– Господина Хэмфри еще нет!
Можно не пояснять – стол у стены пуст. И кресло пустует – Его кресло. За этим столом – место Учителя. Остальных туда только приглашают.
За обедом и за выпивкой тут не лежат, это я сообразила сразу. И пьют из рюмок, а не из чаш. Быстро слова запоминаются! Даже такие, как «автобус». Хорошо, что здесь не надо удивляться!
– Его еще нет…
Эхо, нимфа-Эхо. Не приглашала – сама села рядом, за мой столик. Высокая, черноволосая, в странном серебристом платье-тунике. А вот лицо… Не запоминается лицо. Никак!
– Значит, ты – Его новенькая? Я бы убила тебя, девочка, но лучше пусть Он сделает это сам. А я лучше – пусть оставит в живых. Навсегда!
Хриплый голос, рюмка с чем-то темно-красным в руке. Нимфу-Эхо я уже знаю. Здесь все ее называют Лили, вечерами она поет прямо тут, в таберне. Одна из ее песен и называется «Лили». То есть не совсем так, но полностью я еще не запомнила.
– Меня Он оставил в живых, девочка! Вначале я просто не поняла, потом обрадовалась, а затем… Затем почувствовала, что это такое!
Не отвечаю. Что толку отвечать Эху? Чужому Эху, отзвуку голосов, которые давно отзвучали?
– Я тебе еще не рассказывала? Я всем рассказываю, это не тайна. Их было четверо – братья, Он – самый старший. Меня догнали над Красным морем. Четыре столба пламени – синий, розовый, белый. А впереди – зеленый, Его цвет… Никогда не видела полета ангелов? Нет ничего прекраснее, ничего страшнее.
Слова звучат тихо, еле различимо. Эхо, дальнее Эхо давно забытого, ушедшего навсегда.
– На берегу… На берегу они оделись плотью – и тогда я впервые увидела Его. Меня должны были убить, я ждала смерти, но думала только о Нем. И когда поняла, что останусь в живых, но буду не с Ним…
Не слушаю. Здесь, в громадной одноэтажной инсуле посреди грязного поля, лучше никого не слушать. Это я поняла сразу – даже раньше, чем сообразила, что такое автобус. Поняла и не стала ни о чем никому рассказывать. Тут никто никого не слушает, зато говорят, говорят, говорят…
И не только говорят. Убивают тоже. Об этом я узнала час назад.
– Ты ничего не дождешься, девочка! Я ждала долго, я вышла замуж за Его брата, отказалась от клятвы, от мести. Не дождалась. Не дождусь. И ты не дождешься!
Молчу. Где-то не здесь, в неимоверной дали – Капуя, Остров Батиата, мои друзья в мохнатых плащах, моя клятва, моя месть. Рассказать о таком? Не удивятся – просто не станут слушать.
…Но я ни от чего не откажусь, как эта Лили! Дождусь – или сделаю все сама!
– Ты недолго продержишься, гордая девочка! Или сядешь в автобус, как все, или у тебя кончатся деньги и ты станешь продаваться за стакан шнапса. Трезвой тут не выжить!
Эхо становится совсем тихим, распадается шепотом, шелестом. Рюмка пуста. За Его столиком – тоже пусто. Ждать? Ждать!
Да, тут убивают – и продаются тоже. В одном из домов (в «бараке» по-здешнему) собираются женщины с пустыми глазами и такие же мужчины – с глазами мертвыми. Здесь не голодают – котел со скверной кашей на кухне всегда полон, но выпивку без денег не купишь. И просто продаются – от страха и безнадежности. Все равно придется сесть в автобус. Не сегодня, так завтра. Не завтра, так через год. Никто никого не торопит. Прав Учитель – времени здесь слишком много. Все равно не выдержишь, шагнешь вперед, услыхав свое имя в бесконечном списке, который читают каждое утро. Шагнешь вперед, пройдешь к автобусу. А ходят они только в одну сторону – это я тоже поняла. Почти сразу.
– Готовься, девочка! Новеньким тут платят вдвое, сможешь пить коньяк. Недолго, правда, потом станешь за полпачки сигарет соглашаться. А лучше – сразу уезжай! Чем ты лучше всех остальных? Чем ты лучше меня?
Темноволосой уже нет, а Эхо слышится. И вновь не удивляюсь – похожее мне говорят здесь не в первый раз.
Потом, уже через много лет, я попыталась все это нарисовать – так же, как по приказу Спартака рисовала консульский лагерь. Не получалось. Только обрывки – дверь барака, невысокое ложе, сброшенное на пол одеяло, бледные лица тех, что толпились на площади, когда читались списки, пальцы Учителя, сжимавшие рюмку толстого стекла.
Разве можно нарисовать сон? Даже такой?
* * *
– Садись, Папия! Поближе! Сейчас принесут рюмки.
Пить мне не хочется, но я киваю. Киваю, достаю сигареты. Рядом вспыхивает огонек зажигалки.
Мы за Его столиком, за столом Хэмфри. Не одни – Учитель пришел вместе с кем-то высоким, худым. Лицо… Не разглядеть лица. Молодое – но виски седые.
– Знакомься: доктор Андрюс Виеншаукис. Вы с ним почти земляки.
Доктор Андрюс Виеншаукис чуть наклоняет голову. Кланяюсь в ответ. Хорошо, когда можно ничему не удивляться!
Рюмки, пузатая зеленая бутылка…
– Итак, доктор?
Кажется, Учитель позвал меня сюда именно из-за него. Из-за моего почти земляка – доктора Андрюса Виеншаукиса.
– Ты знаешь мой ответ, Хэмфри.
Пальцы Учителя сжимают толстое стекло. Лицо… Сейчас его так же трудно разглядеть, как и лицо гостя.
– Ты нарушил Закон, доктор Андрюс Виеншаукис. В очередной раз. Но теперь Я решил вмешаться.
– Вмешивайся.
Их голоса странно похожи – голос Учителя и этого, с седыми висками. Они вообще похожи. Не братья, но… Похожи!
– Закон один на всех, доктор Виеншаукис. Закон – превыше всего.
– Не выше Милости.
Оба говорят спокойно, не торопясь. Времени здесь много.
– Нет, доктор! Ты наслушался Моего брата, но он не может изменить в Законе и буквы. Даже Отец не может – это тот предел, который Он Сам Себе поставил. Я – хранитель и страж Закона, доктор Виеншаукис. Я не позволю, чтобы его нарушали – даже ты и твои товарищи.
– Ты сам нарушаешь закон, Хэмфри. С первого же дня – когда отказался поклониться по приказу Отца.
Далекий неясный спор внезапно становится понятнее. Учитель говорил об этом! «Я тоже когда-то обиделся на… обезьянку. И даже не стал ей кланяться». Выходит, Он не шутил?
– Неужели Мой брат не разъяснил тебе даже этого? Был приказ Отца, но был и есть Закон. Кланяться можно Творцу – но не творению. Закон выше приказа. Мои братья его нарушили, Я – исполнил!
Слова звучат негромко, уверенно, но я понимаю – это лишь разговор. Кажется, они беседуют о таком не впервые, и никто никого не переубедит.
– Мой брат и такие, как ты, называют это гордыней. А разве то, что вы подняли руку на Закон, не гордыня?
– Новый Закон отменил Древний.
Спор тянется, тянется, никто никуда не спешит, и я не спешу. Моя жизнь, моя ненависть, мои друзья – все это не здесь, тут нет Рима, и родной земли тоже нет. Есть грязь, автобусы, ждущие на краю площади, полупустой бар, полупустая бутылка.
– Я пытался объяснить брату, доктор Виеншаукис. Он ничего не отменил – и ничего нового не принес. Он лишь позволил себе и другим нарушать то, что нарушать нельзя никому… Ты сейчас откуда, доктор? Берлин, группа «Красная капелла»? И, чтобы попасть туда, ты в очередной раз презрел Закон? Неужели помогать одному Зверю из Бездны против другого, такого же, – это завет Моего брата?
Впервые за весь разговор голос Учителя дрогнул. Пальцы вцепились в стекло. Гость даже не пошевелился.
– Мы спасали людей, Хэмфри. Ради спасения даже нескольких жизней стоит нарушить все законы мира!
– Угу.
Рюмка неслышно опустилась на скатерть. Ладонь сжалась в кулак.
– Узнаю… Доктор Андрюс Виеншаукис! Как страж Закона, стоящий позади трона Отца, обвиняю тебя в неоднократном возвращении в мир, что нарушает существующий порядок. Ты здесь не один, но обвинение будет предъявлено прежде всего тебе, ибо ты – Первый Посланник Моего брата. Не в Моей воле судить, но уличить тебя Я вправе.
– Как Иова?
Учитель поморщился, ладонь еле заметно дрогнула.
– Пустое сравнение, доктор! Тот был лицемером, а ты даже не пытаешься скрыть свой грех. Трудиться мне не придется. Итак, у тебя есть выбор. Я могу отправить тебя на Суд, где обличу как нарушителя Закона, а могу… Могу поступить иначе.
– Ах, вот к чему весь этот разговор!
Я даже не заметила, как моя рюмка опустела. Странно тут пьют – два-три глотка, а как будто амфору опрокинул. Но сейчас во рту сухо и горько.
– Ты мне мешаешь, док! Ты и твои подельщики рассудили верно: Суд в руках Моего брата, Мое слово там подвергнут сомнению. Поэтому предлагаю мировую. Я тебя сошлю – на полвека, без всякого суда.
Рука гостя скрылась за отворотом плаща. На миг почудилось, что он достанет оружие.
…Оружие здесь тоже есть – странное, как и все тут, но очень удобное. Один раз я видела, как из него стреляют. Нашим бы в Самниуме такое!
– Вот почему я – Андрюс Виеншаукис!
На ладони гостя – небольшой диплом. Внутри – надпись, рисунок.
– Именно поэтому! – Учитель наклонился вперед, словно пытаясь поймать чужой взгляд. – Вам двадцать девять лет, вы живете в Вильнюсе в районе Жверинас. Чудный район, небольшие дома, парк, пруд. Квартира – на ваше усмотрение. Или на мое, жаловаться не будете.
Еще странность – очередная. Тут все друг друга понимают, но обращаются по-разному: кто привычно, на «ты», а кто и на «вы», как сейчас.
– Работать станете… Ну, скажем, в русской гимназии имени Добужинского старшим учителем. Хорошее жалованье, и российское посольство помогает. Потом, через пару лет, перейдете в университет. Мирный город, мирная страна. Проживете до восьмидесяти, ничем не болея и ни на что не жалуясь. А потом – свободны, как ветер в пустыне. Устраивает?
Гость спрятал диплом, взвесил на ладони пустую рюмку, улыбнулся.
– Теряете квалификацию, Хэмфри?
Я тоже слегка удивилась, чуть ли не впервые за это время. Пусть все вокруг непонятно, и разговор меня даже краем не касается, только ясно, что «док» – еще тот орех, не раскусишь. Соблазнить его квартирой в каком-то Вильнюсе, пусть даже в районе Жверинас?
…Теперь оба – на «вы». Кажется, им так привычнее.
– Ну, конечно! – Учитель улыбнулся в ответ. – Предлагать такое Первому Посланнику! Мелко, да? Только Я знаю о вас то, что не ведают остальные, – даже Мой брат. Полсотни лет отдыха, док, – да еще с перспективой продления! И никого – ни ваших вздорных коллег, так и стремящихся угодить на очередной крест или костер, ни Моего всепрощающего родственника. Не надо будет совершать подвигов, умирать под камнями фанатиков, молчать на допросах в гестапо. А главное – не ваша в том будет вина, а Моя! Оценили?
– Изыди!
Незнакомое слово упало тяжело, словно камень от баллисты. Упало, отскочило, покатилось…
Кажется, я недооценила их обоих.
– Ну тогда… – Учитель стер улыбку с лица, заговорил холодно, властно. – Тогда Я буду судиться с тобой, Первый Посланник, на Суде Моего брата, поскольку это в его власти. Нет, Я не обвиню тебя в нарушении Закона, ты скажешь, что Милость выше, а брату это понравится. Но есть грехи, от которых не разрешит даже он. Догадываешься, о чем Я?
Гость не двинулся с места, не дрогнул лицом, но стало ясно: выстрел попал в цель.
– Ты – самоубийца, док! Самый обычный самоубийца, и Я это докажу. А поскольку после каждого возвращения из мира Суд, путь даже формальный, полагается, Моему брату придется рассмотреть и это. И тогда некому будет кидаться твоим: «Изыди»! Ну как, согласен на Вильнюс, Первозванный?
Антифон
– Отчего же быть стражем Закона выпало Тебе? – спросила я Учителя. – Отчего Ты выбрал такое? Нечестивцев в мире больше, чем праведников, значит, не дождаться Тебе любви вовеки.
– Я не ищу любви, – ответил Он. – Судьбу же Мне не пришлось выбирать, ибо мы, Сыновья Отца, не властны в своей воле. Я Первенец, цвет Мой – цвет весенней травы, и, когда получил я свой Зеленый меч, велено было Мне стоять за троном Отца и блюсти Закон.
– Почему же брат Твой младший непослушен Отцу? – удивилась я. – Отчего нарушает Закон и слугам своим велит?
Учитель задумался, покачал головой.
– А как ты сама думаешь, Папия Муцила?
– Неужели… Неужели Твой Отец разрешил ему?
Не ответил.
* * *
– Вероятно, ты… вы считаете меня врагом? – не выдержала я.
Промолчать бы, да уж больно ночь выпала мрачная. Ни огонька, ни звука, дорожки – и той не видать. Словно одни мы в этом странном мире, на Острове Хэмфри – я и доктор Андрюс Виеншаукис.
– Врагом? – В его голосе удивление самым краешком. – Сказано: возлюби врагов своих. Но какой ты враг, Папия? Дело даже не в… Хэмфри. И даже не всегда – в Законе.
Вместе вышли из бара, вместе повернули направо. Отчего туда? Барак, где я устроилась, совсем не там.
Учитель остался. Я еще успела заметить, как к его столу подошла темноволосая Лили. Но это уж совсем – не мое дело.
Спросить еще – и об Учителе, и о Законе? Нет, не стоит.
– Что там впереди, доктор? Кажется, главная площадь, где автобусы?
На этот раз уж точно – просто так спросила, чтобы темноту не слушать. Где площадь главная, я и ночью разберусь. Быстро на этом Острове учатся!
– Где автобусы, – согласился он. – А правее, почти в самом углу, – небольшие ворота, калитка. Видели, Папия? Отперты, даже не охраняются.
– В смысле, уйти можно? – поняла я, сразу же школу Батиата вспомнив. Аякс что-то говорил о семи способах.
