В общем, надо было ждать звонков с той стороны. Но очки работали.
Когда папа пришел к маме с очередным семейным визитом, Маня неожиданно для себя сделала хитрую вещь – просто на интуиции. Она подключила новые очки к кукухе и настроилась сперва на висящего в маминой комнате клопа-подглядывателя, потом выбрала в меню-распускалочке позицию «AUX search», затем «renew permissions» (там все было на вражеском языке) – и наугад затыкала по всплывшим кнопкам.
После одного из тычков баночная трансляция на маму сама закоммутировалась на ее очки. И тогда впервые в жизни она увидела, как выглядит папина встреча с мамой для них самих.
Папа был одет в рваный клюквенный камзол и несвежий белый парик с короткими буклями. Он был запущенно-красив (Маня примерно так представляла себе Моцарта). Мама была моложе и привлекательнее, чем в жизни. Но общались они в странном месте – в увешанном зеркалами стойле на конюшне. Рядом переступала тонкими ногами нервная белая кобыла, косящаяся на свои множественные отражения.
Маня смотрела не на то, чем занимаются родители, а на папин камзол и парик, и силилась понять смысл такого наряда. Как папа одет? Дорого и престижно? Дешево с вывертом? Убого? Почему-то ее мучили серьезные сомнения. У нее было неприятное чувство, что папа конюх.
Маня отключилась от клопа и погрузилась в тревожные раздумья. Может быть, он проиграл на бирже и… Да нет, чушь какая. Даже если папа наряжался у себя на втором таере конюхом, это ведь не значило, что он действительно конюх. Там никаких лошадей нет, только мозги в банках…
Словно почувствовав ее мысли, через пару часов отец позвонил. И сам подключился к гостевым очкам.
Он был в том же клюквенном камзоле и косо надетом грязном парике: сидел на каменной скамейке в парке среди кустов, остриженных пирамидами и шарами, и подливал себе вина из стеклянного графина в граненый стакан. Небритый, вечно молодой, пьяный…
Но какой-то малобюджетный, что ли… Может, он там слуга?
На Маню нахлынули прежние сомнения. Папа засмеялся и погрозил Мане пальцем.
– А ты шустрая девчонка! Прямо подметки рвешь на ходу.
Маня поняла – он знает, что она подглядывала. Но папа, похоже, не собирался ее ругать.
– Запомни, Маня, когда ты смотришь на банкира, твоя кукуха может давать сбои.
– Почему?
– Потому, – сказал папа, – что у баночников нет прикрепленных QQ-кодов. Во всяком случае, таких, как у вас. Но это поправимо…
Он поднял руку и щелкнул пальцами. И тут же что-то произошло со всем вокруг.
Кусты, лавки, круглый каменный столик с графином и сам папа не изменились совершенно. Но Маня поняла, что никогда раньше не видела настолько прекрасного и ухоженного парка. Такие могли быть разве что у королей и аристократов.
Один из этих аристократов, холеный баловень судьбы, несомненный хозяин жизни, всем своим видом излучающий презрение к условностям и понятиям нижних каст, сидел на лавке и с улыбкой на нее глядел. Маня ощутила острую зависть к чужому статусу – и надежду, что если она все будет делать правильно, то к концу своего пути сможет хоть чуточку приблизиться к волшебному счастливому миру, на который ей позволили глянуть краешком глаза.
– Так лучше? – спросил папа.
Маня кивнула.
– Я рад, что наконец понравился твоему импланту. Я что хотел сказать… будь готова, девочка. Скоро к тебе подключится Прекрасный.
Маня ощутила страх.
– И что будет?
Папа пожал плечами.
– Откуда же знать. Но помни, пожалуйста, что благополучие нашего древнего рода зависит не только от меня. Теперь оно зависит и от тебя.
Маня так и не поняла, шутит он или нет.
Кукуха тоже.
* * *
Точного момента, когда Прекрасный подключился к импланту, Маня не засекла. Не было никаких ясных свидетельств, что сквозь ее глаза на мир смотрит кто-то другой. Но она стала чувствовать, что ее вкусы и пристрастия заметным образом меняются.
Сначала она сбрила рыжий квадратик «адольфыча» на лобке. Отчего-то стало противно на него глядеть. Тараканьи смеются усища, и сверкают его голенища. Действительно тараканьи – не по форме, конечно, а по цвету. А голенища появятся, если залезть в вокепедию и вспомнить, кем этот «адольфыч» был. Фу. И почему такое в тренде?
С «адольфычем» было просто – вжик, и победа.
С остальным оказалось сложнее.
Маня никогда не любила пастилу и зефир. А теперь вдруг стала есть их в огромных количествах, одновременно укоряя и позоря себя за такое недальновидное поведение.
Она не могла контролировать эту зефирную страсть. Каждый раз, когда она видела синий или розовый глянец упаковки (в столовой, в механическом вендоре лицейского коридора или просто на экране), ей казалось, что это и есть заветное мерцание ее юного счастья, и самое главное в жизни – это не пройти мимо. Скоро она перестала бороться.
Сперва Маня боялась, что начнет толстеть и Гольденштерн потеряет к ней интерес. Но у нее сохранился контроль за остальными вкусовыми пристрастиями. До этого ее позорной тайной были кокосовые чипсы в шоколаде – она поглощала их в серьезных объемах. Но когда в ее жизнь ворвался зефир, выяснилось, что свою малую кокосовую страсть она все же в силах преодолеть.
Посчитав примерно карбогидраты и калории, она чуть успокоилась. Выходила не такая уж большая разница. А если подрезать макарошки за обедом… тут нужно считать, но есть шанс, что все сойдется правильно и можно будет не толстеть.
Эта внутренняя битва шла долго и мучительно – и дала Мане первый повод связаться с кукухотерапевтом, чей номер был прописан в ее очках.
Маня долго боялась звонить. Но платил Гольденштерн, она решилась – и надела гостевые очки.
Терапевт оказалась девчонкой. Примерно ее возраста, довольно привлекательной, но со свежими царапинами на щеке. И даже, кажется, со следами похмелья на подпухшем лице. В общем, такая нормальная симпатяга с рабочей окраины. Она сидела в комнате с дешевой мебелью, потертой кушеткой и портретами небаночных крэперов сахарной азиатской красоты. А на столике перед ней стояла банка с букетом синих как небо незабудок.
Маня сперва решила, что это какая-то ошибка, хотя девочка ей сразу понравилась – и она даже задумалась, как извиниться за ошибку таким образом, чтобы при этом познакомиться. И только потом вспомнила, что перед ней просто фантик, подобранный так, чтобы ей легче было делиться самым сокровенным. Она про это слышала – подобные личины были у всех баночных терапевтов.
Ну да, выбор в ее случае был грамотным.
– Я Офа, – сказала кукухотерапевт. – Если полностью – Офелия, но все называют меня Офа. Мы теперь будем дружить. Рада тебя видеть, Маня. Что стряслось?
Немного робея, Маня рассказала про свою новую необъяснимую страсть к пастиле.
– Может быть, это…
И она ткнула пальцем вниз.
– Да, – кивнула Офа. – Не сомневайся, это Прекрасный.
Отлично, поняла Маня, кукушатница знает про контракт. Меньше придется объяснять.
– Но я не понимаю, – сказала она, – зачем Гольденштерну… Зачем Прекрасному есть дешевую школьную пастилу? Он ведь может себе позволить что угодно. Любые вкусовые ощущения.
Офа улыбнулась.
– Прекрасный – старая развратная калоша. Ему нравится не вкус пастилы. Ему нравится вкус пастилы во рту у сексапильной девочки, бурлящей молодыми гормонами. Большая разница. Понимаешь?
Мане это не приходило в голову. И еще ее изумило, что можно вот так отзываться о Гольденштерне. Оказывается, говорить про него можно было любые гадости – главное было каждый раз называть его «Прекрасным». Еще один из банкирских лайфхаков.
– Подожди, – сказала Офа, – еще не то увидишь. По таким поводам больше не переживай вообще. Ты теперь таксо. Твои глаза – фары. А Прекрасный у тебя шофер. Ну или кучер. Чтобы кукуха не перегрелась, просто помни, что он тобой рулит.
– Он все время будет рулить?
– Ну, – ответила Офа, – по прошлым опытам могу сказать, что надоедает ему довольно быстро. Но некоторое время порулит. Не удивляйся.
Совет был очень ко времени.
После встречи Мане ужасно захотелось увидеть Офу опять. И вовсе не по медицинской части. Это было странно.
С одной стороны, Маня вроде бы понимала, что у баночных нет ни пола, ни возраста. И эта Офа на самом деле никакая не девушка с окраины, а просто бесполая мозговая масса неизвестного возраста, много лет плавающая в физрастворе. С другой стороны, Мане всегда хотелось иметь именно такую разбитную, свойскую и опытную подругу-однолетку, с которой можно говорить вообще обо всем, что происходит у нее в голове.
Офа была классной. Она была настоящей.
После пастилы Маня обсудила с ней кокосовые чипсы. Затем розовое кружевное белье, которое ей вдруг захотелось купить. Вслед за этим – пару мальчиков и девочек: бывших и, возможно, будущих. А потом Маня поняла, что специально ищет повод для встречи. Ей хотелось не обсудить проблему, а увидеть Офу. А если точнее, не просто увидеть.
Маня долго думала, с кем бы про это поговорить – с Офой было неудобно. Но потом она вспомнила, что Офа как раз и существует для обсуждения неудобных вопросов. И решилась.
Выслушав ее, Офа захохотала.
– Я нравлюсь не тебе, – ответила она. – А старому козлу. Так же, как пастила. Понимаешь?
– Но ты нравишься именно мне, – сказала Маня. – Я в тебя влюбилась. Реально.
– И знаешь почему? – спросила Офа с ухмылкой.
– Почему?
– Вот именно потому, что с кукухотерапевтом ни в коем случае нельзя вступать в подобные отношения. Старый козел не просто хочет трахнуть тебя или меня. Он хочет побыть тобой, пока ты трахаешь меня. Или побыть мной, пока я трахаю тебя. Или одновременно… И при этом ты должна оставаться моей пациенткой, а я твоим терапевтом.
– Но зачем ему? – изумленно спросила Маня.
Офа только махнула рукой.
– Ты такое не поймешь. Я и сама не понимаю. Скажу тебе по секрету – он очень любит трахать дорогих кукухотерапевтов, потому что все остальное он перетрахал еще два века назад. Представляешь, какой перверт?
Маня не верила своим очкам – говоря это, Офа стала деловито раздеваться.
У нее было худое жилистое тело с широким тазом, коротковатыми ногами и узкими сильными плечами. На ней была пара довольно урловых сердобольских татушек – на животе синел двуглавый орел с серпом и молотом в лапах, а на спине держали свечи Николай, Ленин и Сталин в нимбах. Явно не модель, а просто молодой организм, созданный природой и космосом для низкооплачиваемой физической работы. Но именно это и делало ее невыразимо желанной. Маня уже не вспоминала о том, что перед ней просто фантик.
Раздевшись, Офа взяла из банки на столике несколько незабудок и с милой бесстыдной улыбкой протянула их Мане.
«Ему нравится не просто вкус пастилы, – вспомнила Маня, – а вкус пастилы во рту у молодой девочки…»
Когда они отдергались, отстонались и Маня дрожащими руками сняла свою «фему-плюс», Офа в ее очках принялась так же деловито одеваться.
– Слушай, – прошептала Маня, – это было как в жизни… Нет, лучше чем в жизни. У меня никогда не было ничего похожего с другими через очки. Как это?
– Это было не через очки, – ответила Офа. – Ты их просто не сняла. Это было прямо через имплант. Я, как твой кукухотерапевт, имею к нему полный доступ по медицинскому каналу. Я подключила твой имплант к своей банке. При таком подключении даже сверло не нужно, могла бы не вынимать. В следующий раз покажу. Но если ты не полная дурочка, говорить про это ты никому не будешь.
– Я понимаю.
– И не думай, пожалуйста, что ты трахаешься со своим кукухотерапевтом, – сказала Офа. – Это неправильно. То есть было бы неправильно в другой ситуации. Просто… У нас с тобой сложный клиент с необычными запросами, и мы их отрабатываем. Каждый со своей стороны.
– Я тебе хотя бы нравлюсь? – тихонько спросила Маня.
Офа поглядела на нее и очень по-проловски шмыгнула носом.
– Конечно, глупая. Конечно. Иначе Прекрасный меня бы на этот проект не взял. Он весьма опытный в подобных вопросах индивидуум. Поэтому с ним так тяжело работать.
– Зачем ему это?
Офа пожала плечами.
– Он хочет, чтобы мы не просто на него работали. А для него жили. Вернее, он хочет заново жить через нас. Он так забывается.
– Слушай, – сказала Маня, – а ничего, что он все это слышит? А мы про него так говорим?
Офа улыбнулась.
– Для него в этом самая прелесть. Как острый соус.
– Понятно, – сказала Маня. – Мы для него что-то вроде холопов…
– Что-то вроде хелперов, – поправила Офа. – Лучше всегда говорить так.
* * *
Гольденштерн, как ни странно, любил учебу.
Он с удовольствием высиживал вместе с Маней все занятия, на которые та ходила. Даже трын-тран – хотя Прекрасный, несомненно, знал про Три Ветви Трансгуманизма гораздо больше всех коучей, вместе взятых.
Лицейского бородача на этом предмете уже сменил молодой сотрудник «TRANSHUMANISM INC.» в красивой униформе, похожей на летную. Туалетные граффити сразу объявили его агентом Гольденштерна. Прекрасного, вероятно, это развлекло.
– Третья ветвь трансгуманизма, – сказал на своей первой лекции новый коуч, – знакома большинству из вас, особенно молодежи с сельскими корнями, гораздо лучше первой и второй, хотя редко ассоциируется с этим словом. Но приставка «транс-» означает всего лишь «через-», и далеко не всегда это «через тернии к звездам». Понятие «трансгуманизм» указывает на выход за пределы обычного человеческого модуса бытия. Любым, так сказать, способом, вверх или вниз. Тем более что социальный вверх в нашем случае означает пространственный низ, то есть подземный бункер, куда уезжают мозги, а самый далекий социальный низ в некотором странном смысле означает эмоциональный вверх. Да, вы поняли правильно – я говорю про хелперов. Или, как у нас выражаются в глубинке, холопов.
Коуч отобразил на доске смешного робота с лампочкой вместо носа. Видимо, из какого-то старого комикса.
– На этих лекциях мы часто вспоминаем про ошибки, допущенные прогнозистами в попытках предугадать облик грядущего на основе простых экстраполяций. Лондон, к примеру, должен был полностью утонуть в конском навозе из-за роста числа омнибусов еще в девятнадцатом веке – хотя приблизился к этому идеалу только в наше зеленое время. Стоило людям запустить воздушный шар, и они начинали паковать чемоданы, готовясь к переезду в летающие города. А когда построили вот такого робота на колесиках, все решили, что скоро нам будут прислуживать человекоподобные механические куклы, так называемые андроиды. Были у этой мечты и моральные причины: никому не хотелось вспоминать о столетиях рабства… Однако построить андроида со способностями обычного слуги-человека оказалось не так-то просто. На практике дешевле было заменить роботов трудовыми мигрантами. Логичной ступенью стало создание биологической машины – то есть, образно говоря, трудового мигранта минус все то, что давало ему права человека. Наука, кряхтя и чертыхаясь, подчинилась требованиям жизни… Так появился хелпер – основанный на геноме человека биоробот, работающий от специального цереброчипа. Дешевый, легкозаменимый, обладающий высокой обучаемостью на уровне простых бытовых задач организм, лишенный при этом высших нервных функций. Всего того, что мы называем «идентичностью».
Коуч стер робота и отобразил на его месте человеческую фигурку.
– Корпоративные философы, – сказал он, – видят в этом удивительную симметрию, даже красоту. Мозг устремился к бессмертию, покинув тело, а тело, освобожденное от идентичности, стало простым хозяйственным инструментом… Впрочем, философы за еду все что угодно наплетут. Знаете лучшую формулировку основного вопроса философии за последние пятьсот лет? «Как вписаться в водевиль…»
Подождав взрыва смеха и не дождавшись его (о том, как вписаться в водевиль, думали все сидевшие в аудитории, так что это было совсем не смешно), коуч продолжил:
