Когда она заплакала, он смутился и сказал, что она должна доказать, что на самом деле страница принадлежит ей. «У нас есть правила безопасности», – сказал он. Потом Юлия легла. На самом деле ей просто хотелось на мгновение закрыть глаза. На несколько минут. Но несколько минут превратились в два часа. Это не имело значения, потому что дома все равно никого не было. Но теперь они пришли. Все вместе. Ее брат и сестра громко болтают в коридоре о детском садике, кричат своими детскими гулкими голосами. Такой милый, но утомительный тон почти у всех детей этого возраста. С Нели немного тяжелее, чем с Мари. Но его личико компенсирует это.
Большинство людей думают, что Нели и Мари близнецы, но это не так. Нели ровно на год старше Мари. Но он маленький, а Мари побольше. А день рождения в один день – это вишенка на торте.
Их голоса приближаются к комнате Юлии, и старый деревянный пол своим скрипом оповещает, что они идут в сторону кухни. Юлия должна встать, она это знает, но продолжает лежать. Под одеялом приятно и тепло, выглядывает только голова. После того, как ее тошнило, она немного замерзла. Теперь ей стало лучше.
– Юли? – спрашивает мать. – Юли, ты тут?
Ее голос звучит ужасно устало, как будто с каждой буквой истончается все больше и больше.
В момент, когда Юлия собирается ответить, кто-то медленно толкает ручку двери снаружи. Это Нели. Он смотрит в ее комнату через узкую щель, как кошка.
– Она здесь! – кричит он, оборачиваясь в сторону кухни, и забирается к ней на кровать. Юлия поднимает пуховое одеяло, и Нели залезает под него. Матрас слегка подпрыгивает под его весом, затем она чувствует его маленькое тело на своем. Она и ее брат с сестрой часто обнимаются перед ужином. Иногда они вместе играют. Тогда у ее матери есть несколько свободных минут. Для готовки или звонков. Закончив, она стоит у открытого окна гостиной и курит. Тогда Юлия понимает, что этот день прошел у нее дерьмово.
Она слышит, как стучат по паркету каблуки. И как топчется босыми ножками Мари. Ее сестра прыгает к ним на кровать. Их трое, все под одним одеялом. И на данный момент жизнь снова становится прекрасной. Как будто заботы и тяжелые мысли не могут проникнуть под пуховое одеяло, пока вы лежите под ними с маленькими детьми. Как будто они своего рода защитный щит от внешнего мира.
– Ты плакала? – спрашивает Нели, кладя руки ей на лицо. Ладошка слева, ладошка справа. Они ложатся ей прямо на щеки.
– Совсем немного, – говорит Юлия.
– Почему ты плакала? – спрашивает он.
– Потому что иногда ты просто плачешь, – отвечает она, гладя его по лбу.
Мари приподнимается на локтях и рассматривает ее. Ее темные локоны похожи на подарочную ленту.
– В школе кто-нибудь плохо с тобой обращался? – спрашивает она.
Юлия качает головой.
– Нет. Никто не обидел меня.
«Пока нет», – думает она и говорит:
– Не волнуйся.
Затем она натягивает одеяло на их головы. Под ним жарко и темно, и они щекочут друг друга. Юлия делает вид, что Нели и Мари всегда попадают в нужные места. А потом она громко смеется и корчится, как червяк. Она ищет в темноте пухлые ручонки, уклоняется от них, а затем позволяет им найти себя. Нели и Мари смеются. Это громкий и красивый смех. Такой беззаботный и счастливый, какой ей хотелось бы быть. С ними почти всегда так.
В какой-то момент Юлия откидывает одеяло и садится. Ее лицо вспотело. Наэлектризованное одеяло потрескивает, как у костра, и запах сигаретного дыма идет из соседней комнаты.
Юлия представляет свою маму у открытого окна. То, как она стоит с сигаретой в руке: морщины на лбу, усталый вид, который с каждым днем становится все более усталым. Юлии нельзя обременять ее своими проблемами. Она будет ждать. А если все будет хорошо, тут и обсуждать нечего.
Нели встает, его лицо прямо перед ней. Он смеется, и его желудок издает странный голодный звук.
– Что по поводу лазаньи? – спрашивает Юлия.
Они кивают.
Затем Нели спрашивает:
– И много-много сыра?
Юлия отвечает:
– И много-много сыра.
Анита Нольде стоит у окна и курит. И каждый раз, когда она это делает, она ненавидит себя за то, что она такой плохой пример для подражания. Не только из-за курения. Из-за всего. Мать-одиночка, никогда не хватает денег, враждебные отношения с бывшим мужем и отцом ее детей, который спал со всем, что движется. Сейчас они в разводе. Когда они расстались, Анита была беременна. Это было почти четыре года назад, за две недели до рождения Мари. Они расстались, но остались родителями. С тех пор они живут две разные жизни, связанные только тремя детьми. Каждый раз, когда Анита и Патрик входят в помещение вместе, они делают счастливые лица. Но на самом деле они настолько друг друга ненавидят, что у них только пена изо рта не идет. Анита уверена, что дети это чувствуют. Они гораздо восприимчивее, чем взрослые. Может, ложь еще хуже. Но это – попытка сделать хоть что-то правильно. Вместо того, чтобы просто ненавидеть друг друга на глазах у детей. Действительно грустно и больно. Эмоции, которые детям понятны. Но она не хочет все усложнять, поэтому носит эту маску. Анита знает, что когда-то они с Патриком были счастливы. Но ей трудно вспомнить, когда именно. Хотя счастливая фаза длилась намного дольше, чем несчастная. Возможно, несчастье чувствуется глубже. Или оно ей просто ближе, потому что счастье уже давно не рядом.
Анита закрывает глаза. Они болят от недосыпа. Если ей и удается поспать, то сон всегда плохой и короткий. Но этого достаточно, чтобы различать дни недели. На улице проезжает машина. Она едет медленно, но из-за брусчатки очень громко гремит. После наступает тишина. Шум доносится только из кухни. Он успокаивает Аниту. Голоса детей, их смех, монотонное гудение духовки, стук посуды и столовых приборов, шуршание бумаги для выпечки. У нее хорошие дети. Любимые дети. Иногда она задается вопросом, достаточно ли часто она им это говорит. Достаточно ли часто она благодарит Юлию за помощь с малышами. Или за помощь с покупками. Или когда готовит ужин. Как сейчас. А потом она спрашивает себя, когда она в последний раз вообще разговаривала с дочерью, на самом деле разговаривала, а не просто перекидывалась несколькими фразами на пороге двери по поводу ее повседневной жизни. Анита открывает глаза.
Она больше не знает своего ребенка. Она не помнит ни одного разговора по душам уже со взрослой Юли.
В последнее время казалось, будто Юлия ускользает от нее. Как будто она с каждым днем становилась все более незнакомой. Может быть, просто она стала женщиной. Может, так оно и есть. Может, так и должно быть. Анита хотела бы, чтобы ее спрашивали. Что нормально в ее жизни, а что нет. Но ее мать умерла шесть лет назад, а у сестры нет детей. Как и у большинства коллег Аниты. Но все равно они ей не особо нравятся. За исключением Клавдии. На самом деле – она неплохая женщина. Но ее дети – еще младенцы. Они только играют и спят. А в промежутках они кричат, и их нужно пеленать. Фаза, в которой у Аниты еще была возможность быть рядом со своими детьми.
Затем она спрашивает себя, чем занимается Юлия весь день. Как у нее дела в школе. И с Леонардом. Они все еще вместе? Или нет? Юлия что-нибудь упоминала о нем? Анита больше этого не знает.
Перед окном шелестят листья платана, и Анита смотрит на верхушку дерева. Ветра не было, наверное, просто птица. В этот момент запах плавленого сыра проникает из кухни в гостиную, и живот Аниты отвечает долгим, громким урчанием. А потом она улыбается, потому что только детям может прийти в голову идея испечь что-нибудь в такую жару. Позже все пропахнет едой. Шторы, раскладной диван, ее постельное белье. Анита вытирает ладонями пот с лица. Тонкая липкая пленка – след начала летнего сезона.
Воздух будто стоит на месте. Как спринтер на старте прямо перед выстрелом. Иногда Аните тоже хочется убежать. Оставьте все позади – все, кроме своих детей. А иногда даже их. Ей стыдно за эти мысли. Потому что хорошая мать о таком не подумает.
Анита докуривает сигарету до фильтра. Затем она выбрасывает окурок из окна. Тлеющие угли на тротуаре пылают оранжево-красным, оставляя укоризненный след. Как будто окурок догадывается, что ему место в пепельнице, а не на асфальте. Анита подумала поставить пепельницу на подоконник, но тогда она официально станет курильщицей. Тогда она уже не сможет сказать, что на самом деле не курит, потому что тот, кто не курит, не ставит пепельницу на подоконник. Пока она думает об этом, она закуривает еще одну. Она могла бы поставить стакан. Стакан с водой. Это была бы не пепельница. Анита затягивается, и душный вечерний воздух почти мешает спокойно курить. Она представляет, как эта смесь влаги и яда проникает в ее клетки. Она действительно не должна этого делать. И ни при каких обстоятельствах нельзя ставить стакан на подоконник.
Анита кидает едва выкуренную сигарету в сторону тротуара. Сигарета тлеет прямо рядом с предыдущей, сверкая красным. Затем Анита закрывает окно, и ее усталый взгляд отражается в стекле. Худощавое лицо с высокими скулами. Она чувствует себя потерянно; ее кожа выглядит полупрозрачной и бледной. В ней устало буквально все. И ей срочно нужно в парикмахерскую. Но она не выглядит старой. Скорее изношенной. И несчастной; несчастье оставляет отпечаток даже на внешности.
– Мама?
Анита поворачивается в сторону двери. И когда она смотрит на свою дочь, она думает о том, о чем частенько размышляла: у Юли очень милое лицо. Она имеет в виду не самое милое из своих детей; самое милое на всем свете. Самое красивое, которое она видела за свою жизнь.
– Еда готова, – говорит Юлия. Она говорит это так тихо, как будто Анита только что заснула, а она разбудила ее. Глаза Юлии похожи на две стекляшки. Они выдают слезы, о которых ее дочь молчит. И то, как она отводит взгляд, ясно говорит о том, что она не хочет что-то обсуждать.
Анита улыбается и говорит:
– Отлично, умираю с голоду, – вместо того, чтобы расспрашивать, что же случилось.
Для Момо гостить у Офербеков – всегда как возвращение домой. Ощущение, будто ее дом тут, а не со своей семьей. И нет никаких претензий к ее собственным родителям, потому что они на самом деле не так уж и плохи. Немного занудные, может быть, но не хуже других. Они из тех родителей, которые понятия не имеют, чем их дети занимаются, но думают, что знают о них все. Иногда Момо чувствует себя виноватой. Потому что она позволяет им верить, что они ее знают. Только на самом деле они не очень стремятся ее узнать. Думают, что хотят, но это не так. Им нужна такая Момо, которой не существует. Они хотят ее видеть такой, какой она должна быть и какой она притворяется годами.
С тех пор, как Момо начала встречаться с Линдой, она все чаще красится. И даже ярче, чем раньше. Ее отец спросил ее об этом несколько дней назад. Он сказал: «Ты изменилась». Но понятия не имел, насколько. Понять истину – для него задача не из легких. Макияж: подводка и помада. Иногда она задается вопросом, как бы он отреагировал, если бы узнал. Если бы она сказала ему, что есть причина, по которой она никогда не приводила к себе домой мальчика.
Момо думает, что втайне он счастлив, так как остается больше времени на то, чтобы видеть в своей дочери только то, что он хочет замечать. Потому что ни один мальчик в мире не достоин его девочки. Да и она еще не готова. Или бережет себя для «того самого». Кто бы это ни был. Момо знает, что он так думает. Она знает, потому что он смотрит на нее с гордостью, как часто делают отцы в фильмах. Моя дочка – особая девочка. Момо задается вопросом, что бы он подумал о ней, если бы узнал. Если бы он только знал, что происходит в его доме за запертой дверью, пока он спит. Даже когда он не спит. Это происходит прямо у него под носом. И он этого не видит, потому что предположения о двух девушках, которые любят друг друга, у него даже не возникает. Его не существует. Так же, как не бывает гномов и эльфов.
Ее отец сказал, что ему нравится Линда. Но она ему нравится как ее подруга. Но на самом деле ему просто нравится, что его дочь с кем-то подружилась. Ему не нравятся ее зеленые волосы, пирсинг и татуировки – но он ничего не имеет против их общения.
Вообще-то странно, что он такой. В конце концов, у него и ее матери были похожие проблемы с родителями в то время. Предубеждение из-за их происхождения, а не из-за сексуальной ориентации, но на самом деле это не имеет большого значения. Ее бабушка и дедушка всегда подчеркивали, что они не были расистами. А потом появлялось огромное «но». Все культуры и народы прекрасны, когда они остаются там, откуда пришли, или когда вы просто путешествуете. Все хорошо до тех пор, пока никому не приходит в голову идея сочетаться браком с другим. Каждый должен жить, как хочет, но пожалуйста, в другом месте. Ее бабушка и дедушка не бросают камни или что-то в этом роде, но им просто нравятся себе подобные немного больше, чем другие. Или немного больше, чем просто немного. Они похожи на расистов среди рас, которых они не любят. Они не плохие люди, просто узкоглазые.
Момо, например, всегда получала от них подарки на день рождения, Фрида тоже их получает, но у двух ее двоюродных братьев Йоханнеса и Валентина подарки всегда были немного щедрее. Когда она спросила своих бабушку и дедушку, они ответили:
– Они мальчики, и это совсем другие подарки. Они не подходят девочкам. – Но настоящая причина не в этом. Йоханнес и Валентин им просто ближе. Они больше на них похожи.
Хуже всего то, что Момо в какой-то мере может понять даже своих бабушку и дедушку. Сама она всегда чувствовала себя немного похожей на изъян на картине. Лицо на школьных фотографиях, которое всегда выделялось. Слишком странная. А когда она поняла, что ей нравятся девушки, стало еще хуже. Это было ближе к концу шестого класса. А потом в седьмом у нее появился парень. Себастьян Фридрих. Она познакомилась с ним, потому что ему было легче сказать «да», чем «нет». К тому же это было незадолго до летних каникул. После них, подумала Момо, они все равно разойдутся. Или она все-таки влюбится в него. Так было бы намного проще.
Если бы Момо могла выбрать жизненный путь, она бы выбрала «нормальный». Как у матери, у которой европейская внешность и которой нравятся мужчины. В ее жизни все было наоборот. И симпатия к девушкам – еще один фактор, отдаляющий ее от «нормы».
Себастьян казался очень милым. Тот, кто нравился всем. И вне школы она его почти не видела. Они дважды ехали вместе на трамвае. И сходили один раз в кино. Это все. Момо была не против быть с ним. Он был самым нормальным человеком в ее жизни. Но потом случилась та вечеринка. Вечеринка у Мартины Вебер. В подвале у нее была комната для занятий. Толстые бетонные стены и темно-серое ковровое покрытие. Момо это очень хорошо помнит. А потом Себастьян поцеловал ее. Это было хорошо. Но большего ей не хотелось. Она сказала «нет», когда он сунул руку ей под рубашку. И с этим небольшим «нет» она превратилась из почти популярной девушки в аутсайдера всего за несколько секунд. В тот же вечер Себастьян расстался с ней и начал встречаться с ее лучшей подругой Сарой менее чем через пять минут.
Момо было все равно. Как будто все это не имело к ней никакого отношения. Именно тогда она наконец поняла, что она другая. Что она всегда будет другой. После вечеринки у Мартины Вебер Момо стала ханжой и сосредоточилась на школе. У нее были хорошие оценки, и она нравилась учителям. Тем не менее Момо не было грустно, когда ее отец сказал ей три с половиной года спустя, что они переезжают и что ей, к сожалению, придется сменить школу. Момо понравилась идея уйти. Это было место без друзей, она не успела пустить корни. Покинуть его было легко.
А потом она встретила Линду. Прямо в первый день. Момо точно помнит тот момент в зале. Запах свежевыкрашенных стен и множества пылинок, танцующих на утреннем солнце. Как будто они с Линдой каким-то образом узнали друг друга в толпе. Как будто она дала ей секретный знак, о котором Момо до этого ничего не знала.
Однажды она прочитала об эксперименте, в котором испытуемых просили подобрать пары в зависимости от их внешности. Момо была шокирована тем, насколько высок процент попаданий. Большинство людей инстинктивно находят правильных партнеров. Иногда она думает, подобрали бы ей в пару Линду на таком эксперименте. И надеется на положительный ответ. Они не такая пара, как ее родители. Никто бы не назвал их родителей парой и ошиблись бы.
Ее мать переехала из Берлина в Мюнхен из-за учебы. Ей тогда было всего восемнадцать. Чуть больше, чем Момо сейчас. А потом она встретила в университете отца ее будущего ребенка. Мужчина прямо из детской книги пятидесятых годов. Высокий, со светло-каштановыми волосами и стальными голубыми глазами. На несколько лет старше ее, он почти закончил учебу, она была только на первом курсе. Ее мать говорит, что сразу влюбилась в него. И он в нее. Вообще-то приятная история. И в детстве Момо хотела слушать ее снова и снова. Ее отец сейчас довольно крупная шишка в компании, производящей микрочипы. И когда они проводят время все вместе, каждый раз она видит одни и те же взгляды со стороны других людей. Как будто мать Момо не его жена, а уборщица, которая ошиблась дверью. Большинство людей даже не считают, что это плохо. Люди знакомятся с азиатками в ресторанах. Или в отпуске. Они официантки или бортпроводники. В противном случае они практически не контактируют с людьми. Каждый раз, когда Момо навещает своих бабушку и дедушку по материнской линии в Берлине, она замечает, насколько там все по-другому. Если вы знаете историческую подоплеку, это неудивительно, но большинство этого не знают.
Конец ознакомительного фрагмента.
