Диана Кук "Новые Дебри"

grade 3,6 - Рейтинг книги по мнению 70+ читателей Рунета

Нигде не обживаться. Не оставлять следов. Всегда быть в движении. Вот три правила-кита, которым нужно следовать, чтобы обитать в Новых Дебрях. Агнес всего пять, а она уже угасает. Загрязнение в Городе мешает ей дышать. Беа знает: есть лишь один способ спасти ей жизнь – убраться подальше от зараженного воздуха. Единственный нетронутый клочок земли в стране зовут штатом Новые Дебри. Можно назвать везением, что муж Беа, Глен, – один из ученых, что собирают группу для разведывательной экспедиции. Этот эксперимент должен показать, способен ли человек жить в полном симбиозе с природой. Но было невозможно предсказать, насколько сильна может стать эта связь. Эта история о матери, дочери, любви, будущем, свободе и жертвах.

date_range Год издания :

foundation Издательство :Эксмо

person Автор :

workspaces ISBN :978-5-04-161719-6

child_care Возрастное ограничение : 18

update Дата обновления : 14.06.2023

Новые Дебри
Диана Кук

Loft. Букеровская коллекция
Нигде не обживаться. Не оставлять следов. Всегда быть в движении.

Вот три правила-кита, которым нужно следовать, чтобы обитать в Новых Дебрях.

Агнес всего пять, а она уже угасает. Загрязнение в Городе мешает ей дышать. Беа знает: есть лишь один способ спасти ей жизнь – убраться подальше от зараженного воздуха.

Единственный нетронутый клочок земли в стране зовут штатом Новые Дебри. Можно назвать везением, что муж Беа, Глен, – один из ученых, что собирают группу для разведывательной экспедиции.

Этот эксперимент должен показать, способен ли человек жить в полном симбиозе с природой. Но было невозможно предсказать, насколько сильна может стать эта связь.





Эта история о матери, дочери, любви, будущем, свободе и жертвах.

Диана Кук

Новые Дебри

Diane Cook

THE NEW WILDERNESS

Copyright © 2020 by Diane Cook

Design by Ben Summers

© Сапцина У., перевод на русский язык, 2022

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

* * *

Посвящается моей матери Линде и моей дочери Касадоре

и Хорхе

…Я рад, что никогда не буду юным без уголка дикой природы, чтобы провести там юность. Что толку в сорока свободах, если на карте нет белых пятен?

    Альдо Леопольд

Возьми меня отсюда, возьми меня отсюда,
Здесь ненавижу все, возьми меня отсюда.

    Алекс Чилтон

Часть I

Баллада о Беатрис

Ребенок, появившийся из Беа, был цвета синяка. Беа прижгла пуповину примерно посередине между ними, размотала ее с тонкой шейки девочки и, хотя знала, что без толку, взяла дочь на руки, постучала по дряблой грудке, сделала несколько неглубоких вдохов в скользкий от слизи ротик.

Вокруг нее ширилась единственная известная сверчкам песня. Кожу Беа припекало. Пот засыхал на спине и лице. Солнце вскарабкалось до высшей точки и теперь быстрее, чем следовало бы, должно было снова снизиться. Стоя на коленях, со своего места Беа видела их Долину со всеми ее потаенными травами и полынью. Вдалеке высились одиночные скалы, ближе – земляные сопки, похожие на каирны, обозначающие путь куда-то. Кальдера резко белела на горизонте.

Беа копала твердую землю сначала палкой, потом камнем, потом вычерпывала и приминала руками. Подхватила и переложила в ямку плаценту. Потом девочку. Ямка была мелкой, живот ребенка выступал над ней. На влажное после родов тельце налипли крупный песок и мелкие золотистые почки, сбитые с ломких от жары стеблей. Беа присыпала пылью лоб ребенка, вытащила из своей оленьей сумки несколько увядших зеленых листьев, разложила по девочке. Сломала несколько грубых стеблей разросшейся вокруг полыни, положила поверх выпирающего живота, до нелепости узких плеч. Ребенок стал бесформенным холмиком растительной зелени, ржаво-красной крови, тускло-фиолетовой карты жилок под влажной салфеткой кожи.

Зверье, почуявшее его, уже подбиралось. Кружащие в небе грифы теряли высоту, словно проверяя, как идет дело, и снова поднимались в термальных потоках. Слышалась осторожная поступь койотов. Они пробрались сквозь заросли цветущей полыни – мать и трое тощих щенков возникли в рваной тени. Беа слышала, как они вяло зевают, срываясь на скулеж. Подождут.

Налетел ветер, она вдохнула пыльного зноя. И затосковала по застойным запахам больничной палаты, где она рожала Агнес. Должно быть, теперь уже восемь лет тому назад. По тому, как кусачая рубашка натягивалась на груди, и сбивалась, и путалась в ногах, стоило попытаться лечь на бок. Как обдувало прохладным воздухом ее бедра и между ног, куда врачи и медсестры и глазели, и тыкали чем-то, и вытаскивали Агнес из нее. Это ощущение она терпеть не могла. Такое оголенное, обыденное, животное. Но здесь были только сплошная пыль и горячий воздух. Здесь ей пришлось направлять тощее тельце – после пятимесячной беременности? Шести? Семи? – одной рукой, а другой загораживать его от пикирующей сороки. Через это ей хотелось пройти одной. Но чего бы она только не отдала за прощупывающую руку в перчатке, за затхлый воздух из системы рециркуляции, гудящие приборы, свежие простыни под ней вместо пустынной пыли. За хоть какой-то стерильный комфорт.

Чего бы она только не отдала за свою мать.

Беа зашипела на койотов.

– Брысь! – прикрикнула она, швыряя в них только что вырытой землей и галькой. Но те лишь прижали уши, мать присела на задних лапах, и щенки сунулись покусывать ей морду, раздражая ее. Наверное, улизнула потихоньку из стаи, чтобы добыть своему выводку лишний кусок или поучить щенков искать падаль, потренировать в выживании. Как и полагается матери.

Беа согнала муху с глаз ребенка, которые поначалу казались изумленными неудачей, а теперь – укоризненными. Истина заключалась в том, что этого ребенка Беа не хотела. Только не здесь. Было бы неправильно привести ее в этот мир. Вот как ей постоянно казалось. А если эта девочка уловила страх Беа и умерла потому, что была нежеланной?

Беа поперхнулась.

– Это к лучшему, – сказала она девочке. Ее глаза заволокли облака, которые клубились над головой.

Во время одного ночного перехода, еще когда у нее был фонарик и она таскала с собой батарейки, чтобы он работал, в луч света попали два блестящих глаза. Она хлопнула в ладоши, чтобы спугнуть глаза, но они лишь нырнули вниз. Зверь был высоким, но припадал к земле, может, сидел, и Беа испугалась, что он ее выслеживал. У нее заколотилось сердце, она ожидала приступа ледяного ужаса, какой до этого испытывала пару раз. Опасности для ее внутреннего ощущения бытия. Но так и не дождалась. Она подошла ближе. Глаза опять сделали нырок – просительно, как у подчиняющейся собаки, но это была не собака. Пришлось подойти еще ближе, прежде чем она поняла, что это олень с покатой спиной, острыми ушами, смиренно подрагивающим хвостом. Потом Беа увидела в луче фонаря еще один глаз, маленький, – он не смотрел на нее, а нерешительно моргал. Олениха тяжело встала на ноги, и моргающий глаз тоже поднялся, пошатываясь. Это был влажно поблескивающий олененок на трясущихся ножках-зубочистках. Беа стала невольной свидетельницей рождения. Тихого, в потемках. Беа подкралась к оленихе-матери как хищник. И в тот момент матери не оставалось ничего другого, кроме как склонить голову, словно умоляя о пощаде.

Беа мало о чем позволяла себе сожалеть в те дни, непредсказуемые дни, полные настолько неприкрытого, животного выживания. Но хотела бы пойти в ту ночь другим путем, чтобы не увидеть те глаза при свете своего фонарика, чтобы олениха могла родить, обнюхать и вылизать дочиста своего детеныша, получила шанс подарить малышу первую, ничем не запятнанную ночь, прежде чем начнется труд выживания. Вместо этого изнемогающая от усталости олениха заковыляла прочь, а растерянный, спотыкающийся олененок – следом за ней, и таким стало начало их жизни вдвоем. Вот почему несколько дней назад, когда Беа заметила, что больше не чувствует пинков, икоты и трепыхания, и догадалась, что ребенок умер, она поняла, что хочет в этих родах остаться одна. Им предстояло стать единственным моментом, который они проведут вдвоем. Она не желала ни с кем делиться. Не хотела, чтобы кто-нибудь видел ее собственную усложненную версию горя.

Беа испытующе вгляделась в койотиху.

– Ты-то понимаешь, да?

Койотиха нетерпеливо переступила с лапы на лапу и облизнула желтые зубы.

Издалека, со стороны невысокого хребта, до которого оставались еще предгорья и предгорья ходьбы, до нее долетел безрадостный вой; какой-то бдительный волк увидел стервятников и подавал знак близкой поживы.

Ей пора было уходить. Солнце садилось. А теперь еще узнали и волки. Она следила, как ее тень становится длиннее и тоньше – от этого зрелища на нее всегда нападала тоска, как будто она видела собственную голодную смерть. Она поднялась, распрямила рябые от песка колени, смахнула пустыню с кожи и рваной туники. Глупо было пытаться вернуть к жизни то, чему, как она знала, суждено умереть. Ей казалось, что Дебри уже вытравили из нее всю сентиментальность. Об этом моменте она не расскажет никому. И Глену, которому, как она думала, хотелось собственного ребенка больше, чем он отваживался признать. Не расскажет и Агнес, хотя, как ей казалось, Агнес захотела бы узнать о младшей сестре, которая так и не возникла во плоти, захотела бы понять тайные частности своей матери. Нет, она будет придерживаться краткой версии. Младенец не выжил. Как и многие другие. Так что наша жизнь продолжается.

Она повернулась, не бросив больше ни единого взгляда на девочку, которую хотела назвать Маделин. Дала койотихе резкого пинка, целясь в выпирающие ребра. Псина взвизгнула, шарахнулась, потом зарычала, но у нее имелись дела более насущные, чем оскорбление, нанесенное человеком.

Беа слышала за спиной шорох земли и тявканье. И хотя нарастающее возбуждение шавок напоминало плач новорожденного, знала, что это всего лишь звуки голода.

* * *

Безошибочно угадывающаяся тень тропы вела к лагерю. Трудно было понять, как она появилась – под воздействием самой Общины, живности, прокладывающей свои звериные тропы, или остатков всего, что населяло эти земли до того, как они стали штатом Дебри. А может, ее наметила одна только Беа. Сюда она приходила так часто, как могла, всякий раз, когда они кочевали через Долину. По этой причине и выбрала его для Маделин. Было что-то неуловимое в этом пейзаже. В Долине, которая казалась такой укромной. Ее впадина с зелеными травами и колючим кустарником лежала чуть ниже окрестных земель, поэтому из нее открывался тайный вид на горизонт и чернильные горбы гор близ него. Вся земля в пределах видимости складывалась в мозаику размытых, приглушенных тонов. Как же тут красиво, и тихо, и уединенно, думала она. Место, откуда не хочется уходить. Беа вновь испытала мимолетное облегчение от того, что оставила Маделин здесь, а не лицом к какому-нибудь неизвестному ландшафту, как мать, не сумевшая извернуться достойно.

Беа слышала голоса остальных из лагеря. Они разносились над ровной пустой землей и падали к ее ногам. Но ей не хотелось возвращаться к ним, к их вопросам и, что, возможно, еще хуже, к их молчанию. Незаметно отступив, она вскарабкалась по валунам к неглубокой пещерке, где нравилось бывать ее семье. К их секретному насесту. Впереди и чуть выше она видела мужа Глена и дочь Агнес: сидя на коленях на земле, они ждали ее.

Беа видела, как Глен сосредоточенно хмурит брови, вертит лист, держа его за черешок, разглядывает со всех сторон, указывает что-то на его зеленой прожилке, чтобы Агнес видела, просит обратить внимание на некую примечательную деталь его привычной формы. Оба склонились над листом, будто он выдавал им свои секреты, и их лица осветились радостью.

Глен заметил Беа и замахал рукой, зовя ее к ним. Агнес сделала то же самое: широкий и неловкий взмах ее руки, улыбка, открывающая недавно выщербленный зуб, отколотый о валун. «Неужели нельзя было отбить молочный?» – думала Беа, держа голову дочери в ладонях и оценивая ущерб под ее яркой от крови губой. Агнес стояла смирно и молча, единственная слезинка выкатилась из ее глаза и промыла дорожку на чумазом лице. Только тогда Беа поняла, как расстроило ее случившееся. Как зверек, Агнес застывала, когда пугалась, и срывалась с места в случае угрозы. Беа полагала, с возрастом Агнес изменится. Станет ощущать себя в меньшей степени добычей и в большей – хищником. Читалось что-то такое в улыбке ее дочери, некое безымянное знание. Это была улыбка девочки, ждущей своего часа.

– Вот этот – от ольхи, – говорил Глен, когда Беа приблизилась к ним. Он взял ее за руку, нежно поцеловал ее и медлил отпустить, пока она не высвободила ее сама. Она заметила, как он бросил быстрый взгляд на ее живот, и вздрогнула.

Он приготовил горячей воды в грубой деревянной миске, но к этому времени она уже успела остыть до температуры воздуха. Беа присела рядом с ними на корточки, подняла подол туники, развела колени. Зачерпывая воду ладонью, она осторожно обмывала у себя под подолом между ногами растянутые, тощие складки, заляпанные ляжки. Она еще кровоточила, но, насколько могла оценить, не порвалась.

Агнес приняла ту же позу, по-лягушачьи расставив тонкие ножки, плескала на себя воображаемой водой и внимательно наблюдала за Беа и, кажется, старалась не смотреть туда, где был ребенок.

У Агнес шел период подражания. Беа видела такое у животных и у других детей. Но у Агнес он чем-то обезоруживал ее. До недавних пор она понимала дочь. А примерно в то время, когда листья в прошлый раз сменили цвет, Агнес стала для нее чужой. Беа не знала, обычное ли дело эта трещина в отношениях родителей с детьми или матерей с дочерьми, или же некое особое испытание, которое ей с Агнес предстоит вынести. Здесь, на этой земле, Беа не удавалось сбрасывать со счетов то, что раньше она сочла бы просто нормальным явлением, потому что все стороны их жизни здесь были какими угодно, только не нормальными. Агнес ведет себя нормально для ее возраста – или, возможно, убеждена, что она волчица?

Агнес только что исполнилось восемь лет, но она об этом не знала. Они больше не праздновали дни рождения, потому что больше никак не отмечали смену дней. Но Беа обратила внимание на цветение некоторых растений, когда они только прибыли сюда. Тогда Агнес только минуло пять лет. По календарю шел апрель. В первые несколько дней Беа замечала во время переходов поляны с фиалками. А к тому моменту, как увидела фиалки вновь, наверняка прошел целый год – они испытали на себе летний зной, они видели, как листья сменили цвет, дрожали от холода в заснеженных горах. Снег сошел. Фиалки она видела четыре раза. Четыре дня рождения. Она поняла, что восьмой день рождения Агнес пришелся на какой-то из дней с последнего полнолуния, когда заметила фиалки среди травы у предыдущего лагеря. Когда они только прибыли, Агнес была так тяжело больна, что Беа сомневалась, что ей когда-нибудь вновь доведется увидеть фиалки вместе с дочерью. Но они расцветали, и Агнес носилась среди них.

Беа ползком пробралась в дальний угол неглубокой пещерки. Из выемки за валуном, которую она вырыла в первый раз, когда они встали здесь лагерем, она вытащила диванную подушку и журнал по дизайну и архитектуре с одним из ее проектов по обновлению декора. Журнал был общенациональный, материал в нем стал поворотным пунктом в ее карьере, хотя вскоре после публикации она уехала в Дебри. Два своих сокровища она вывезла из Города контрабандой и, вместо того чтобы носить их с собой, подвергая губительному воздействию стихий, а саму себя – презрению остальных, спрятала их, откровенно пренебрегая правилами, изложенными в Инструкции. Когда они проходили через Долину, что случалось несколько раз каждый год, она извлекала из тайника свои сокровища, чтобы хоть немного ощутить себя собой.

Она села рядом с Гленом и обняла свою подушку. Потом пролистала несколько своих разворотов, вспоминая, какие решения принимала и почему. Вспоминая, каково это – чувствовать, что у тебя есть дом.

– Если Смотрители найдут их, нам влетит, – сказал вечно озабоченный правилами Глен, как обычно говорил, когда она доставала свои сокровища.

Она насупилась.

– Ну и что они нам сделают? Выгонят взашей из-за несчастной подушки?

– Мало ли, – пожал плечами Глен.

– Успокойся, – сказала она. – Их ни за что не найдут. А мне они нужны. Чтобы помнить, какие они, подушки.

– А разве из меня плохая подушка?

Как мило он это сказал.

Беа взглянула на него: кожа да кости. Оба они одинаковы. Даже ее живот, едва выпятившийся во время беременности, сразу же стал впалым. Под ее взглядом Глен неловко и коротко улыбнулся. Она кивнула. Он ответил кивком. Потом, не сводя глаз с Агнес, старательно изобразил длинный, громкий и томный зевок. Агнес тоже зевнула – широко, на целый кулак растягивая рот.

– Завтра важный день, – сказал он. – Мы начинаем переход к Среднему Посту. А по пути будем переправляться через твою любимую реку.

– А поплавать мы сможем? – спросила Агнес.

– Придется во время переправы, так что не сомневайся.

– Когда?

– Наверное, через несколько дней.

– Несколько – это сколько?

Глен пожал плечами:

– Пять? Десять? Сколько-нибудь?

Агнес обиделась:

Похожие книги


grade 4,0
group 40

grade 4,6
group 310

grade 3,9
group 170

grade 4,4
group 400

grade 3,7
group 180

grade 3,5
group 320

grade 3,6
group 340

grade 3,7
group 10

Все книги на сайте предоставены для ознакомления и защищены авторским правом