– Ты же сказала, что мы в деревню пойдем, так?
– Ферма – тоже часть деревни. Шагай, шагай, девочка.
Некоторое время я иду молча, крепко сжимая в руках горшочек с целебным бальзамом. Я вспоминаю, как тот парень, сын фермера, ласково уговаривал необъезженную кобылу. Голос его звучал так нежно, а в глазах искрился солнечный свет. И сразу же передо мной возникает его исказившееся от страха лицо – таким оно стало, когда он понял, кто я такая.
– А для кого эта мазь?
– Для помощника фермера. У него какая-то сыпь вроде коровьей оспы. Я думаю, что-нибудь в этом роде. Но, похоже, ничего страшного, хотя и сильно чешется.
– А-а-а… – Я начинаю бодрее переставлять ноги. Значит, заболел все-таки не тот симпатичный парень. Да тот, наверное, по хозяйству занят. Но помощника фермера я хорошо помню, как и его кулак, которым он разбил мне лицо; помню и ту ярость, что во мне клокотала, когда я его проклинала. А что, если моя колдовская сила уже созрела? Что, если его «чесотка» – это моих рук дело? Наверно, мне следовало бы испугаться – ведь я не ожидала столь реальных последствий своего поступка, – однако воспоминания о стычке с Гэбриелом вновь разжигают в моей душе пламя гнева; и, если честно, мне куда больше хочется полюбоваться его страданиями, чем принести ему целебную мазь, способную эти страдания облегчить. Впрочем, я буду рада получить от него плату за избавление от страданий.
А фермерского сына я вижу сразу, как только мы входим во двор. Он несет полную корзину яиц и резко бледнеет, узнав меня. Потом начинает беспомощно озираться, словно ищет того, кто мог бы прийти ему на помощь. Мы смотрим друг на друга и одновременно спотыкаемся; яйца так и перекатываются у него в корзине. Вообще-то, по-моему, это женская работа, хотя, может, я и ошибаюсь. Мама хмурится, поглядев на меня, и поворачивается к нему:
– Доброе утро, молодой человек. Что там за беда приключилась с вашим помощником? Нам сказали, что у него вроде как чесотка? – И мама улыбается беззубым ртом.
Он испуганно переводит взгляд с нее на меня и обратно.
– Вам так с-сказали?
– Да, ваша служанка Бетт. Ее ведь так зовут, верно? – Мама, похоже, не испытывает ни малейшей растерянности, хотя вряд ли я могла бы сказать, сколько в ее самоуверенности притворства. – По ее просьбе мы ему целебный бальзам принесли.
Его взгляд падает на горшочек в моих руках; в его глазах вспыхивает любопытство, но держится он по-прежнему на расстоянии.
– А как… как он действует?
Я бы и хотела его возненавидеть, но мне мешают воспоминания о его доброте. Пусть даже и мимолетной. Мама все посматривает на меня, и в глазах у нее растерянность. Сомневаюсь, чтобы ей когда-нибудь задавал такой вопрос кто-то из деревенских.
– Ну… тут все дело в чесноке, – говорю я.
– В чесноке? – Он ставит корзину на землю и подходит ко мне чуть ближе. – В том чесноке… что в лесу растет? В диком чесноке? Который еще так красиво цветет?
– Ага. Только мы не цветы, а корень его используем. Он хорошо кожный зуд облегчает.
Парень заглядывает в горшочек.
– А я и не знал.
– Об этом мало кто знает, – говорит мама и снова бросает на меня хмурый взгляд.
А я старательно напоминаю себе: вспомни, как он сразу переменился, когда узнал, из какой ты семьи! Но теперь-то он об этом уже знает, да и я не скрываю, что моя мать ведьма, знахарка, а я ее дочь. Однако он по-прежнему с нами вежлив, и голос его звучит ласково. И, по-моему, он теперь почти совсем нас не боится.
– Дикий чеснок еще хорошо помогает от расстройства желудка, а при простуде облегчает дыхание, – сообщаю ему я.
Он страшно заинтересован и подходит еще ближе.
– Вот как? Очень интересно! Ой, а откуда… как вы?..
– Помолчи-ка, девочка. Не выдавай разом все наши знания, они нам самим еще понадобятся. – Мама смеется, но в ее взгляде я читаю предостережение.
– Как там твоя кобыла? – спрашиваю я. И затаиваю дыхание. Ведь то, как он ответит, сразу покажет, как он на самом деле относится ко мне и моей семье.
Его глаза радостно вспыхивают. А меня вдруг окутывает какое-то незнакомое тепло.
– С ней все хорошо, спасибо, – говорит он. – Она…
Раздавшийся у нас за спиной крик заставляет его умолкнуть.
– Эй, ты! – помощник фермера Гэбриел тычет в меня пальцем, и мой недавний собеседник невольно делает шаг назад. – Ты зачем сюда явилась? Это ты меня сглазила, дурную болезнь на меня своим колдовством наслала! Да как только у тебя совести хватило сюда припереться!
Оттолкнув хозяйского сына, да так, что тот чуть не падает, он бросается ко мне и останавливается в одном шаге от нас. Челюсть у него непрерывно двигается, словно он что-то жует, грудь тяжело вздымается, и в целом вид у него и впрямь довольно плачевный.
– Сделай так, чтоб это прекратилось! – Он смотрит сердито, но в глубине глаз отчаяние. Вся голова у него в проплешинах – там, где он до крови расчесал себе кожу, выдирая волосы. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться ему в лицо. – Расколдуй меня!
При этих словах и сын фермера, и моя мама дружно уставляются на меня; он испуганно, мама с удивлением. Он снова начинает понемногу отступать от меня, и я говорю, обращаясь только к нему:
– Нет, ничего такого я не делала. Никого я не заколдовывала.
Я смотрю только на него, и мне плевать на пристальные мамины взгляды, плевать на беснующегося Гэбриела. Я должна доказать этому чудесному парню, что ни в каком колдовстве неповинна.
– А это вообще никакое не колдовство, а умение лечить травами. Но я этому умению еще только начала учиться…
Сын фермера по-прежнему молчит, и по нему совершенно не видно, понял ли он меня, поверил ли мне. А Гэбриел продолжает изрыгать обвинения в колдовстве и требовать незамедлительного избавления. Мама что-то говорит ему, пытается успокоить, но мне нет до них никакого дела.
– Прими это от нас в подарок, – говорит мама, забирая у меня горшок с мазью и ставя его к ногам Гэбриела. – Эта мазь облегчит твои страдания, и тебе это ничего не будет стоить. Пожалуйста, возьми. Мы ведь всего лишь целители, от разных недугов людей избавляем.
Она берет меня за руку и тащит прочь. Но мне не хочется уходить. Я невероятно возбуждена: оказывается, моя волшебная сила вполне реальна! Мое проклятье подействовало! Пожалуй, этого для меня в данный момент даже многовато. А какой недуг я нашлю на своего обидчика в следующий раз, когда мной опять овладеет гнев? И какие беды, какую опасность это может навлечь на мою семью? В душе у меня настоящая буря мыслей и чувств. Но на первом плане все-таки он, этот парень, фермерский сын. Я не могу забыть то мимолетное ощущение тепла, которое, увы, так быстро исчезло. И больше уже не хочу быть прежней. Я хочу снова превратиться в ту девушку, которая всего лишь с восторгом смотрела, как легко ему удается приручить норовистую кобылу. А больше я никем быть не хочу. Господи, какой же он стоял потрясенный, словно я не этого противного Гэбриела, а его прокляла!
Мама начинает разговор, только когда половина тропы, ведущей на наш холм, остается позади.
– Что ты с ним такое сделала? – Она остановилась и смотрит на меня, подбоченившись и тяжело дыша. – Немедленно рассказывай мне все – и о необъезженных кобылах, и насланных проклятьях. Разве я не предупреждала тебя, чтобы ты держалась от деревенских подальше? Мы не вмешиваемся в их жизнь, а они оставляют нас в покое, только так все и должно оставаться.
– Этот Гэбриел меня ударил, и я рассердилась. Я думала, у него просто пара болячек появится, и все.
– Ладно. Куда сильней меня пугает эта твоя дружеская беседа с фермерским сынком о какой-то кобыле.
– Я же не знала, что у меня уже эта сила есть.
– Конечно же, знала! Ты отмечена! Ты обладаешь даром! Я уже столько лет тебе об этом твержу. – Она крепко стискивает мои руки. – Но этим даром нужно пользоваться осторожно, девочка. Нельзя позволять своей ярости выплескиваться почем зря. Иначе тебе станут приписывать любое несчастье – от самого крошечного до великого. Люди такого дара боятся. – Выпустив мои руки, мать чуть отступает от меня, и я отчетливо понимаю, что она еле сдерживается, чтобы не дать мне пощечину или не ударить меня каким-нибудь хлестким словом. – Ну, что мне сделать, чтобы ты наконец научилась вести себя осторожно? Неужели ты готова нас всех подвергнуть смертельной опасности, и прежде всего твою любимую сестренку? – Мама озирается, понижает голос, хотя никто, кроме нас, не осмеливается подходить так близко к чумной деревне. – Я не раз рассказывала тебе, какие страшные приговоры выносили даже тем, чья вина, с точки зрения судей, была куда менее значительной.
И хотя мне совсем не хочется об этом думать, трагическая судьба тех людей, живших, в общем-то, по соседству с нами, гнетет меня. Мама часто рассказывает нам об этом, особенно когда ее охватывает страх за наше будущее. Она боится, что нас может соблазнить более благополучная жизнь в деревне среди других людей, и мы по неосторожности попытаемся жить той же жизнью, что и они. Она уверяет нас, что всегда найдется человек, которому доставляет удовольствие охотиться на таких, как мы, и предавать их в руки судей и церкви, которые выносят виновным страшные приговоры. Мама много рассказывала и о том, как друзья отворачивались друг от друга, как сосед предавал соседа, как дочь восставала против матери – и в итоге кто-то из них неизменно оказывался на виселице. После таких разговоров я всегда испытываю одно и то же чувство: словно веревка уже туго обвила мою собственную шею.
Прекрасные оборванки
Дэниел стоял на коленях в огороде и, стараясь не помять юные ростки, с наслаждением вдыхал аромат свежей земли, отряхивая ее с молодой редиски и кочанного салата, за которыми его послала Бетт.
Вокруг заливались черные дрозды, мокрицы спешили укрыться в рыхлой земле, сквозь ветви яблонь, уже покрывшихся цветами, просвечивало утреннее солнце. Дэниел любовался всем этим, тщетно пытаясь выбросить из головы мысли о той девушке-колдунье, о буйном танце ее волос, о том, как упорно мать тянула ее прочь от него. Утро было таким прекрасным, что Дэниелу казалось, будто сам Господь улыбается ему с небес, хотя вряд ли Бог мог заметить такое жалкое ничтожество, как он. Он помедлил еще пару минут, наблюдая, как черный дрозд подбирает для строительства своего гнезда гусиные перья, которые он, Дэниел, специально оставил у корней дерева. Но, к сожалению, пора было уходить. Впереди был целый день забот, и для начала пора убирать урожай раннего гороха.
Вздохнув, он собрал овощи в корзину и понес на кухню, где Бетт увязывала в узел белье для стирки.
– Ага, – сказала она, заглядывая в корзину, – отличную редиску выбрал. И мне кучу времени сэкономил, спасибо.
Дэниел смотрел на приготовленный узел с бельем, и его вдруг осенило:
– Ты сегодня стирать собралась? – спросил он.
– Ну да.
– А может… и мне с тобой пойти?
Бетт явно была озадачена этим предложением, и Дэниел почувствовал, как щеки его заливает румянец.
– На реку? Там же одни женщины будут!
– Просто я… говорят, та семья с чумного холма… та их девушка тоже на реку стирать приходит, вот мне и пришло в голову… понимаешь, после того как с Гэбриелом это случилось… что, в общем… лучше мне тебя проводить. На всякий случай. Вдруг тебе моя защита понадобится. – Дэниел совсем смешался.
Бетт некоторое время смотрела на него, потом добродушно рассмеялась и снова принялась разбирать белье.
– Известно, ты у нас добрая душа, – ласково улыбнулась она. – У меня на душе теплей от твоей заботы становится, да только не надо меня на речку провожать, у тебя и так дел хватает.
Он даже вздрогнул, вспомнив отца, который наверняка будет недоволен его медлительностью, и пошел было к двери, но тут Бетт снова заговорила:
– Я-то никогда этих Хейвортов не опасалась. – Голос ее звучал глуховато, поскольку она стояла наклонившись, да еще и спиной к Дэниелу. – И потом, они редко на наш берег приходят.
Дэниел остановился:
– Вот как?
– Говорят, они предпочитают стирать в другом месте, подальше, только там берег уж больно каменистый и весь кустарником зарос почти до самой воды. – Бетт посмотрела на него, явно удивленная тем, что он до сих пор торчит на кухне. – В общем, милый, на реке мне ничто не грозит.
Но он по-прежнему не двигался с места, обдумывая ее слова.
Он хорошо знал то место на берегу реки, о котором она говорила. Пожалуй, попозже ему стоит «случайно» там оказаться.
* * *
Прогуливаясь по берегу реки, Дэниел вдруг услышал такой пронзительный крик, что у него буквально кровь в жилах застыла. Уверенный, что кто-то попал в беду, он бросился бежать; ему хотелось непременно помочь несчастному существу, которое так страшно кричит, и в то же время он боялся стать свидетелем кровавого преступления.
Оказалось, что звуки, от которых у него чуть не лопались барабанные перепонки, издает крошечный человечек – сплошные разлетающиеся во все стороны густые спутанные патлы и мелькающие в воздухе конечности, – который бросился бежать и с такой силой врезался прямо в Дэниела, что сбил его с ног. Он схватил человечка и даже некоторое время его удерживал, хотя это было больше всего похоже на попытку удержать в руках крупного извивающегося угря. Оказалось, что это всего лишь маленькая девочка.
– Ш-ш-ш, все хорошо, успокойся. Теперь ты в безопасности, – пытался он утихомирить ее, но она еще громче завопила: «Отпусти!» и с новой силой принялась вырываться.
– Да успокойся ты, – прикрикнул на нее Дэниел. – Ты просто… Ой! Погоди! – Маленькие пальчики с такой силой вцепились ему в волосы, что он тут же ослабил хватку. Девчушка вырвалась и бросилась в объятия к той самой девушке-колдунье из семейства Хейворт. Та стояла так близко, что у него екнуло сердце. Он и сам не знал, от дурных предчувствий или от радости.
– Ты зачем мою сестру схватил? – грозно спросила она.
Дэниел сел, почесывая голову в том месте, откуда девчонка чуть не выдрала клок волос. А может, и выдрала – кожу в этом месте сильно жгло. Ему захотелось встать и поскорее убраться отсюда. Он уже жалел, что поддался безрассудному желанию снова увидеть эту девушку, которое и привело его сюда. Стараясь взять себя в руки, хотя кровь так стучала у него в висках и в ушах, что он плохо слышал даже собственную речь, он, чуть заикаясь, но довольно спокойно и даже сердито, сказал:
– Т-ты бы лучше спросила, зачем она на меня набросилась.
– Ты что, украсть ее хотел?
Непонятно, то ли солнечный свет заставил так вспыхнуть ее глаза, то ли колдовство, но Дэниелу стало не по себе. Он встал, точнее, с трудом поднялся на ноги, готовый в случае чего спасаться бегством.
– Я подумал, может, она поранилась, бедняжка. Я… просто помочь пытался.
Но «бедняжка» так оскалилась и зарычала на него, чувствуя себя под надежной защитой в сестриных объятиях, что он поднял руки вверх и сказал:
– Ладно, ладно. Значит, я ошибся.
– И это не первая твоя ошибка! – с вызовом сказала девушка.
– Конечно, нет.
Она внимательно смотрела на него поверх спутанной и взлохмаченной шевелюры сестренки; глаза у нее были потрясающего темно-голубого цвета и ярко выделялись на загорелом, перепачканном грязью лице. Ветер шевелил непокорную гриву ее вьющихся волос, открывая лицо. В очертаниях ее подбородка словно таилась неожиданная нежность, а изгиб губ выглядел одновременно и насмешливым, и дружелюбным.
– В общем, не стану вам мешать. – Дэниел повернулся, чтобы уйти, однако так и не сдвинулся с места. Эта девушка на вид была самой обычной, хотя они с сестренкой, похоже, и собирались совершить некий языческий ритуал. Он ведь столько всяких историй об этой семейке слышал.
– Она бросилась бежать, потому что я пыталась ее выкупать, – вдруг сказала девушка.
– Вот как?
– Да, так. Эти твари у нее просто кишат. Так и скачут.
– Скачут?
– Ну, ты же понимаешь. – Она изобразила, будто у нее страшно чешется голова.
– А-а-а… – Да уж, это была куда более понятная и земная причина, чем колдовство. Дэниел снова вспомнил, как чудесно она улыбалась, глядя, как он укрощает кобылу.
Значит, то презрительное выражение у нее на лице – это всего лишь жалкая маска, под которой она не слишком успешно прячет свой страх. И первым инстинктивным желанием Дэниела – как и при встрече с любым агрессивным существом – было желание ее успокоить, внушить ей, что он не опасен.
Но тут перед глазами у него снова возникла отвратительная злобная физиономия ее братца. Неужели и она такой же демон, как этот дьяволенок? Неужели она вызвала его сюда с помощью своих чар? Внушила ему, что он непременно должен ее разыскать? Наверное, именно поэтому он никак и не мог понять, зачем ему понадобилось приходить на берег реки. Нет, надо поскорее отсюда убраться. Однако он почему-то продолжал стоять на месте, хотя теперь ему уже хотелось не просто уйти, а убежать.
Дэниел посмотрел на девочку. Маленькая, хрупкая, волосы спутанные и жутко грязные. Ее старшая сестра смотрела на него с сомнением и презрением. И глаза у нее сейчас были цвета грозовой тучи. Да нет, им, конечно же, нужна помощь! Их не стоит бояться. И в точности как тогда, когда он попытался защитить несчастного ягненка от брата этой девушки, он, сопротивляясь предостерегающим воплям своего внутреннего голоса, но не в силах сопротивляться желанию помочь тем, кто попал в беду, решительно подошел к девочке, присел возле нее на корточки, и его лицо оказалось на одном уровне с ее грязной мордашкой.
– Ты разве реку не любишь? – спросил он.
Она оскалилась и зарычала.
– А ты знаешь, что там водятся рыбки лунного цвета?
Она невольно разжала стиснутые кулачки.
– А еще там есть раковины, которые шепчут голосом моря.
