Конечно, как и с любым наркотиком, цена все время росла. Сперва я расплачивалась за ласку поцелуями и взглядами под юбку. Потом мое тело стало отличной валютой, но мои дилеры были готовы принимать кровь и слезы. Пришло время, и я начала предлагать им куски собственного сердца, обернутые в обрывки моей души. Все что угодно, лишь бы получать любовь и обожание.
А в мае я заплатила тремя сломанными ребрами и пробитым легким.
Но я не сдавалась.
Вдохнув, я втянула в себя этот мужской запах – сигаретного дыма и пота. Запах рок-н-ролла.
Мозолистые пальцы бас-гитариста скользнули по моей голой руке, вызывая мурашки. Мой лоб царапнула утренняя щетина взрослого мужика. А ровный стук сердца у меня под щекой казался почему-то давно знакомым.
Похмелье-шмохмелье.
Я парила по кайфу, как воздушный змей.
Я улыбнулась – мои глаза скользнули по холмам и долинам мужских мускулов, которые выступали из-под одеяла. Я не могла поверить, что это был тот же человек, который напугал меня вчера вечером. Может, он и выглядел, как два метра татуированного, пирсингованного хеви-металл-ужаса, но он был на все сто процентов обнимательным зайчиком.
Вздохнув, я наконец заставила себя сесть. Великан смотрел на меня мягкими, джинсового цвета глазами из-под таких густых и темных ресниц, что они казались подведенными, и мое сердце засбоило. Эти глаза, этот рот – узкий и поджатый, как будто на грани ухмылки или поцелуя – выдавали, что он совсем не так суров. Особенно при свете дня.
Ганс был страшно милым.
«Ганс».
Надо перед уходом запомнить его фамилию… И телефон… и несколько его детишек.
«Детишек… Блин. А мы…»
Оглядевшись, я произвела в уме быструю оценку.
«Одежда?»
«На нас».
«Воспоминания о траханье в ночи?»
«Нету».
«Саднящее жжение внутри?»
«Нет, ничегошеньки».
«Черт».
– А что ты тут делаешь? – спросила я, улыбаясь еще шире и стараясь не думать о том, на какое похмельное чудовище я похожа.
– Я спал… пока кто-то не вцепился в мою руку чертовыми когтями, – Ганс поглядел на свой бицепс. – Прямо странно, что я не истек кровью.
– Знаешь, для парня с Фредди Крюгером на плече ты больно уж нежный, – рассмеялась я.
– Я и подумал, что на меня напал сам Фредди Крюгер, – подколол меня Ганс, переворачиваясь на бок и подпирая голову рукой. – Знаешь, он дожидается, пока ты заснешь.
Нижняя часть Ганса была прикрыта самым девчачьим на свете одеялом, но верхняя…
«Просто слюнки текут».
Пока я пыталась перевести взгляд на его лицо, что-то привлекло мое внимание.
– Что это? – спросила я, касаясь его татуированной руки.
Ганс протянул мне свою левую руку, глядя на нее с тем же любопытством, что и я. Там, на внутренней стороне предплечья, синими чернилами были написаны ряды слов.
Мы оба молча прочитали их.
Вижу я, как сквозь небо они летят,
Эти звезды, сверкая, бросая ночь,
Знаю я, как сияют они и горят,
Потому что одна не исчезла прочь,
Оказавшись рядом с моим плечом,
На постели моей.
Ганс поглядел на меня с дурацкой улыбкой и пожал плечами.
– Наверное, я записал это, когда ты отрубилась ночью.
«Наверное, я записал это, когда ты отрубилась ночью».
«Наверное, я записал это, когда ты отрубилась ночью».
«То есть Ганс Как-там-его-фамилия написал обо мне чертову песню? У нас любовь? Нам сделать одинаковые тату прямо сейчас или уже после свадьбы?»
«Черт. Он на тебя смотрит. Биби, скажи что-нибудь. А то твоему будущему мужу неловко».
– Так это твоя кровать?
«Очаровательно. Совсем никакой неловкости».
– Ну, я отрубаюсь тут по выходным, так что…
Я обвела спальню взглядом и одобрительно кивнула.
– Мне нравится, как ты украсил комнату.
Ганс рассмеялся и сел в постели, опираясь спиной на светлое деревянное изголовье. Даже когда он сидел, его ноги доходили до самого конца кровати. Я и представить не могла, как он умудрился проспать тут всю ночь, да еще со мной по соседству.
Ганс сложил на груди свои расписные руки.
– Эй, ты не суди. Пони тоже человеки.
Захихикав, я округлила глаза.
– Ага. Если ты такой любитель пони, назови хоть одного из Маленьких Пони.
Ганс оглядел комнату и подмигнул мне.
– Яйцекрыл.
Я, не выдержав, прыснула.
– Искросер.
Я засмеялась громче.
– Светлочлен.
– У них нет яиц и членов, – подавилась я. – Они все девочки.
Ганс усмехнулся, глядя, как я утираю глаза подолом своего топика.
– Ну ладно. Ты выиграла, – сказал он. – Это не моя кровать.
– А чья же? – икнула я.
– Дочки Стивена. Она ночует тут несколько раз в месяц, а когда ее нет, Стивен с Викторией пускают сюда гостей.
Я смутно припомнила, как после очередного – и уже лишнего – красного пластикового стаканчика, который Ганс налил для меня, я спросила Деву-Гота, смогу ли я остаться тут переночевать. Она отволокла мою пьяную задницу по коридору в какое-то место, которое назвала «Комната Мэдди». Наверняка Мэдди и была четырехлетней любительницей пони. Тайна раскрыта.
– А как давно ты дружишь со Стивеном?
«И, что важнее, зачем? Он же такой противный слизняк. Вообще не понимаю, что Дева-Гот в нем нашла».
– Я вообще-то дружу с Викторией. Мы вместе учились в Старшей Центральной, пока она в том году не перевелась в Западную Атланту.
«Черт. А я и не знала, что у Девы-Гота, кроме нас, есть друзья. Да еще такие крутые. Эта сучка прятала их от меня».
– Господи. Ты учился в Центральной? И тебя не прирезали? Это ж надо. Ты же знаешь, что про нее говорят. Что ее не заканчивают…
– Из нее выпускают на поруки, – Ганс приподнял бровь.
– Ага, – улыбнулась я. – Так когда выпустили тебя? – и тут же пожалела о своем вопросе.
У Ганса была утренняя щетина, татуированные руки и прекрасное тело взрослого мужика. Он ну никак не мог быть одноклассником Девы-Гота. Она была моей ровесницей, а этому парню было хорошо за двадцать. Что, если у него проблемы с обучением, и он, допустим, просидел в школе несколько лишних лет…
– В мае.
– Как, в этом мае? – переспросила я, подняв голос на октаву выше, чем нужно.
Ганс, улыбнувшись, окинул меня подозрительным взглядом.
– Ну да-а-а-а… А что?
– Прости! – всплеснула я руками. – Я просто думала, что тебе, типа… лет тридцать пять.
– А, ну да, мне часто так говорят, – рассмеялся Ганс.
– А сколько же тебе лет?
– Восемнадцать, – Ганс помотал головой. – Нет, погоди. Девятнадцать. Мой день рождения был в прошлом месяце, и я еще не привык, – он пожал плечами и так улыбнулся, что мне захотелось ущипнуть его за колючую щеку в щетине.
– Я тоже закончила в мае, и у меня день рождения в июне! – заверещала я. – Скажи, как прикольно! Но мне только семнадцать. Я закончила досрочно.
– Блин! – Ганс выпрямился и щелкнул пальцами. – Ты, должно быть, та девчонка, про которую говорила Виктория. Она сказала, одна ее подружка в Западной Атланте попала перед экзаменами в жуткую аварию, но все равно закончила досрочно и с отличием, – Ганс внимательно оглядел мое взъерошенное тело. Я догадалась, что он ищет шрамы, но от его взгляда у меня в животе запорхала стая бабочек. – Но теперь ты в порядке?
Я задумалась. В порядке ли я? Физически – мои ребра срослись. Эмоционально – я примирилась с тем, что Харли – мой козел-приятель, который был за рулем – оказался куском дерьма, и я не любила его всерьез. А психологически я наконец осознала, что Рыцарю, которого я как раз любила, в армии было лучше, чем тут, где он дрался в барах и скинул меня и Харли с дороги. Так что…
– Ага, – сказала я с улыбкой, – в порядке.
Но Ганс не улыбнулся в ответ.
– А что с тем парнем, с которым ты была?
Харли. Этот засранец. Я вспомнила щенячий взгляд, которым он смотрел на меня, когда полицейские выводили его из больницы с руками, скованными спереди из-за гипса на левой. Как выяснилось, этот козел был освобожден условно, отсидев за кражу машин, так что, когда его застали на месте происшествия с багажником, полным нелегального оружия, упаковкой наркоты и несовершеннолетней, которую он увез под дулом пистолета, все это вошло с законом в некоторые противоречия.
Фыркнув, я закатила глаза.
– Ничего, выживет.
Ганс уставился на меня с непроницаемым выражением лица. Это продолжалось всего секунду или две, но я тут же вспомнила, почему вчера он так испугал меня. Когда Ганс не улыбался, он выглядел довольно жутко. Тяжелые темные брови, в одной из которых было вдето серебряное кольцо, затеняли его штормовые глаза. Всклокоченные черные волосы торчали во все стороны. А когда Ганс сжимал и без того узкий рот, его твердая упрямая челюсть выступала вперед. У некоторых женщин бывает лицо Стервы на отдыхе. Вот у Ганса было лицо Бандита на отдыхе.
А потом оно исчезло.
Улыбка вернулась, осветив его черты, и он просто сказал:
– Хорошо.
С этими словами Ганс откинул сиреневое одеяло с пони и поднялся с кровати. Повернувшись, он оказался рядом со мной, и я увидела все его тело как на картинке. На нем не было ничего, кроме черных боксеров в мелкие желтые бананы.
Я уставилась на него. Я ничего не могла с собой поделать. Тут было на что посмотреть. Это тело было длинным, стройным, изящным произведением искусства. Буквально. Одна рука была покрыта черно-серыми татуировками, на другой были рукописные стихи про падающие звезды, которые врываются в твою постель.
Это все было уже слишком. Я заставила себя отвести взгляд от бананов и посмотреть Гансу в глаза.
К счастью, он, кажется, не подозревал о произведенном на меня впечатлении. Он просто мотнул своей спутанной копной волос в сторону двери и сказал:
– Не хочешь пойти позавтракать? Я помираю с голоду.
Я не особо была по еде – анорексия и все такое, – но почему-то обнаружила в себе внезапную тягу к бананам.
– Конечно, – прочирикала я, – только дай мне десять минут.
