– Я крещён, но в церковь не хожу, – на всякий случай сказал Китайгородцев.
– Крещён – это не твой душевный был порыв, – веско произнёс Михаил. – Это родители в твоем младенчестве о спасении твоей души позаботились.
Китайгородцев промолчал.
– Неверие в людях оттого, что они могут умом постичь не всё, – продолжал Михаил. – Не укладывается у них в голове то, что невозможно объяснить словами. Но если что-то объяснить нельзя – это не значит, что его вовсе нет. Оно есть. И от него не отмахнёшься.
У него был такой же чёрный взгляд, как у старухи. Сказано же – родственники.
– А тебе и вовсе нужно молиться о спасении души, – произнес Михаил неожиданно тихим голосом, почти шёпотом.
– Почему? – не удержался от вопроса Китайгородцев.
– По деяниям твоим.
– Я не понимаю.
– Ты убивал, – всё так же тихо произнес Михаил, прожигая собеседника насквозь своим чёрным взглядом.
Китайгородцев дрогнул.
– Откуда же вы взяли? – пробормотал он.
– Вижу по глазам. Такое не спрячешь.
Китайгородцев не выдержал и опустил глаза.
ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ КИТАЙГОРОДЦЕВ
«Я убил женщину. Ей было двадцать пять лет, хотя она говорила, что ей только девятнадцать. Убил я её, разумеется, не потому, что она врала про возраст. Она была киллером. Самым настоящим. Девятьсот девяносто девять заказных убийств из тысячи совершают киллеры-мужчины. Это был тот редкий тысячный случай. И этот случай по злой прихоти судьбы достался мне. Я убил эту женщину выстрелом в лицо. До сих пор у меня перед глазами маленькое входное отверстие от пули у неё под правым глазом. Я часто это вспоминаю и мне бывает тошно. Я выстрелил в неё за мгновение до того, как она могла бы меня убить. А перед тем она застрелила троих наших. У неё была хорошая подготовка. Она была убийцей. Я смог её остановить. Я выполнил свой долг… А всё равно мне тошно».
* * *
Китайгородцев осмелился нарушить запрет хозяйки, по крайней мере, в той его части, которая предписывала ему «не бродить по дому». Он прошёлся по тем немногочисленным комнатам первого этажа, которые не были заперты. Пункт из длинного перечня обязательных действий, выполняемых телохранителем: изучить и запомнить месторасположение комнат, а также отметить особенности каждой из них, в том числе те особенности, которые могут представлять опасность.
Здесь давно никто не жил. Или даже вовсе никогда не жил. Везде стояла мебель, но ею не пользовались, это заметно. Пыль легла толстым слоем. Нигде не видно ни единого предмета, какого-нибудь пустячка, забытого случайно. Расчёска, старая газета, оставленная в кресле, монета на столе, книга, которую не удосужились вернуть обратно на полку – ничего такого, что могло бы выдать присутствие людей.
Все комнаты выглядели старомодно. Даже светильники смотрелись так, будто в них не электрические лампочки, а стеариновые свечи. Здесь могло бы быть уютно, если бы теплилась жизнь. Но жизни не было.
* * *
За целый день Китайгородцев так никого и не увидел. Он даже не мог сказать наверняка, есть кто-нибудь в доме, или Наталья Андреевна с Михаилом отлучились, не предупредив о том своего нежеланного охранителя.
Китайгородцев сел в кресло в зале первого этажа, рассчитывая во что бы то ни стало увидеться с кем-нибудь из обитателей дома. Он не привык быть предоставленным самому себе. Не мог действовать без контакта с теми, кого ему поручили опекать.
Была вторая половина дня. За окнами темнело. Нигде в доме не зажигали света. Китайгородцев, устраиваясь в кресле поудобнее, вытянул раненую ногу. Он готов был ждать до глубокой ночи. В полной тишине, в сгущающемся сумраке, он задремал.
* * *
Разбудил Китайгородцева телефонный звонок. Мобильник в кармане завибрировал, Китайгородцев встрепенулся. В доме было темно. Лишь угадывались силуэты окон, за которыми воцарялась ночь.
Это был Хамза.
– Толик, привет! Как служба на новом месте?
Про службу – это звучало, как издёвка.
Китайгородцев поведал о полном отсутствии событий в течение сегодняшнего дня. О наложенном хозяйкой запрете на перемещения по дому. О том, что он вообще не уверен, здесь находятся его подопечные, или уехали куда-то.
– Ладно, осматривайся там пока, – сказал Хамза.
Стерпится, мол, слюбится. А не слюбится – тогда уж будем думать, что делать с этим.
* * *
Утро встретило Китайгородцева ярким солнечным светом. Он открыл глаза и обнаружил богатый красками мир. Серость растворилась, окружающие предметы обрели цвет. Дом уже не выглядел таким недружелюбным, как накануне. Китайгородцев принял душ, потом позавтракал, завершив свой завтрак чашкой крепкого кофе – всё было очень похоже на его прежнюю жизнь, ту самую, которой он жил до приезда в этот странный дом.
Ободрённый Китайгородцев готов был действовать. Сначала он попытался привлечь внимание кого-нибудь из обитателей дома. Встал у подножья лестницы, ведущей на второй этаж, и несколько раз позвал по имени жильцов. Никто не откликнулся. Тогда Китайгородцев решительно пошел вверх по лестнице, опираясь на палку. Наверху царила всё та же кладбищенская тишина. Дверей на галерее второго этажа было множество, но те, к которым выводила лестница, выглядели краше других: настоящий парадный вход. Китайгородцев толкнул обе створки одновременно, они открылись. Здесь начиналась анфилада комнат. В первом зале стены были увешаны картинами. Пейзажи и портреты. С одного из портретов, едва ли не самого крупного в коллекции, на Китайгородцева надменно смотрел Станислав Георгиевич Лисицын. Если бы Китайгородцев не видел Лисицына два дня назад приехавшим на «Бентли», он мог бы подумать, что изображённый на портрете человек жил в семнадцатом или восемнадцатом веке – именно так одевались тогда аристократы, и такими их изображали в ту пору художники. Дворянин на службе короля. Холодный и циничный взгляд царедворца. Таким Лисицын себя видел, судя по всему. Вот и дом он построил в соответствующем стиле. Просто ему не посчастливилось родиться в ту эпоху. Промахнулся во времени лет на триста.
У Китайгородцева было чувство, будто он подсмотрел что-то такое в чужой жизни, чего ему видеть не полагалось. Он не хотел, чтобы его здесь обнаружили, и вернулся на галерею, уже раздумывая, не спуститься ли ему на первый этаж. Но всё-таки многочисленные двери галереи его влекли. Он заковылял вдоль них, стараясь не производить шума, и открывал одну за другой – тут не оказалось ни одной, которая была бы заперта на ключ. Возможно, осторожность и уберегла его от скандала. Бесшумно приоткрыв очередную дверь, Китайгородцев неожиданно увидел незнакомого человека. Мужчина в летах сидел за столом в глубокой задумчивости, и даже не повернул головы, когда открылась дверь, а в следующую секунду Китайгородцев дверь уже закрыл и заковылял по направлению к лестнице, на ходу соображая, что ответить, если его сейчас окликнут.
Спустился вниз и скрылся в своей комнате.
Так их не двое в этом доме – жильцов?
Вот так новость!
И почему от Китайгородцева это утаили?
* * *
Днём Китайгородцев изучал окрестности. Опавшая листва после недавних дождей лежала в лесу мокрым ковром. Ступалось мягко, очень хорошо для раненой ноги.
В лесу Китайгородцев наткнулся на остовы снесенных домиков. Следы уже не были явными, всё заросло травой, но безошибочно определялось, где стояли дома, а где пролегали дорожки. Территория не была захламлена. Новый хозяин, по-видимому, потратил немало сил на то, чтобы очистить свой лес.
Возвращаясь к дому, Китайгородцев сделал крюк, чтобы попасть на ведущую к шоссе дорогу. Но до дороги он не дошёл. Оставалось пройти метров сто, когда Китайгородцев увидел насторожившую его картину: здесь опавшая листва была примята так, будто кто-то неведомый устроил лёжку. Лес заканчивался, дальше был изумительный изумрудный газон, а за газоном – дом. Отсюда всё видно, как на ладони. Дом. Крыльцо со множеством ступеней. У крыльца машина. Михаил откуда-то вернулся.
* * *
Из огромного багажника внедорожника Михаил выгружал пакеты с продуктами. В багажнике пакеты вроде бы занимали не слишком много места, но когда Михаил их оттуда извлёк – гора пакетов стала выглядеть внушительно.
– Добрый день, – вежливо поприветствовал Китайгородцев.
– Здравствуй, – коротко ответил Михаил, окатив собеседника своим чёрным взглядом.
Держал дистанцию. Не подпускал.
Китайгородцев даже не стал предлагать свою помощь, понимая, что нарвётся на отказ. Но о делах заговорил.
– Я хотел у вас спросить, – произнес Китайгородцев. – Наверняка существует план дома. Мне бы взглянуть.
Но и тут фиаско полное.
– Нету плана, – сказал Михаил. – Нету дома. И никого тут нет. Всё, что ты видишь, – повёл рукой вокруг, – тебе привиделось.
Пошутил недобро так. С вызовом.
* * *
Ближе к вечеру Китайгородцев выскользнул из дома, никому ничего не сказав. Он обошёл дом и углубился в лес там, где был пруд, и когда от дома его уже нельзя было увидеть, сменил направление движения, по большой дуге огибая дом и лужайку с изумрудной травой, и минут через тридцать пути вышел к обнаруженной им утром лёжке, где ещё недавно прятался неизвестный наблюдатель. До лёжки Китайгородцев не дошёл метров тридцать, лёг за кустом, мгновенно превратившись из человека в ничем не примечательную кочку, и затаился.
Ночь пришла по-осеннему рано. Дом потонул во тьме – ни огонька. Свою руку вытянешь – не увидишь кончиков пальцев. Китайгородцев не смотрел, а вслушивался. Если тот, кто подглядывает, придёт этой ночью, его появление можно будет обнаружить лишь по звуку.
Но никто не пришёл. Китайгородцев пролежал в засаде до утра и с первыми лучами несмелого осеннего солнца обнаружил, что лёжка пуста. Он продрог и он устал. Но он готов был повторить всё с самого начала. Уже следующей ночью.
* * *
Днём Михаил мёл листья на площадке перед домом. Махал метлой, будто заправский дворник. По всему видно, что это дело для него привычное.
Китайгородцев сел на ступенях крыльца, палку свою инвалидскую положил рядом, молча наблюдал за Михаилом, которому такой присмотр явно был не по душе, но он терпел, делая вид, что не замечает Китайгородцева. Завершил свою работу, хотел уйти, но Китайгородцев спросил у него:
– Тут жильё какое есть поблизости?
– Тебе зачем? – недружелюбно уточнил Михаил.
– Вообще интересуюсь.
– На двадцать вёрст вокруг нет никого.
– Почему такая глухомань?
– Тут был лесхоз. Никто не селился. Одна база отдыха.
– Да, я знаю. А вообще люди тут бывают?
– Какие люди?
– Посторонние.
– Это кто? – спросил Михаил и посмотрел внимательно.
– Откуда же мне знать? – пожал плечами Китайгородцев. – Может, грибники. А может, и охотники. Вот бывало такое, что выйдет из леса кто-то чужой…
– Ты об чём вообще интересуешься? – прищурил глаз Михаил.
Неужто он какую-то опасность уловил лично для себя?
Китайгородцев не сразу нашёлся, что ответить.
– Я же тебе говорил: нет здесь никого, – сказал Михаил внушительно. – Одна только видимость.
А взгляд у него был лживый.
Он знал больше, чем говорил. Никаких сомнений.
* * *
Погода испортилась к ночи. Очень быстро, за какие-то минуты, потемнело, и хлынул дождь. Китайгородцев понял, что этой ночью ему в засаде не сидеть. Он смотрел в окно, за которым почти ничего не было видно. Дождь был сильный. Потоки воды стекали по оконному стеклу. Чтобы лучше видеть, как бушует снаружи непогода, Китайгородцев погасил в комнате свет и вернулся к окну.
За стеклом стоял человек. Китайгородцев отчётливо видел его силуэт в призрачном сумраке позднего вечера. Силясь рассмотреть, кто это такой, Китайгородцев подался вперёд, прилип к холодному стеклу и человек вдруг пошёл к нему. Он не шёл, а брёл странной походкой, какой люди никогда не ходят, и вышел из дождя прямо на Китайгородцева, буквально вынырнул из сплошной стены дождя, и когда он оказался совсем близко, и их с Китайгородцевым разделяло лишь двойное стекло в оконной раме, Китайгородцев его узнал. Китайгородцев попытался открыть окно, но не было ни ручек, ни запоров, это окно, похоже, задраили наглухо, и Китайгородцев жестами показал своему визави, что тот должен оставаться на месте. Он боялся, что человек этот его не дождётся, уйдёт, поэтому бросился вон из комнаты настолько быстро, насколько ему позволяла его раненая нога. Проковылял по коридору, громыхая палкой, потом через привычно тёмный зал, отпер входную дверь и вывалился наружу, под дождь, который в одно мгновение вымочил его до нитки. На ступенях он не осторожничал, а зря. Упал, поскользнувшись, и потом искал в темноте свою палку, без которой он был не ходок. Нащупал палку, побрёл за угол дома, боясь, что не успеет, что человек исчезнет так же внезапно, как появился. Идти было далеко. Китайгородцев спешил.
Он опоздал. Всматривался в осенний мрак, ещё надеясь кого-то увидеть, но уже знал, что там, впереди, никого нет.
Китайгородцев сейчас не мог сказать с уверенностью, какое из окон его, но где-то здесь тот человек стоял. А теперь его не было. Китайгородцев крутанулся на месте, силясь разглядеть в залившей местность тьме знакомый силуэт, но ничего не увидел. Склонился низко над землей в поисках следов. Темно. Вспомнил о мобильнике. Достал из кармана телефон, нажал на кнопку, экран засветился, едва-едва пробивая сырую тьму. Лучше так, чем совсем никак. Китайгородцев ползал по мокрой от дождя земле, отыскивая следы, но ничего не находил. К соседнему окну. Ага, вот! Неотчётливые, правда, следы, только угадываются.
Погас экран мобильника. Китайгородцев чертыхнулся. Снова нажал кнопку, экран ожил.
Китайгородцев пытался определить, куда ведут следы. Но дождь лил, как из ведра. Экран периодически гас. Да и следы где-то потерялись. Не было следов.
Китайгородцев бросился обратно в дом. Ковылял с таким энтузиазмом, будто от его расторопности всё сейчас зависело. Или пан, или голова в кустах, как порой говаривал Хамза.
В дом вошёл, закричал:
– Михаил! Михаил!!!
Стал подниматься вверх по лестнице, наплевав на недавние запреты.
– Михаил!!!
На втором этаже было так же темно, как и внизу.
– Михаил!!!
Наугад вышел к дверям, к тем самым, за которыми начиналась анфилада комнат. Толкнул створки. Они не поддались. Заколотил в дверь кулаками.
