– Служил в легионе? – Гущин окинул его взглядом из-под своего пластикового щитка.
– Нигде он не служил. Я же сказал вам, это мой кузен из Англии. Он в Кембридже учился, а потом полжизни в Лондоне бил баклуши на папины деньги, – пояснил Клавдий Мамонтов.
Обе свидетельницы уже ждали их на вольном воздухе – начальник местного отдела позвонил оперативникам, и те выпустили их из полицейского фургона.
Две тетки в летах – полная и худая. На полной – верх от розового спортивного костюма и юбка. Кенгурушка плотно обтягивала грузные груди и выпирающий живот. Чужеродной частью современного прикида выглядела пестрая ситцевая юбка совершенно деревенского вида, которая не вязалась ни с модными круглыми солнечными очками свидетельницы, ни с ее кокетливой розовой повязкой для волос. Клавдий Мамонтов заметил на ней белые кроссовки, испачканные глиной. Вот кто оставил следы на дороге тридцать девятого размера.
Вторая свидетельница была ей под стать – того же возраста и тоже в долгополой юбке и вязаной кофте внакидку – тощая, как жердь, но крепкая и ростом повыше. Она носила платок, завязанный «комсомолочкой», из-под которого выбивались отросшие за карантин пегие пряди. Обута она была в старые туфли непонятного цвета на низком каблуке. Ну, выходит, и со следами тридцать седьмого размера – от туфель – теперь тоже все ясно.
– Здравствуйте, я начальник криминального управления. – Полковник Гущин представился свидетельницам по полной форме. – А это мои помощники. Назовите, пожалуйста, свои имена и фамилии.
– Павлова Мария Сергеевна, – сказала худая.
– А я Кавалерова Нина Борисовна, – представилась ее толстая товарка.
– Расскажите все с самого начала – куда и откуда вы шли так рано утром и что увидели. – Гущин задавал вопросы, превозмогая одышку.
– У нас смена кончилась в госпитале, в том, что в Дарьино развернули, полевом мобильном. Ночная смена, мы там волонтерками работаем, – начала Павлова. – У меня это как послушание, еще матушка игуменья меня на сей труд благословила, я ведь монастырская. А у Нины – зов сердца. Она доброволец. Закончили смену ночную, сели на автобус в шесть утра и уже через час здесь были, вышли на остановке и побрели потихоньку в монастырь. Так, Нина?
– Все так, Манечка, – ответила ей Кавалерова.
– Идем мы, значит, по дороге от остановки…
– А вы часто этой дорогой ходите? – уточнил Гущин.
– Каждый раз, как с автобуса, – ответила Кавалерова. – Напрямик. Одной, правда, лесом-то не очень комфортно в такой час тихий, безлюдный. Но нас-то ведь двое.
– Наши из монастыря здесь ходят. И кто возвращается из города, и кто с пасеки, здесь же три дороги сходятся. То есть это раньше наши тут ходили. А теперь в монастыре нашем срам сплошной, содом и гоморра – сами, наверное, по телевизору слышали. – Павлова горестно покачала головой. – Матушка игуменья нас покинула. А эти… орда немытая в кельях и в храме засела. А мы… ну, кто не с ними… нам приказ от епархии вышел искать себе место другое, покойное. Самим его искать! А как найдешь?
– Покойное – это на кладбище, – хмыкнул Макар.
– Манечка неправильно выразилась, – ответила ему Кавалерова. – Покойное – в смысле благопристойное. В другой обители. А то в монастыре с некоторых пор такой скандал идет, батюшки-светы…
– Про монастырь чуть позже, сначала о том, что вы видели здесь, – сказал Гущин.
– Ну а что мы видели… страх! Не дай бог такое никому увидеть и во сне кошмарном. Подходим к перекрестку. Глядим… а на сосне-то она висит – качается! – Павлова затрясла головой, словно отгоняя от себя жуткое видение.
– Вы ее сразу узнали?
– Я нет… сначала нет… и Нина тоже нет… нас как громом поразило. Если бы не Нина, я вообще бы прочь бежать бросилась со всех ног. Она меня удержала. Она похрабрей меня. Подошли мы с ней к сосне ближе… о госссподи… А это она!
– Кто она?
– Серафима… Сима… из монастыря, – подхватила взволнованно Кавалерова.
– Она монахиня? – уточнил полковник Гущин.
– Нет, она не монахиня. – Кавалерова вздохнула. – Она как Манечка – в миру и одновременно в скиту. Так это, Мань, называется у вас?
– Примерно так. У меня квартира в Павловском Посаде. Я всю жизнь проработала на разных должностях – сначала в исполкоме, потом в администрации местной, была замначальника бюро пропусков, – похвалилась Павлова. – Замуж так и не вышла, зато на пенсии оказалась. И подумала, что… монастырская жизнь… не схима, а весь этот уклад жизненный – молитва, покой, работа… Это как раз мое, по мне. Да и легче при монастыре существовать одинокой пенсионерке. Вот и Сима была такой. Она здешняя. Но у нее тоже никого. Она детдомовская.
– А как ее фамилия? – спросил Клавдий Мамонтов.
– Симина? – Кавалерова глянула на него. Глаза у нее были круглые, серые, выпуклые, сильно навыкате. Взгляд приветливый, словно обволакивающий. – Ой, а я и не знаю… Манечка, как Симина фамилия?
– Воскобойникова. – Павлова, видно, знала жизнь и обитателей монастыря лучше своей товарки.
– И вы ее сразу опознали? – снова уточнил Гущин.
– Ну да. – Кавалерова кивнула. – Она такая полная, как я, была. И волосы… Правда, Маня?
– Да… лицо, конечно, у нее… о госссподи… такая гримаса. – Павлова содрогнулась. – Язык она себе прикусила, как в петле билась. Я-то сначала подумала – грех какой, руки она на себя наложила, повесилась! Потом смотрим – а у нее халат весь в крови на заднице… Ой, простите, сорвалось с языка… на заду… И там еще какой-то ужас кровавый валяется в пыли – словно сожрали кого-то… Ну, мы тут не выдержали. Я бежать в монастырь хотела. А Нина мне – погоди, пока добежим! Полицию надо срочно вызывать. И мобильник из кармана достает. Я-то про свой телефон в такой миг напрочь забыла.
– Так, значит, это вы вызвали полицию? – спросил Клавдий Мамонтов.
– Мы. – Женщины закивали.
– Сами мы к остановке вернулись. Нам так дежурный полицейский приказал по телефону. Мы ему точное место все никак описать не могли от волнения, – сообщила Кавалерова. – Он нам – вернитесь на остановку, ждите полицейскую машину. Покажете нашим сотрудникам место. Через десять минут приехали. Еще и автобус следующий не успел подойти. Так что и пассажиров-прохожих не было, – докладывала Кавалерова. – А потом ваши вообще проход закрыли к перекрестку.
– А вы сами какое отношение к монастырю имеете, Нина Борисовна? – поинтересовался Гущин.
– Я-то им седьмая вода на киселе. – Кавалерова вздохнула. – Не могу сказать, что монастырская жизнь меня привлекает, как Манечку. Если что и привлекает, то не уклад, а круг общения, люди монастырские, атмосфера церковная. Мы вот с Маней в госпитале волонтерничали весной – в самый разгар, ну сами знаете чего. – Кавалерова и на Гущина глянула своими выпуклыми серыми глазами. – Вы вот маску носите. Перчатки. И правильно. А у нас в госпитале такие дни были – у меня от маски кровавые полосы на щеках, потому что мы по двое-трое суток маски не снимали. Возле больных, у самых тяжелых в реанимации, в красной зоне.
– А все сам это видел. Я через это прошел. Я болел, – ответил Гущин.
Кавалерова задумчиво кивнула. И перевела свой взгляд на Макара, слушавшего их молча.
– Я посещаю монастырь. Сначала приходила к Мане, потом с монашками познакомилась. Они-то на карантине сидели, как все. А у нас были пропуска постоянные для поездок – мы же как медперсонал. Ну а потом в монастыре началась свара. Собственно, чего мы еще ждали? Вот, пожалуйста – чем все это закончилось! Убийством!
– А вы, когда увидели Серафиму Воскобойникову повешенной на дереве, подумали, что это убийство?
– Да. – Кавалерова кивнула. – Я Симу знала пусть и не очень хорошо, но достаточно. Богобоязненна она и истинная христианка. Она бы никогда не совершила суицид.
– Да у нас в монастыре они уже с ножами друг на друга – поубивать готовы, – горестно и пылко подхватила Павлова. – Такое безобразие творится. А для журналистов – все словно шоу. Приезжают с телевидения снимать наш позор! Эти – орда немытая – их гоняют чуть ли не палками. Драки, ругань! Казаков каких-то набрали для охраны. Какие они казаки? Алкаши все ряженые, самозванцы проклятые! А этот черт… что на нашу голову свалился… исповедник-то схимник… да он антихрист настоящий!
– Маня, ты не очень понятно опять выражаешься, – оборвала ее Кавалерова. – Полицейские не понимают твой церковный сленг. Да они и сами разберутся.
– Как ее нам называть – Серафиму Воскобойникову? Если она не монахиня, не послушница и не трудница? – уточнил Гущин
– Можно насельница, – сказала Кавалерова, – но это тоже не точно. Хотя… насельники – это те, кто какое-то место населяют. Зовите ее так.
– Вы считаете, что ее убийство как-то связано с происходящим в монастыре? – задал свой главный вопрос полковник Гущин.
– А с чем же еще это может быть связано! – в один голос воскликнули взволнованные свидетельницы. – Конечно, с тем, что там творится вот уже почти месяц!
– А у вас есть какие-то конкретные подозрения? Кто это мог совершить?
– Кто мог ее так страшно убить? Повесить на дереве? – Кавалерова пожала полными плечами. – Нет, увольте нас, это мы сказать не можем. Да мы и в монастырь в последнюю неделю не заглядывали. Я так вообще – с работы домой. А Манечка всего два раза и была. Да, Маня? Она тоже из госпиталя – к себе в Павловский Посад. Потому что…
– Потому что в монастыре находиться нестерпимо стало, – заявила зло Мария Павлова. – Не обитель святая, а приют мерзости и смертного греха!
Полковник Гущин поблагодарил женщин и записал их адреса. Клавдий Мамонтов предупредил, что их обеих еще будет допрашивать следователь.
Глава 5
Гнездилище смуты. Психоз № 6
– Получается, она из монастыря. Жертва, – объявил полковнику Гущину начальник местного отдела полиции. – У нас вся эта канитель с монастырем Кириллово-Глинищевским еще в карантин началась, а как ограничения сняли, так вообще такой бардак там. Нам в их свару вмешиваться запретили, потому как это внутренние церковные дела. Но там у них до драк дело дошло. Журналисты приезжают снимать – так на них приверженцы игумена чуть ли не с дубинами. Съемочной группе камеры разбили, корреспондентке нос расквасили.
Они стояли возле патрульных машин, наблюдали, как тело повешенной Серафимы Воскобойниковой – монастырской насельницы, запакованное в черный пластиковый мешок, санитары грузят в «Скорую».
Солнце припекало все жарче. С опушки доносился аромат лесных цветов. Пчелы гудели в траве, прилетев с монастырской пасеки.
Клавдий Мамонтов смотрел на белый, обнесенный толстыми стенами Кириллово-Глинищевский монастырь, раскинувшийся на горе.
– Известен с двенадцатого века, – заметил Макар. – Впервые упомянут в летописи, когда был разорен монголами. В начале шестнадцатого века во время осады монастыря татарами по преданию над горой появилась гигантская фигура витязя с мечом. И татары трусливо бежали. С тех пор холм именуется Пужаловой горой. А вся местность вокруг – Кириллово-Глинищевской пустынью. При закладке кафедрального собора – вон его колокольня отсюда видна – присутствовал царь Федор Алексеевич лично, сынок Тишайшего, братан Петра. Позже в монастыре принял постриг Борис Голицын – воспитатель Петра и брат любовника царевны Софьи Василия Голицына. Кстати, они оба тоже монастырь посещали. Со времен царя Федора под стенами монастыря торговала ярмарка, художник Кустодиев сюда наведывался на этюды рисовать ярмарочный быт.
– Ты откуда все это знаешь? – спросил удивленно Клавдий Мамонтов.
– Просто знаю. Слышал, читал. А сейчас монастырь взбунтовался. – Макар усмехнулся. – Явился некий схиигумен Афиноген и начал гнать волну – он напрочь отрицает вирус и эпидемию, считает все это глобальным заговором мировых масонов. Монастырь был женский, но он привел с собой своих последователей с Урала, и сейчас там сборная солянка – и монахи, и монашки, и миряне, и просто любопытные, сочувствующие. Афиноген страстный и популярный блогер – он ведет свой канал на «тьюбе», который регулярно блокируется Роскомнадзором, но словно Феникс из пепла возникает вновь – под другим именем. Блогер-игумен прославился на всю страну. О нем регулярно сообщают медиа, снимают репортажи как о селебрити.
– Мы сначала ко всему этому как к анекдоту относились, потом как к бреду, психозу, – хмыкнул начальник местного отдела. – И на разборки их глаза закрывали. Но вот убийство. И таким зверским способом… Все, финита. Теперь разберемся с монастырем по полной.
– Схиигумена в комментах и соцсетях зовут Отец Офиген, – улыбнулся Макар. – Кто с кем разберется – это еще надо посмотреть. Он, говорят, сами знаете кого Антихристом в открытую именует на своем канале.
– Поедем туда все вместе, – скомандовал словно нехотя полковник Гущин. – Надо будет начинать их всех допрашивать, кого на месте, кого везти в отдел. Но сначала я сам поговорю с этим святым отцом.
Распорядившись, он молча полез во внедорожник Мамонтова, припаркованный у полицейских машин. Еще одно новшество – он не пользовался своей служебной машиной с водителем, как раньше. Предпочитал авто Мамонтова. Так они договорились. И опять же – Клавдий Мамонтов исполнял их договор.
Во внедорожнике полковник Гущин стянул наконец резиновые перчатки. Кисти рук его покраснели и вспотели. Он достал из кармана антисептик и щедро побрызгал на ладони.
– Руки, – скомандовал он.
Клавдий Мамонтов и Макар, как дети, протянули ему руки, и он обильно полил их антисептиком. Сдвинул пластиковый щиток на лоб и опустил маску на подбородок.
– С нами вы в машине без этой муры, – сказал Макар, кивая на перчатки, аккуратно запакованные Гущиным в мусорный мешок. – А там с ними…
– Ты переболел.
– Да, я сказал вам сразу.
– Но я-то не болел, Федор Матвеевич, – заметил Мамонтов. – Где же логика в ваших действиях?
– Не надо мне сейчас про логику, сынок, ладно? – Гущин смотрел перед собой. – Мы договорились, кажется.
До Кириллово-Глинищевского монастыря на горе доехали в полном молчании. А там дым коромыслом. Обогнавшие их полицейские машины с мигалками, с сиренами. И еще машины у ворот – прессы, телевидения и не только.
В воротах – Клавдий Мамонтов сначала подумал, что это ряженые или актеры, может, фильм снимают? Но какие сейчас фильмы? – плотная группа, преграждающая полицейским и не полицейским вход в монастырь. Женщины в черных монашеских одеждах и в мирских нарядах, замотанные до глаз в платки, мужчины – сплошь бородатые – в монашеской одежде и в мундирах, смутно напоминающих казачьи, но выглядящих так, словно их нашли на свалке.
– Ты не пройдешь! – зычным голосом орал дюжий бородач-богатырь начальнику местного отдела полиции, оказавшемуся у монастыря раньше Гущина.
– В связи с расследованием обстоятельств убийства я требую незамедлительно открыть правоохранительным органам доступ на территорию монастыря для проведения неотложных следственно-оперативных мероприятий по горячим следам! – чеканил полицейский.
– Снимайте! Снимайте! Сейчас здесь такое начнется! Дорогие телезрители, наша программа «Жизнь и Вирус», как всегда, в эпицентре событий! – заполошно голосил ведущий с четвертого телеканала, вместе с оператором снимающий и полицию, и монастырских. – Терпение властей наконец лопнуло! Полиция намеревается штурмовать мятежный монастырь. Мы ведем прямое включение с места событий. Но где же знаменитый схиигумен Афиноген? Его пока не видно среди его сторонников. Надо сказать, что сегодня утром в окрестностях монастыря произошло некое событие, обстоятельства которого мы сейчас выясняем. Мы уже обратились за комментариями к полицейским! А пока – прямое включение! Оставайтесь с нами!
– Позовите схиигумена, – очень спокойно попросил полковник Гущин, снова надевший и маску и новые перчатки. – Я представитель областного главка, начальник криминального управления. Я хочу поговорить с отцом Афиногеном.
– А вот он-то захочет с тобой говорить? – крикнул кто-то из «казаков». – Эй, православные, не поддавайтесь на провокации! Они нас раскольниками и сектантами именуют – так это все ложь и наветы!
Из черного роскошного «Ягуара», остановившегося у полицейских машин, вышел импозантный священнослужитель в шелковой рясе с красивым наперсным крестом, с надушенной дорогим парфюмом окладистой бородой и гривой роскошных, словно завитых, кудрей. Он сразу надел на себя медицинскую маску.
– Секретарь епархии отец Викентий, – представился он полицейским. – Я должен зачитать раскольникам решение Священного синода об отлучении их от церкви. – Он взмахнул рукой, держа сафьяновую папку с документами. – Довожу до вашего сведения, что с настоящего момента человек, именующий себя схиигуменом Афиногеном, а в миру Валерием Жабровым, более не является возлюбленным чадом церкви, а переходит в разряд отступников веры и блудодеев! И подлежит церковному отлучению за выбор греховного и опасного пути раскола и смуты, соблазна и греха!
– Этот старец в миру Валерий Жабров? – тихо спросил полковник Гущин начальника местного отдела.
– Ага. Знакомая фамилия? Он же наш бывший, из органов. Я к нему в самом начале этой бузы приехал и так по-свойски ему – Валер, ну ты чего ваньку валяешь? Ты же наш, бывший опер. Ну ладно – в тюрьме посидел, с кем не бывает. Чего ты сейчас-то горбатого лепишь? Юродствуешь? Народ баламутишь? А он на меня глянул и зашипел, как змей, – ах ты прихвостень антихристов, – начальник отдела передразнил игумена – бывшего сыщика.
– Моя прееелесссть, – прошипел в тон ему Макар. – Ну это чудо что такое. Здешний протопоп Аввакум, оказывается, тоже из органов!
– Жабров лишается сана и не может более служить и проповедовать, крестить, исповедовать и отпускать грехи! – повысил голос представитель епархии. – А вместе с ним церковному отлучению подвергаются и те, кто осознанно и упрямо следует бессовестному и опасному словоблудию этого раскольника и некроманта…
– Сам ты некромант! Семя антихристово! – завизжали монашки в черном. – Не сметь лаять на отца Афиногена! Он святой и пророк! А ты глянь на себя – борова гладкого! На какой ты тачке ездишь! Мамону ненасытную свою ублажаешь! Чревоугодничаешь!
– Матильда! Матильда приехала! – пронеслось вдруг над площадью перед монастырем.
И все оживились, зароптали, засуетились. Телевизионщики вооружились длинными микрофонами с мохнатыми чехлами, подсовывая их поближе к «раскольникам».
К монастырю с сопровождающими приехала на внедорожнике Матильда Оглобина – ее не надо было представлять, потому что она и так уже успела прославиться на всю страну.
– Крымская Барабулька пожаловала. – Макар подтолкнул Клавдия Мамонтова локтем. – Ну, сейчас будет потеха. Отец Офиген ее бывший исповедник, они были долгое время очень близки духовно, как сплетничают соцсети. Но и она оставила его, как только он взбунтовался. А сейчас, видно, послана уговаривать его. Вот только кто ее послал, интересно? Вряд ли это ее собственная инициатива.
Крымская Барабулька некогда слыла молодой и симпатичной, этакой девочкой из комиксов Манга – большеглазой, похожей на эльфа, но за годы политического пиара и шухера уже успела постареть, поистрепаться, поблекнуть и обабиться. Сходство с эльфом у Матильды осталось, но эльф выглядел все более злым, мстительным и несчастным, словно огрызающимся на окружающий его мир.
– Афиноген, я приехала! Я звонила тебе! И вот я здесь. Давай поговорим спокойно, культурно, как нормальные люди! – тоненьким голоском «девочки из Манги» крикнула она на весь монастырский двор.
Среди монастырских произошло какое-то движение. Кто-то пролагал себе путь – и перед ним почтительно расступались.
И вот отец Афиноген появился в воротах захваченного им и осажденного властями монастыря.
Первое впечатление о нем – этакий зловещий худенький старичок. Второе – никакой не старичок, а седой мужчина лет пятидесяти, только старообразный, сморщенный, тощий. Третье впечатление – ну, вылитый Горлум из Властелина колец. И глазки пронзительные голубые – круглые. И ухмылочка под клочкастой бородой. Он был облачен в черную схиму, поношенную, закапанную свечным воском. На голове – черная шапочка с вышитым крестом и черепом с перекрещенными костями.
– Здравствуй, Матильда, – приветствовал он свою прежнюю последовательницу. – Здравствуйте и вы все, званые и незваные. Доброго вам всем здоровья и благополучия, чада Господни!
Клавдий Мамонтов отметил, что, несмотря на всю одиозность, отец Афиноген – бывший опер, ему чем-то сразу безотчетно понравился. Может быть, своей зловещинкой и тщательно скрытым от дураков внутренним стебом. И крепким стержнем.
