– Да, был такой подарок. Портрет самого Федора Терентьевича. Закатовский редко писал портреты, но Овчинникова очень уважал и сделал для него исключение. Я видела эту работу в кабинете Федора Терентьевича.
– А где именно в кабинете Овчинникова висела эта картина? Или она не висела, а он хранил ее где-нибудь?
– Что вы, Федор Терентьевич очень ценил этот подарок! Картина висела на почетном месте, слева от стола. Да, я хорошо помню, портрет работы Закатовского всегда висел на этом месте.
– Становится все интереснее… – задумчиво произнес сыщик. – Скажите, а вы, случайно, не знаете других людей в вашем городе, которым Закатовский дарил свои картины?
– Нет, не знаю. – Людмила Карловна покачала головой. – Все же я не настолько была вхожа в круг друзей Закатовского. Но я уверена, что такие люди есть, поскольку его ученик Игнат Бушуев дарил друзьям картины. И если это так, эти люди стали настоящими «хранителями вечности».
– И, кажется, эти картины – и Бушуева и Закатовского – хорошо продаются? За них платят хорошие деньги?
– Да, в последние годы наши татуевские художники вошли в моду, – согласилась доцент Эйдельман. – Я слышала, что за полотна Бушуева платят тысячи долларов, а работы Закатовского стоят еще на порядок дороже. Но лет тридцать назад, когда Закатовский находился на вершине своего творчества, он не мог за свои полотна выручить буквально ничего. Он работал за копейки, расписывал панно во Дворце пионеров.
– Теперь мне хотелось бы расспросить вас об обстоятельствах смерти Овчинникова. Он вам не говорил, что собирается пойти на реку?
Людмила Карловна медленно покачала головой:
– Нет, не говорил. Для меня случившееся с Федором Терентьевичем – полная загадка.
Гуров вспомнил, что всего час назад он слышал буквально те же самые слова от Евгения Можайского.
– Разумеется, Федор Терентьевич любил гулять, – продолжала Людмила Эйдельман. – Но в парках и скверах, здесь, в городе. Я не помню, чтобы он когда-нибудь выражал желание выехать за город, на природу.
– Но художники, которых так любил Овчинников, как раз любят работать на природе, – заметил сыщик. – А не могли они его пригласить с собой?
– Пригласить? – удивилась Людмила Карловна. – Но кто мог его пригласить? Насколько я знаю, Федор Терентьевич дружил только с Закатовским и Бушуевым. И оба они к тому проклятому дню в июне, когда погиб Овчинников, были мертвы.
– Может быть, вы знаете не обо всех контактах вашего друга и учителя? – предположил Гуров. – Ведь в городе есть и другие художники. Вы никогда не слышали от Овчинникова таких фамилий, как Могильный, Прянчиков, Соломин? Или, например, Антошкина?
– Нет, никогда… – начала было Эйдельман, но вдруг осеклась. – Знаете, я вдруг вспомнила, что Федор Терентьевич действительно несколько раз упоминал эту фамилию, которую вы только что назвали. Да, он говорил, что видел у Бушуева его друга, Могильного. Да, да, Славу Могильного. А вот остальных – нет, об остальных он никогда не говорил…
– Скажите, а Федор Терентьевич не был подвержен приступам забывчивости? Внезапной потери памяти или ориентации? Не мог он впасть в такое состояние и уехать на реку, не понимая, что делает?
– Нет, не мог, – твердо заявила Людмила Эйдельман. – У Федора Терентьевича никогда не было приступов. Его сознание всегда оставалось ясным. И он никогда – слышите, никогда! – не смог бы покончить с собой. Он любил жизнь, любил свою работу. Его убили. Кто, почему, из-за чего – этого я не знаю. Но я убеждена, что мой учитель был убит. Найдите его убийц, прошу вас! Они должны понести заслуженное наказание!
– Я постараюсь сделать для этого все, – сказал Гуров, вставая. – Спасибо вам, Людмила Карловна. Вы нам очень помогли.
Глава 7
Теперь точно ничто не могло помешать Гурову набрать номер художника Славы Могильного и выяснить, как тот на самом деле относился к своему собрату по кисти и полотну Игнату Бушуеву!
Сыщик достал телефон и заодно взглянул на часы. Оказалось, что беседы с Петром Брательщиковым, Лизой Бушуевой, прекрасной Катей Антошкиной, профессором Можайским и доцентом Эйдельман заняли почти весь день. Часы на телефоне показывали уже пятый час, день клонился к вечеру, а между тем Гуров за все это время даже не вспомнил о еде. Зато вспомнил завет своего друга Стаса Крячко: никогда, даже в разгар следственных действий, не забывать о еде! И хотя Крячко сейчас рядом не было, Гуров решил выполнить его завет и двинулся по улице в поисках кафе.
Подходящее заведение вскоре нашлось, и даже лучше, чем кафе, – это была «Пельменная». То, что сыщику и требовалось! Он взял сразу две порции горячих пельменей, салат, стакан чая и сел за столик в углу зала.
Утоляя голод, он обдумывал мысль, которая пришла ему в голову во время разговора с Людмилой Эйдельман. Мысль касалась картин местной знаменитости, упоминаемого всеми собеседниками сыщика художника Закатовского. Собственно, обстоятельств, обративших на себя внимание Гурова, было два. Даже три. Первое: оба погибших, и Бушуев и Овчинников, имели у себя картины именитого живописца. Второе: бывшая жена Бушуева Лиза не нашла такую картину в квартире бывшего мужа, то есть подарок, видимо, пропал. И третье: картины Закатовского сейчас ценятся очень высоко, стоят тысячи долларов.
«Интересно, а портрет, подаренный Овчинникову, еще на месте? – размышлял сыщик. – Этот момент необходимо срочно проверить». И он в третий раз за день набрал номер майора Ганчука.
– Слушай, майор, – сказал он, – ты сейчас, случайно, не в квартире Овчинникова находишься?
– В ней самой и нахожусь, – ответил Ганчук. – Правда, я уже собирался уходить. Предупреждая возможный вопрос, сразу скажу: ничего нового я не обнаружил. На двери есть следы взлома, ломали, по-видимому, небольшим топориком. Но в квартире нет следов обыска или грабежа.
– Зайди, пожалуйста, в кабинет и посмотри на стену слева от стола. Что ты там видишь?
– Ну-у… Я вижу кашпо с цветком… Цветок уже совершенно завял – его, бедного, несколько месяцев не поливали… Еще вижу какую-то китайскую гравюру и фотографии двух китайцев.
– И что, там нет никакой картины маслом? Там должна висеть картина.
– Нет, никакой картины здесь нет.
– А что висит на самом видном месте, в центре стены?
– Да вот один из китайцев и висит.
– Осмотри внимательно всю стену, сантиметр за сантиметром. Возможно, найдешь какой-нибудь винтик, или гвоздик, или кронштейн, на котором раньше что-то висело. Когда закончишь осмотр, позвони мне.
Дав указание, Гуров вернулся к порядком остывшему чаю. Однако допить его он не успел – раздался звонок.
– А ты прав, Лев Иванович. Действительно, ближе к окну имеется винтик. Там явно что-то висело – обои немного выцвели.
– Если ты возьмешь китайское фото, которое висит сейчас в центре, и приложишь его к этому выцветшему пятну, то они совпадут, – сообщил Гуров. – Это фото раньше висело у окна.
– А что же висело в центре? – поинтересовался Ганчук.
– В центре висела картина работы Константина Закатовского – портрет хозяина квартиры, профессора Овчинникова. Такой портрет, как мне объяснили, может стоить несколько тысяч долларов. И этот портрет был украден неизвестным, который взломал дверь.
– И этот же неизвестный, скорее всего, столкнул профессора в реку! – воскликнул майор. – Так вот причина, по которой был убит востоковед!
– Да, теперь мы знаем мотив этого преступления, – согласился Гуров. – Скорее всего, и остальные убийства связаны с похищением картин. У Бушуева точно имелось полотно Закатовского, и сейчас его бывшая жена не может эту картину найти. Так что твой капитан в чем-то оказался прав: все эти преступления связаны с искусством. Теперь слушай, майор, новое задание: необходимо срочно установить, у кого еще в городе есть или были раньше картины Закатовского. Всех до одного нужно установить! К вечеру у меня должен быть полный список владельцев этих полотен.
– Сделаем, прямо сейчас этим займусь. Но одного человека можно назвать уже сейчас: такая картина была у актрисы Любарской. Я сейчас позвоню Волобуеву, он как раз осматривает жилище актрисы. Спрошу, видел ли он там подобное полотно. И пусть потом поговорит с друзьями Любарской, спросит, была ли такая картина у нее в собственности.
– Нет, друзьями Любарской я займусь сам, – возразил Гуров. – А капитан пусть проверит квартиры Востокова и Зверевой. Вечером, часов в девять, встречаемся у тебя в кабинете, обсудим полученную информацию. Нам будет что обсудить.
Гуров убрал телефон и достал список, полученный утром от Ганчука. Среди близких друзей Инессы Любарской значились три фамилии: художественного руководителя драматического театра, где работала актриса, Леонида Мамонтова, режиссера того же театра Олега Сергеева и заведующей литературной частью Клавдии Соболь. «Времени до вечернего совещания у меня не так много, всех троих я не успею опросить. Кого же выбрать? Соображения субординации требуют начать сверху, то есть с руководителя театра, но что-то мне подсказывает, что этот Леонид Мамонтов не был близким человеком для актрисы. Нет, начну-ка я лучше снизу, с Клавдии Соболь. И если время останется, побеседую с режиссером Олегом Сергеевым».
Выработав такой план, он снова достал телефон и набрал номер Клавдии Соболь. В трубке он услышал женский голос, который довольно высокомерным тоном произнес:
– Кто это? Я слушаю!
«Наверное, заведующей литчастью надоели всякие графоманы, которые предлагают ей свои пьесы», – подумал сыщик. Он представился и объяснил цель своего звонка. Голос в трубке сразу изменился, причем весьма резко.
– Да, конечно, я буду рада вас видеть! – воскликнула Клавдия Соболь. – Я готова помочь найти убийц Инессы! Вы можете подойти ко мне в театр?
– Да, сейчас буду, – пообещал сыщик.
Спустя двадцать минут он вошел в театр и спросил, как ему найти заведующую литературной частью. Его провели на второй этаж, где располагались кабинеты театрального руководства.
Когда проходили центральный холл, в глаза сыщику бросился висящий на стене женский портрет в траурной рамке. Гуров догадался, что это портрет Инессы Любарской. «Что ж, в театре, как видно, переживают смерть своей актрисы», – подумал сыщик.
В небольшом кабинете, стены которого были увешаны разного рода театральными фотографиями, навстречу Гурову поднялась женщина лет сорока пяти – Клавдия Соболь. Она предложила гостю кресло и села сама.
– Хорошо, что смерть Нюси расследует такой квалифицированный человек! Может быть, вы сможете найти убийц. Пока что нашим местным сыщикам это не удается. Вот уже второй человек из мира искусства гибнет, а зло остается безнаказанным!
– А кого вы считаете первым погибшим? – поинтересовался Гуров.
– Разумеется, художника Игната Денисовича Бушуева! – ответила Соболь.
«Ну да, историк Овчинников не принадлежал к числу людей искусства, поэтому она его не считает», – подумал Гуров. А вслух сказал:
– Да, конечно, уже вторая смерть… Мне нужно задать вам несколько вопросов, чтобы прояснить обстоятельства гибели вашей подруги. Ведь вы с Любарской были подругами?
– Да, разумеется!
Гуров про себя отметил эту приподнятую манеру разговаривать: хозяйка кабинета не просто говорила, а все время восклицала.
– Значит, вы ее хорошо знали, – заключил сыщик. – В таком случае вы, наверное, сможете мне сказать, что заставило вашу подругу поздно вечером двадцать первого сентября отправиться в такое глухое место, как Черная скала?
Клавдия Соболь ответила на вопрос не сразу. Было заметно, что она пребывает в затруднении. Затем она широко развела руками и произнесла:
– Трудный вопрос! Может быть несколько причин. Например, Нюся могла туда пойти, чтобы полюбоваться красками заката. А еще ей могли в этом месте назначить свидание, ведь место довольно романтичное.
– А что, у Инессы Васильевны были поклонники? – удивился Гуров. – Но, насколько я помню, вашей подруге было уже около шестидесяти…
– У женщин, чтоб вы знали, не существует возраста! – высокомерно заявила заведующая литчастью. – По крайней мере, над людьми искусства возраст не властен. И я могу вас заверить, что рядом с Инессой всегда находились мужчины, влюбленные в нее! Так что могло иметь место свидание. И, наконец, она могла прийти в это место, потому что там любил творить такой великий художник, как Константин Закатовский!
– Вот как?! – воскликнул Гуров и поймал себя на том, что тоже начал разговаривать восклицаниями, совсем как хозяйка кабинета. – Закатовский любил бывать на Черной скале? И Любарская об этом знала?
– Да, да и еще раз да! Константин Евгеньевич не раз бывал на Черной скале! Это было его любимое место в городе! Три или четыре картины Закатовского точно созданы в том глухом углу! И конечно, Нюся не могла этого не знать, ведь одну из этих картин Закатовский подарил ей!
– У Любарской есть картина Закатовского?! – снова воскликнул сыщик.
– Да, Константин Евгеньевич дружил с Нюсей. Он написал ее портрет – поместил ее фигуру на полотне «Над Ситью» – и еще подарил ей одно из своих полотен.
– А как называется эта картина, вы знаете?
– Еще бы мне не знать, ведь я присутствовала при акте дарения! Полотно называется «Расставание», на нем изображен как раз тот вид, который открывается с Черной скалы. Вид вечернего города, который погружается во тьму! Так что Нюся могла прийти туда, чтобы воочию увидеть тот пейзаж, которым вдохновлялся Константин Евгеньевич!
– Очень интересно… Просто очень интересно! А теперь давайте вернемся немного назад. Вы сказали, что вашей подруге могли назначить свидание на Черной скале. Вы знаете, кто мог назначить свидание?
– Ну, разумеется, я знала поклонников Нюси! По крайней мере, троих. Самым давним и самым преданным ее поклонником был, конечно же, Оссер…
– Кто-кто? – переспросил Гуров. – Оссер? Какое необычное имя!
– Ну, это не совсем имя, – пояснила хозяйка кабинета. – Это прозвище. Речь идет о нашем театральном режиссере Олеге Сергеевиче Сергееве. Весь театр знает, что он с давних времен безнадежно влюблен в Инессу!
– Безнадежно? Почему?
– Трудно сказать. Олег – человек, безусловно, талантливый, видный, он на восемь лет моложе Инессы. Но почему-то никогда не пользовался у нее успехом… Еще один человек, испытывавший к Нюсе трепетные чувства, – наш новый актер Дима Лопахин. Он еще моложе Олега, разница в возрасте с Инессой составляет десять лет. А вот Игорь Моржов, наоборот, человек возрастной, ему уже шестьдесят семь.
– Кто такой Моржов? Тоже актер?
– Нет, Игорь скрипач, он играет в нашем оркестре. Да, вот с кем-то из этих троих Нюся, вероятно, могла отправиться на Черную скалу.
– Значит, кто-то из них и стал ее убийцей, – заключил Гуров. И, увидев недоумение на лице Клавдии Соболь, пояснил: – Установлено, что ваша подруга не погибла при падении со скалы, а была убита уже после падения. Скорее всего, это сделал человек, который столкнул ее в пропасть, он потом спустился и довершил начатое.
– Нет, этого не может быть! – воскликнула хозяйка кабинета. – Никто из них троих не способен на убийство! Конечно, все люди временами впадают в некое темное состояние, совершают странные поступки, но чтобы Олег, Дима или Игорь пошли на такое – я не могу в это поверить!
– Не буду вас разубеждать, – ответил Гуров. – А скажите, кроме троих названных вами мужчин, нет никого, кто мог ухаживать за Любарской или просто общаться с ней?
– Да, могли быть и другие люди. Нюсю всегда окружало множество людей, она любила мужское внимание! Там были самые разные люди: музыканты, журналисты! Помню, был даже какой-то народный целитель, лечащий травами и наложением рук. Но имен я не знаю.
Беседа с Клавдией Соболь оказалась весьма плодотворной. Пока что этот разговор дал ему больше материала для дальнейших поисков, чем предыдущие встречи. Можно было и дальше продолжать разговор с ней, но пришло время отправиться на совещание в кабинет майора Ганчука. Сыщик поднялся и поблагодарил хозяйку кабинета.
Глава 8
Часы показывали уже половину десятого, когда Гуров вошел в кабинет Ганчука. Кроме самого майора, там находился капитан Волобуев.
– Ага, вижу, группа почти вся в сборе, – сказал Гуров. – Только лейтенанта не хватает. Где он?
– Александр в данный момент заканчивает осмотр квартиры Ирины Зверевой, – ответил Ганчук. – Когда закончит, подъедет.
– Хорошо, подключится потом. Начнем с капитана. Удалось обнаружить в квартире Любарской картину Закатовского?
– Нет, товарищ полковник, картины там нет, – четко ответил Волобуев. – Но поскольку Николай Васильевич мне сказал, что она там должна быть, я стал искать ее следы. И нашел их.
– Вот как? – откликнулся Гуров. – И какие?
– Я нашел раму от картины, она была спрятана на лоджии за нагревателем. Не очень-то ее и прятали, я за полчаса нашел.
– А почему ты решил, что рама именно от похищенной картины? – полюбопытствовал сыщик. – Может, Любарская купила раму, чтобы потом в нее что-нибудь вставить.
– Это было легко установить, потому что картина из рамы была не вынута, а вырезана. Резали ножом, часть холста осталась зажатой в раме. Я доставил раму сюда, в управление, отдал криминалистам. Они ее изучают. К завтрашнему дню обещали сказать, какая картина была вставлена.
– Отличный результат, капитан! – похвалил оперативника Гуров. – Теперь хотелось бы услышать о данных, которые удалось собрать о владельцах картин Закатовского. Как, майор, ты собрал такие данные?
– Ну, дело было не такое простое, и времени в моем распоряжении было не так много… – вяло начал Ганчук, а затем закончил уже совершенно другим, бодрым тоном: – Но, несмотря на эти обстоятельства, я нужные данные собрал. Хотя, возможно, не в полном объеме. Надо проводить дополнительные изыскания, беседовать с музейщиками, с людьми, которые занимаются продажей картин…
– Я понял твои объяснения и, можно сказать, принял, – заявил Гуров. – Давай свой неполный список.
