– Черт, – пробормотала я себе под нос, и в следующую секунду лодыжка подвернулась, ногу прострелила жгучая боль, я снова поскользнулась и на этот раз плюхнулась в мокрый снег.
Я сразу поняла, что ничего не сломала, но с досадой признала поражение. Оставалось только ждать. Я поковыляла обратно к машине.
Все это случилось час тому назад, может, два. Сложно сказать точнее. Температура упала еще ниже; дыхание повисает в воздухе перед моими глазами туманным облачком, потом развеивается. Кажется, салон машины сжимается вокруг меня все сильнее и сильнее, но окно не открыть, потому что снаружи слишком холодно. Я смотрю на звезды. Отыскиваю Бетельгейзе, пояс Ориона, пламенеющую Венеру. Я даю слово. Позволь мне выбраться отсюда – я развернусь и прямиком уеду в Лондон. К черту Четвертый канал, к черту Дэна, к черту фильм!
Впрочем, я понятия не имею, с кем торгуюсь. Точно не с Богом. Даже если Он и существует, то отвернулся от меня много лет назад. Как бы то ни было, ответа нет, лишь бессловесный ветер демонически завывает над торфяниками. Снег тихо падает и уже не тает на лобовом стекле. Зубы начинают стучать. В зеркале заднего вида показывается машина, но она не останавливается; наверное, померещилось. Интересно, как я буду выглядеть, когда меня найдут? Заледеневшие губы, обындевевшие волосы, лицо все в мерзлых соплях, зато в обнимку с камерой, как будто нет ничего важнее. Умерла ради искусства, скажут они. Ха-ха-ха.
Я клюю носом, начиная соскальзывать во тьму, в мягкое обволакивающее черное ничто.
Но вовремя спохватываюсь. Нет уж, говорю я себе. Не для того я прошла через то, через что прошла, и достигла того, чего достигла, чтобы умереть здесь. И вообще, это не война и даже не ледяные просторы Аляски с ее сорокаградусными морозами. Это север Англии. Неподалеку отсюда толпятся перед ночными клубами подростки. На девицах по традиции из одежды только макияж, мини-юбки, туфли на высоченном каблуке да коротенькие топики. Парням повезло чуть больше; они одеты поплотнее, в джинсы и футболки, хотя тоже не тепло. Я отчетливо представляю эту тусовку, да что там, когда-то я вполне могла стоять среди них, дрожа не от холода, а от нетерпения. Предвкушая выпивку и танцы, смех и огни, приторный запах сухого льда и разогретых тел, трущихся друг от друга в темноте. Сигареты, водка. Таблетки и порошок.
Нет. Я не намерена околеть. Надо не дать себе уснуть, вот и все. Я всаживаю ногти в ладони – кажется, даже до крови, – и тут в зеркале заднего вида вижу свет.
Поначалу я думаю, что это снова лишь игра воображения, но потом оборачиваюсь и понимаю, что мне не померещилось. Над вершиной холма блеснули два луча. Спасение! На секунду мелькает мысль, что торг с высшими силами сработал, но как только машина появляется на холме, я велю себе выбросить из головы этот бред. Совпадение, и ничего более.
Автомобиль осторожно приближается по скользкой дороге, но скорости не снижает. Я соображаю, что мой автомобиль не освещен, наполовину съехал в кювет и проглядеть его легче легкого. Еще не слишком поздно, но нужно торопиться. Нужно выйти. Смешно будет, если эта машина тоже попадет в аварию, вылетит с дороги и окажется в том же самом кювете. Надо остановить ее.
Я беру с приборной панели телефон и распахиваю дверцу. Холод бодрит, и я даже умудряюсь не поскользнуться. Размахиваю светящимся телефоном и кричу, и на этот раз удача мне улыбается. Машина замедляет ход, останавливается у обочины, и из нее выбирается высокий незнакомец. Мне немедленно вспоминаются женщины, которых я снимала на улицах, странные машины, притормаживающие в темноте, загадочные силуэты внутри. И никогда не поймешь заранее, что у этих людей на уме.
Что ж, думаю я, глядя, как он приближается. Посмотрим.
– У вас там все в порядке?
Ветер приглушает его голос, но звучит он вполне дружелюбно. Лица я различить пока не могу, но выдыхаю с облегчением.
– Н-не совсем. – Зубы начинают стучать, и я киваю в сторону разбитой машины. – Вы мне не поможете?
Он делает шаг вперед и оказывается в свете фар своего автомобиля.
– Сломалась?
На вид ему лет тридцать, он высокий – очень высокий, хорошо так за шесть футов, – и худощавый. На нем квадратные очки в толстой оправе, лицо удлиненное, все черты какие-то угловатые. Улыбка его, хоть и теплая, кажется несколько настороженной. Сложением он напоминает мне Эйдана, моего друга из прошлого, и даже двигается он так же неуклюже. Я вспоминаю, как с Эйданом было весело, и немного расслабляюсь. С виду незнакомец достаточно безобиден, хотя мне ли не знать, как обманчива бывает внешность. Уж что-что, а это за первые несколько месяцев жизни в Лондоне я усвоила накрепко.
– Я вылетела с трассы. Там овца…
Он смотрит мимо меня на неподвижное существо, лежащее посреди дороги, – черную тень на льду, смутно различимую в темноте.
– Это вы ее сбили?
Я оглядываюсь. Голова, вывернутая под неестественным углом, направлена в нашу сторону. Она смотрит на нас. Она обвиняет. Это все ты, говорит она.
– Нет. Она была уже мертвая. Я ее не заметила.
Интересно, он мне верит? По выражению лица понять ровным счетом ничего невозможно, но он протягивает мне руку.
– Разрешите вам помочь, – произносит он. – Меня зовут Гэвин.
3
До меня запоздало доходит, кто он такой. Гэвин. Моя ассистентка Джесс искала среди местных того, кто мог бы распространить листовки с объявлением о встрече в деревенском досуговом центре, где я собиралась рассказать о своем проекте, а он был организатором тамошнего киноклуба и предложил свою помощь. По крайней мере, у нас схожие интересы.
– Алекс.
В его взгляде ни намека на узнавание; возможно, Джесс не упоминала мое имя.
– Надо бы пойти посмотреть на…
Он кивает в сторону мертвой овцы, явно не горя желанием о ней говорить.
– Спасибо.
Мы вместе приближаемся к туше, и он с фонариком в руке наклоняется над несчастным существом.
– Сильный был удар, – говорит он, и по его лицу пробегает тень беспокойства. – Все явно произошло очень быстро.
Я устремляю взгляд на животное. Черная лужа крови расплывается вокруг задней части тела, пятная белый снег.
– Нельзя ее здесь оставлять.
– Да, наверное, – вздыхает Гэвин, понурившись.
Мы присаживаемся на корточки и беремся за две ноги каждый, потом дружно тянем. Туша тяжелая, но по мерзлой дороге скользит относительно легко. Внутренности размазываются по снегу, и нас обдает волной зловония. Я задерживаю дыхание и косо поглядываю на хмурого Гэвина: он тоже не дышит; но миг спустя запах пропадает. Мы сваливаем тушу в канаву.
– Ладно, – говорит он, распрямляясь. – В каком состоянии ваша машина?
Я перешагиваю через окровавленные останки животного. Интересно, что он обо мне думает? Что я беспомощно жду спасителя и понятия не имею о машине, которой доверила свою безопасность? Я вглядываюсь в его лицо, но не вижу и тени подобных мыслей. Только желание помочь.
– Раздолбана, думаю. Нужно вызвать техпомощь. Здесь просто телефон не берет, а так я справлюсь.
Он качает головой:
– Послушайте, мой приятель поможет.
– Починит ее?
– Или отбуксирует. У него «рейнджровер».
«Рейнджровер»? Вспоминаю машину, которая проехала мимо. В свете фар я не успела ничего разглядеть – ни водителя, ни даже марку. Какой-то большой внедорожник.
– А он тут, случайно, не проезжал, этот ваш приятель? – спрашиваю я. – С полчаса назад.
– Нет, – смеется Гэвин. – Мы с ним только расстались. А что?
– Тут была еще одна машина. Вроде бы она собиралась остановиться, но поехала дальше.
– Вы уверены?
– Да. Но это не важно.
На мгновение мне кажется, что Гэвин хочет задать еще один вопрос, но, похоже, передумывает и спрашивает о другом:
– Куда вы ехали?
– В Блэквуд-Бей.
Он улыбается:
– Садитесь в машину. Я вас подброшу.
Он ведет практически в полном молчании, внимательно следя за заснеженной дорогой. Я гадаю, что он за человек, и ищу подсказки. В машине идеальная чистота, ни намека на мусор, которым завален салон моего авто; единственный признак того, что она не новая, – это пакетик лакричных палочек в подстаканнике между нашими сиденьями. В животе у меня урчит.
– Повезло мне, что вы проезжали мимо, – говорю я – скорее для того, чтобы прервать молчание.
Он улыбается. Я смотрю сквозь лобовое стекло вперед, в сторону Блэквуд-Бей. В черном небе отчетливо различимы созвездия. Вдалеке видна вспышка: луч маяка на Крэг-Хед прорезает низкую облачность. Я ближе, чем думала. И вновь мелькает мысль, что глупо было ехать сюда зимой. Впрочем, выбирать не приходилось. Через пару минут Гэвин слегка прибавляет газу. Фары выхватывают что-то из темноты – лучи на миг пронизывают мрак, но мы проезжаем мимо, и я не успеваю разглядеть, что это. Еще одна овца? Кролик? Олень? Даже размер точно определить невозможно: в этой темноте законы перспективы не работают. Гэвин выкручивает регулятор температуры.
– Никак не согреться?
Я уверяю, что все в порядке, и спрашиваю, откуда он родом.
– Ведь не из Блэквуд-Бей?
Вид у него становится озадаченный.
– Почему вы так в этом уверены?
– Из-за вашего говора. Вернее, из-за его отсутствия.
– А, ну да, – произносит он застенчиво. – Мои родители из Мерсисайда. Но мы переехали на юг, в Лондон.
– А теперь вы здесь.
– Да. Мне захотелось перемен. Я работал в Сити и в какой-то момент понял, что больше не могу. Дорога в офис, постоянный стресс… Ну, вы понимаете.
«Мне», отмечаю я. Не «нам». Вслух ничего не говорю. Я уже удостоверилась, что на безымянном пальце у него нет обручального кольца, хотя сама не знаю, зачем посмотрела. По привычке, наверное.
– И давно вы здесь живете?
– Почти год, ничего себе!
Он будто сам удивлен, что прошло столько времени. Можно подумать, приехал сюда на пару недель и застрял.
– Ну и как вам тут, нравится?
Говорит, нормально. Скучать некогда.
– А вы? Откуда вы? – спрашивает он.
– Из Лондона, – отвечаю я уклончиво. – Вы не женаты?
– Нет! – смеется Гэвин.
Он притормаживает перед слепым поворотом.
– Но родились вы не в Лондоне?..
Значит, от него тоже не укрылся мой говор. Ничего удивительного. Я почти избавилась от показательных особенностей произношения некоторых слов, но кое-что въедается намертво, как ни старайся. Видимо, у Гэвина тренированное ухо.
– В окрестностях Лидса, – говорю я.
– А, понятно. В гости приехали?
Теперь, когда вопрос задан, я не очень понимаю, как на него ответить. Вообще-то, я не хотела светиться. В конце концов, в мои планы не входило здесь появляться. Но мир неидеален, и скрываться всю жизнь у меня не получится.
– Вроде того, – отвечаю я. – Работаю здесь над фильмом.
– Я сразу подумал, что вы занимаетесь чем-то подобным! – смеется он. – И что вы делаете?
– Да так, то одно, то другое.
Некоторое время он ведет машину молча. Потом кашляет.
– Ну и о чем ваш фильм? – Он делает паузу. – О Зои?
При упоминании пропавшей девушки у меня перехватывает дыхание, но он ничего не замечает.
– Не совсем, – говорю я.
– Но вы же про нее знаете? И про Дейзи. Знаете?
Да, отвечаю. И думаю про всю ту подготовительную работу, которую проделала, и про наши беседы с Дэном. Пожалуй, я знаю даже слишком много.
– Но на самом деле это фильм про жизнь деревни, – небрежным тоном произношу я.
– Почему тогда именно здесь, если ваш фильм не имеет отношения к девочкам?
– Да кто его поймет, – говорю я. – Думаю, об этом лучше спросить у продюсера. Решения принимает он, а я просто делаю, что мне сказано.
Он смеется, но я различаю в его смехе нотки разочарования. Мне вспоминается, что? о нем рассказывала Джесс. «Приятный парень, – заметила она, – а не задавал бы столько вопросов, цены б ему не было».
Я вспоминаю, как начинался этот проект. Я познакомилась с Дэном на фестивале в Амстердаме, и он сказал, что ему понравилась «Черная зима», а вот второй мой фильм – «Адам, собственной персоной» – показался «достойным, но тебе следовало бы заниматься чем-то другим». Меня это восхитило: он был, наверное, единственный, кто честно сказал, что думает. Он спросил, есть ли у меня в планах что-то новое.
