Голос у него тонкий и шелестящий.
– Вы Дэвид?
– Что тебе надо?
Я не могу толком его разглядеть. Источник света у него за спиной, крыльцо погружено в темноту. Но он худой и высокий, угловатый и неуклюжий.
– Привет! – Я стараюсь говорить ровным тоном. – Надеюсь, мое вторжение вам не помешало.
Я протягиваю руку, но он не делает ни малейшей попытки пожать ее, и я испытываю облегчение. Мне не хочется, чтобы он ко мне прикасался. Кажется, он смотрит на что-то чуть позади меня.
– Меня зовут Алекс. Я просто…
– Я знаю, кто ты такая.
Он наклоняется вперед. На его худое лицо падает лунный свет. Кожа будто восковая, он весь какой-то выбеленный, пересвеченный. Меня немедленно бросает в дрожь, и я подавляю желание бежать прочь со всех ног, бежать, пока не окажусь за много миль отсюда.
– Зачем ты пришла?
«Чтобы узнать про Дейзи, – думаю я. – И про Зои».
Я опускаю руку, и он вздрагивает; глаза у него лихорадочно бегают, но он старательно избегает смотреть на меня. Его взгляд блуждает по моей шее, по щеке, по виску – лишь бы не в глаза. За все это время он ни разу не моргнул. Даже в этом тусклом свете я замечаю островок щетины на шее там, куда не дошла бритва, и крохотный шрам над верхней губой. Такое впечатление, что ему отчаянно хочется дать деру, хотя он стоит на пороге собственного дома, а незваный гость здесь я.
– Я просто пришла спросить про…
– Зачем ты приехала в Блэквуд-Бей?
Я открываю рот, но слова застревают в горле. Не могу выдавить из себя ни звука.
– Уезжай.
Голос у него дрожит. И вообще он какой-то странный. Испуганный. Или, может, пьяный.
– Что?
– Тебе опасно здесь находиться. Зря ты сюда приехала.
Он произносит эти слова угрожающе-тихим голосом. Я наклоняюсь вперед, совсем немного, хотя мое тело отчаянно сопротивляется.
– Я просто… Хочу с вами поговорить.
– Уезжай. Зачем ты вообще…
– Подождите!
Он пытается закрыть дверь. Я подавлена, мои шансы побеседовать с ним тают на глазах.
– Вы знали Зои Персон.
– Нет, – говорит он. – Нет. Я бы никогда в жизни… после того, что случилось.
– А что случилось?
Он не отвечает.
– Поговорите со мной. – Я кошусь на край утеса. – Дейзи ведь отсюда спрыгнула?
Он качает головой. Вид у него затравленный.
– Дэвид, пожалуйста! – настаиваю я. – Вы мне поможете?
– Я не могу! – говорит он. – Не могу! Оставь меня в покое.
Он отпускает дверь, и она захлопывается. Дом дрожит. Я вновь приникаю к стеклу, но могу различить лишь его силуэт и его затылок.
Я вплотную подхожу к двери. Я знаю, что с такого расстояния камера не уловит слова, но не уверена, что сейчас это имеет значение. Мой фокус сместился. Необходимо узнать, что случилось с моей подругой Дейзи и с Зои.
– Расскажите мне, что произошло с девушками, Дэвид.
– Сама знаешь, – неожиданно отвечает он. – Уж кто-кто, а ты должна знать.
Я никак не реагирую. У меня нет сил. Что он имеет в виду? Как бы то ни было, свет гаснет, и в доме вновь воцаряется тишина.
Я ухожу, возвращаюсь обратно к камере. Это невозможно. Не может же быть, чтобы он меня раскрыл? Тем более в этой полутьме, тем более я сама его не узнала. Не может же он быть единственным человеком в Блэквуд-Бей, уверенным, что я Сэди Дэвис.
А потом в голове что-то щелкает. А вдруг он не единственный? А вдруг я зря воображаю, что никто больше не в курсе, кто я? Оглядываюсь на дом и вижу на крыльце что-то темное, смутный силуэт во мраке. Это Дэвид, мелькает мысль, и меня снова накрывает желание сбежать. Но потом я понимаю, что ошиблась. Это вовсе не Дэвид, а какая-то девушка. Она просто стоит, глядя на меня. Я делаю шаг к ней, но ноги внезапно наливаются свинцовой тяжестью, я будто вязну в трясине. Не знаю, что меня к этому побуждает, но я едва не произношу вслух: «Дейзи?» Но слова застревают в горле, а в следующий миг на крыльце уже никого нет, никого и ничего. Вокруг ни единой живой души, зато во дворе, за домом, холодным стальным блеском отсвечивая в лунном свете, виднеется он – трейлер.
Тогда
12
От: Александра Янг
Отправлено: 22 июня 2011 17:06
Тема: без темы
Получатель: Д-р Лора Олсен
Здравствуйте, доктор Олсен!
Я знаю, Вы просили написать, как устроюсь, но возможность появилась только сейчас. Тут всего один компьютер, так что нам приходится пользоваться им по очереди, да к тому же Интернет постоянно не работает.
Я все еще живу в общежитии. Тут нормально, только шумно. Через три двери от меня живет девушка с грудным ребенком, который беспрерывно кричит, но все не так страшно. Он миленький, так что можно привыкнуть. Мы с ней не то чтобы дружим, но иногда она дает мне подержать малыша, а однажды попросила посидеть с ним.
Но другом я здесь все-таки обзавелась. Его зовут Эйдан. Он живет примерно через пять комнат от меня, только по противоположной стороне коридора. Он попал сюда недели три назад, когда я уже жила здесь пару недель. Он забавный и очень мне нравится. Он говорит, что единственная его цель в жизни – встретить нормального мужчину и создать семью! Жаль, что он гей. Отец вышвырнул его из дома после того, как прочитал об этом в его дневнике (да, вы говорили, что мне стоит подумать о дневнике, но я пока так и не завела его, простите! Зато я начала снимать разные штуки на телефон, просто на память), и Эйдану пришлось податься в Лондон. Несколько дней он ночевал в какой-то сауне, пока не познакомился с типом, который пригласил его к себе. Он не говорит, что произошло, но в конечном итоге он оказался здесь. Он хорошо ко мне относится. Мы стреляем друг у друга сигареты и прочую фигню. Мы поклялись, что будем дружить всегда, что бы ни случилось. Поначалу он думал, что я лесбиянка, потому что, говорит, в присутствии мужчин я веду себя тише воды ниже травы, как будто хочу стать невидимой.
Он пытается помочь мне вспомнить, что случилось перед моим попаданием в больницу, но пока что-то вспоминается не слишком многое. Кажется, я несколько раз спала в ночных автобусах и на скамейках. Эйдан сказал, как-то раз он украл у одной тетки сумочку, чтобы попасть в кутузку и хоть там выспаться, но вряд ли я делала что-то в этом роде, и вообще, его план все равно не сработал. Думаю, у меня здесь до того, как я сбежала в Дил, была подруга, но это всего лишь ощущение, я не могу вообще ничего про нее вспомнить. А хотелось бы. Может, я рассказывала ей, кто я такая, до того как потеряла память. Если бы мне удалось вспомнить ее и поговорить с ней, это бы мне помогло, правда?
Еще я пытаюсь воскресить в памяти более ранние события, но это тоже только смутные ощущения, ничего вразумительного, и порой я не могу даже понять, реальность это или просто сон. Иногда я пугаюсь, я будто не в состоянии контролировать собственное тело, оно вроде вообще не мое, ну или что-то в этом роде. Я вспомнила, что мне нравилось ходить в школу, и, думаю, я хорошо училась. Вспомнила свою маму и что мы с ней неплохо ладили до тех пор, пока она не встретила какого-то мужчину. Не знаю точно, что изменилось. Помню только, что после его появления все стало плохо. Видимо, это было незадолго до того, как я сбежала, но меня не отпускает странное чувство, что прямо перед тем, как я ушла из дома, произошло что-то очень плохое. Не могу вспомнить, что именно.
Ладно, мне пора идти. Тут уже выстроилась целая очередь желающих посидеть за компьютером! Надеюсь, у Вас тоже все хорошо.
Алекс
Сейчас
13
Девушка лежит на кушетке лицом вниз. Ее плечо обнажено. В кадре появляется рука в перчатке и начинает протирать кожу. До меня не сразу доходит, где это и что происходит. Кэт. Видимо, она пристроила свой телефон где-нибудь на столешнице или попросила Софи поснимать. Появляется игла.
– Будет немного больно, – предупреждает Софи. – Постарайся не шевелиться.
Кэт обещает постараться. Выражение лица у нее страдальческое, брови сведены. Жужжит машинка.
– Ты точно не передумала?
Она ничего не отвечает. Нижняя губа закушена. Софи работает медленно, каждые несколько секунд промокая кожу салфеткой. Краска течет, пульсируя под кожей. На поверхности выступает кровь, и Софи вытирает ее. Кровь выступает снова.
Закончив татуировку, Софи отодвигается. На плече Кэт чернеет ровный круг. Он напоминает букву «О» или обручальное кольцо.
– Готово, – произносит Софи, и Кэт усаживается.
В кадр она попадает лишь частично, и очень жаль. Ее тело изворачивается.
– Все, выключай камеру, – говорит она, и через миг экран темнеет.
Голова у меня идет кругом. Я почти ничего не ела и неважно спала. Направляюсь в кухню и отрезаю себе кусок сыра, потом еще один. Мои мысли заняты трейлером, который я видела в саду у Дэвида. Интересно, мог он оказаться там случайно, безотносительно Дейзи? Следующий вопрос: действительно он не знал Зои или это вранье? Меня охватывает злость. Странная рассеянная ярость циркулирует внутри, как будто пытаясь обрести фокус. Я не могу понять, что меня гложет. Фильм? Время поджимает, а сюжет уходит в сторону от моего изначального замысла. Может, все подстроил Дэн, которому непременно понадобилась история? Я не хотела снимать фильм о самоубийстве Дейзи и не хотела вникать в исчезновение Зои. И уж точно не хотела переживать за Кэт и Элли.
Работая над «Черной зимой», я хотя бы была на своей территории; что бы ни случилось, я могла поехать домой и лечь спать в собственную постель. А здесь что? Я застряла, у меня нет ни съемочной группы, ни оператора, ни звукорежиссера. Даже машины и той нет. Но я не могу отступиться. Если отступлюсь, с карьерой можно попрощаться. Тогда у меня не останется вообще ничего.
Я возвращаюсь к компьютеру и выбираю видео, которое сняла прошлой ночью. Поначалу изображение расплывается, но мало-помалу обретает четкость. Трейлер на заднем дворе дома на Скалах едва различим в темноте, но определенно вызывающе материален.
Это совпадение, твержу я себе. Дейзи жила в трейлере, и у Дэвида в саду стоит трейлер. Это еще не значит, что они связаны.
Впрочем, кого я пытаюсь обмануть? Я снова открываю «Гугл» и ищу местные новости. Не знаю, что я ожидаю найти – может быть, адрес в подтверждение того, что трейлер Дейзи стоял на своем месте дальше по побережью, когда она прыгнула, – но я снова ищу. На этот раз мой взгляд цепляется за снимок матери Дейзи, сделанный через несколько месяцев после гибели дочери. Она сидит за кухонным столом, держа в руках фотографию Дейзи в рамке. Вид у нее – краше в гроб кладут.
Я где-то видела ее раньше, знаю, что видела. Но где? Один за другим я просматриваю видеосюжеты, пока не нахожу нужный. Застеленный темно-коричневым, как шоколад, ковролином пол. Картины с цветами на стенах, клетка с двумя волнистыми попугайчиками, белая доска с надписью: «Наши именинники: Джон Р., с днем рождения!»
Камера резко уходит влево. За стеклянной перегородкой стоит пустующий мягкий уголок. Вдали виднеются деревья.
Мы проходим по коридору и оказываемся в ярко освещенной комнате. Два кресла сдвинуты вплотную. В одном сидит женщина. Она крохотная, совершенно седые волосы зачесаны назад, сквозь них просвечивает кожа. Она смотрит на посетителя, который сидит во втором кресле. Это мужчина лет сорока с небольшим или тридцати с хвостиком. Сын? Внук?
Женщина улыбается: ее лицо озаряет почти детская радость. Мужчина разговаривает с ней, хотя нам не слышно, о чем именно. Его губы слабо шевелятся. Это грустно, но в то же самое время до странности прекрасно. А позади в сером спортивном костюме, глядя прямо в камеру пустыми, ничего не выражающими глазами, сидит еще одна женщина, и я немедленно понимаю, что была права.
Это мать Дейзи.
14
Если верить Интернету, поблизости есть только один дом престарелых, Холбрук-хаус. Я вызываю такси. Возможность проехаться действует на меня как глоток свежего воздуха, и я вдруг понимаю, что все это время чувствовала себя как человек, запертый в герметичной комнате, который старается не дышать, не зная, хватит ли кислорода на следующий вдох. Мы проезжаем место, где моя машина вылетела в кювет, и меня бросает в дрожь при воспоминании о невидящем взгляде мертвой овцы. Я подспудно ожидаю увидеть ее на том же месте, но ничто даже не напоминает об аварии. Пейзаж пустынен, мили и мили пустоты под хмурым болезненным небом.
Мы проезжаем через деревушку еще меньше Блэквуд-Бей – всего три или четыре дома и паб, судя по всему, закрытый, – а вскоре оставляем позади и узкую тропку, ведущую к церкви. Дорога все петляет и петляет, пока мы не сворачиваем на ярко освещенную подъездную дорожку, которая, изгибаясь, ведет к большому зданию из красного кирпича. Оно выглядит более современно, чем я ожидала, и, похоже, в нем два крыла. Вывеска над главным входом гласит: «Холбрук-хаус, дом престарелых». Мы въезжаем на парковку, и я, внезапно занервничав, отстегиваю ремень безопасности и выхожу из машины.
Двери со вздохом разъезжаются. Я представляюсь женщине за стойкой администрации. Она окидывает меня взглядом – как хорошо, что я убрала камеру в сумку! – и спрашивает, не нужна ли мне помощь.
– Да, – говорю я с улыбкой (у нее розовая прядь в волосах и колечко в носу). – Я приехала к Джеральдине Уиллис.
– А, понятно, – отзывается она. – А кем вы ей приходитесь?
Я смотрю ей прямо в глаза:
– Племянницей.
В ее взгляде читается откровенное недоверие, но я твердо выдерживаю его.
– Я надолго уезжала.
Она некоторое время колеблется, потом придвигает ко мне журнал и просит расписаться.
– Как она сегодня?
– Как обычно.
Это ни о чем мне не говорит, но я грустно улыбаюсь.
– Вы, судя по всему, хорошо ее знаете. Она здесь уже… Сколько лет?
Женщина равнодушно пожимает плечами:
– Я работаю тут шесть лет. Когда я пришла, она уже была здесь.
