Максимов же, сведав, что Анита и Вероника находятся в аршине от него, пусть и за дубовой перегородкой, слегка воспрял духом. Да, он лишился возможности немедленно связаться с представителями метрополии и выразить протест, однако в некоторой степени успокоился. С близкими все в порядке, это главное. Неделю как-нибудь вытерпят, а там – если, тьфу-тьфу, проклятая сыпь сойдет и озноб уляжется, выйдут на волю и уж тогда-то тупицам, учинившим произвол, мало не покажется.
Рассуждая так, Алекс дождался обеда, он получил из рук вертухая жестяную миску с чечевичной похлебкой, кус ржаного хлеба и кружку с водой, слабо разбавленной вином, и устроился на табурете напротив окна. Зачерпнул ложкой баланду, попробовал. М-да, не только обстановка тюремная, но и кормят, как арестантов в остроге – паршивее не придумаешь. После лукуллова пира у Ольшанских – совсем гадко.
Чтобы отвлечься от вкусовых качеств больничной бурды, он стал смотреть в оконце и обратил внимание на то, что девственный прежде пейзаж преобразился. На лужок из липовой рощицы вышла девушка, одетая в национальном румынском стиле: свободная рубаха с длинными узорчатыми рукавами, алая шерстяная юбка, по сути, просто отрез полотна, обернутый вокруг бедер, на голове – венок из ромашек. Волосы у молодки были заплетены в две косы, по обычаю здешних незамужних девиц, а обувь отсутствовала. К сожалению, расстояние не позволяло Максимову разглядеть черты ее лица, но он почему-то не сомневался, что они прекрасны. Девушка вела за собой прелестную козочку, как Эсмеральда из романа Гюго. Ни дать ни взять античные буколики! Овидий с Вергилием остались бы довольны.
Максимов прикипел взглядом к незнакомке и уже механически хлебал невкусный суп, заедая его черствой горбушкой. Он как будто перенесся в театр, ему не мешали ни прутья в окне, ни спертый воздух, ни убогость окружавшей обстановки.
Пастушка отпустила козочку, и та побрела к холму, меланхолично пощипывая травку. Солнце уже спускалось к горизонту, день клонился к вечеру, но Максимов знал наверняка, что там, вне закупоренной со всех боков деревянной коробки, холода не чувствуется. Красавица села посреди изумрудных стеблей, выставила из-под юбки сахарного цвета ножку и устремила взор в направлении высокого каштана, росшего справа от холма. Она кого-то ждала.
– Законцил, нет?
Противное кряканье надсмотрщика отвлекло Алекса от созерцания благолепной картины. Он недобро зыркнул на дверь, просунул в лючок кружку с миской и вновь уселся на табурет. Заслонка не упала, турок с любопытством пропихнул крючковатый нос в отверстие.
– Цего смотрис? Сто там?
Максимов стянул с лежака подушку, тщательно потер ею об себя и запустил в ненавистное рыло. Подействовало: турок молниеносно убрался, клацнула стальная пластина.
Пастушка на лугу проявляла признаки нетерпения, поглядывая на каштан, потом встала, обошла его вокруг, погладила пасшуюся козочку. Максимов и сочувствовал бедняжке, и втайне опасался, что явится какой-нибудь деревенский мужлан, облапит ее, начнет по-медвежьи тискать, внеся диссонанс в изысканный спектакль.
Тук-тук-тук! Вот и диссонанс, только не зрительный, а слуховой. Анита, задетая долгим молчанием супруга, напомнила о себе.
«Не спишь? Чем занят?»
Алекс задергался, словно она поймала его на чем-то постыдном. Хотя что тут постыдного? Томится человек в неволе и скрашивает свое жалкое существование единственным доступным ему способом – обозревает мир через зарешеченный глазок. И не виноват он, что в этот мир вписалась неведомая фея со своей домашней живностью.
«Лежу, хандрю. Думаю о тебе», – отстучал он, помедлив.
Анита не относилась к породе ревнивых сумасбродок и вряд ли стала бы впадать в ярость из-за того, что болящий, измученный сплином муж позволил себе засмотреться на бедную селянку. Но что-то помешало Алексу поделиться впечатлениями от увиденного. Сейчас все на взводе, никто не предскажет реакцию…
Они поперестукивались еще немного. Анита беспокоилась, как он там, как его самочувствие. Пес бы с ним, с карантином, лишь бы болезнь не усугубилась. Максимов отвечал лаконически: ничего не болит, знобит уже меньше, краснота спадает. Чуть погодя он сослался на усталость, Анита пожелала ему спокойной ночи и умолкла.
Он поспешно вернулся к окну, в последних отсветах зари успев увидеть, как пастушка с низко опущенной головой грустно бредет прочь и уводит козу. Если и затевалось у нее свидание с пылким поклонником, то сегодня оно сорвалось. Как принято у героинь любовных элегий, она ушла в закат, растаяла в розовой пене.
Светильников в бараке не предполагалось. В амбразуру проникла тьма, заполнила все миниатюрное пространство. Настала ночь. Максимов долго не мог уснуть. Виною тому отчасти были бегавшие по полу тараканы, бугристый лежак, колкое сено, лезшее сквозь наволочку, и прочие неудобства, но, чего греха таить, хуже тараканов одолевали мысли. Он задавался вопросами: кто эта прелестница? кого она ждала? отчего ушла в такой печали?
Кабы не вынужденное затворничество, не терзался бы он тем, что впрямую его не касалось. Какая-то крестьянка, которую он видит впервые и даже имени не знает… Какое ему до нее дело? Тем не менее ум, обреченный на праздность, искал любого занятия, пускай самого чепухового и не имеющего практической пользы. В итоге беспочвенное гадание вылилось в бессонницу, сменившуюся под утро липкой и тяжелой дремой, какая бывает у перебравших пьянчуг.
Проснулся Алекс с головной болью, рассерженный на себя. Далась ему эта деваха! В каждом хуторе – что румынском, что русском – таких пруд пруди. Думать надо не о ней, а о собственном будущем и о тех, кто по-настоящему дорог. Поэтому, едва поднявшись с лежака, он простучал Аните в стену:
«Как ты, любимая? Уже встала?»
«Встаю, – отозвалась она. – Вероника выпросила у Рахима горячей воды, сейчас будем умываться».
Рахим? У пугала с усами, оказывается, есть имя.
«Вы с ним подружились?»
«Познакомились. Раз уж очутился в аду, с чертями лучше поддерживать хорошие отношения».
«И что вы еще у него выпросили?»
«Так, мелочь. Запасную простыню, полотенце побольше, восковую свечку, чтобы не было темно, и два гвоздя».
«Гвозди-то зачем?»
«Вероника вбила их башмаком в дверной косяк, и теперь можно вешать одежду, чтобы ночью не мялась».
Алекс вздохнул. Какая чепуха заботит женщин! Уж он бы вытребовал что-нибудь посущественнее: рюмку старки, бифштекс из ближайшего трактира, колоду карт, чтобы за пасьянсом скоротать срок заключения.
Но дружба с соглядатаем не завязывалась ни в какую. Когда тот просунул в келью тарелку с завтраком (овсяная каша-размазня, безнадежно остывшая и комковатая), Алекс вместо приветствия и благодарности приложил его соленым словцом. Что поделать? Не поворачивался язык любезничать с тюремщиком.
День тянулся бесконечно долго. Максимов ходил из угла в угол, выстукивал Аните нежные послания, отчего к полудню пальцы распухли, и пришлось сделать паузу в общении.
А после обеда из рощицы, как мифическая дриада, появилась она – вчерашняя пастушка. На ней было то же облачение, а позади шла коза, позвякивая бубенчиком на шее. Узрев неразлучную парочку, Максимов позабыл обо всем на свете. Он вновь устроился на табурете, точно зритель в ложе, и, подперев рукой небритый подбородок, стал смотреть.
Первые часа полтора не происходило ничего. Девица сидела на траве, плела из стебельков подобие корзинки и заметно кручинилась. Но внезапно из-за каштана выступил статный молодец, одетый в широкие холщовые штаны и безрукавку, перетянутую на гуцульский манер кожаным поясом со множеством кармашков.
Это был, несомненно, тот, кого она ждала весь предыдущий день. Завидев его, девица вскочила и стремглав прыгнула к нему в объятия. Максимов отвел глаза. Ему подумалось, что неприлично подсматривать за интимным действом. Однако любопытство пересилило, и он опять глянул в окошко. Влюбленные целовались, стоя у подножия холма. Поцелуи были жаркими, что свидетельствовало о неподдельной страсти. Увлекшийся кавалер сбил со своей дамы венок, распушил волосы, отчего она сделалась еще соблазнительнее, и потянул кверху край ее рубахи. Пастушка перехватила его руку и мотнула головой в сторону барака. Кровь прилила к щекам Максимова, ему показалось, что его рассекретили. Но в следующую секунду он уверил себя, что на таком отдалении пара могла видеть только стену с бликующим на солнце стеклянным оком, и ничего больше.
Влюбленные посовещались, после чего парень в безрукавке, как пушинку, поднял свою пассию на руки и унес в рощицу, подальше от чужих глаз. В следующий час покой нарушали только меканье козы и звон колокольчика.
Максимов сидел, задумавшись. Он вспоминал раннюю молодость, знакомство с Анитой, безмятежные прогулки под сенью псковских лесов в родительской усадьбе. Тогда и он был столь же горяч, как этот парубок, одержим душевным и плотским влечением, – голова кружилась, а сердце пело. Славные были деньки! Годы брака утихомирили его, сделали хладнокровнее и, наверно, черствее. Но это неправильно! Любовь не должна превращаться в привычку, рутину, обыденность, иначе грош ей цена. Угасшее чувство сродни пеплу, который рассеивается от малейшего дуновения.
Копошившиеся в голове думы растревожили Алекса. Он подошел к стене, хотел простучать Аните, что любит ее по-прежнему, но не стал. А ну как она заинтересуется, с чего ему вздумалось касаться сокровенных тем в не самый подходящий момент? Уж лучше поговорить об этом позже – когда можно будет заглянуть в ее бархатные глаза, дотронуться, подхватить на руки и унести в липовую… или какая подвернется… рощу, а далее все сложится само собой. И не нужно лишних слов.
Приятные грезы привели Алекса в более-менее сносное расположение духа. А тут и те двое вышли на луг, немного растрепанные, но счастливые. Вот и замечательно, подумал Максимов. У людей свое счастье, а у меня свое.
Больше в этот вечер в окно не глядел.
Минуло еще три дня. Он мало-помалу обживался в своем застенке: лежак уже не казался таким жестким, а приносимая Рахимом еда – несъедобной. Вдохновляло то, что до освобождения оставалось всего трое суток. Максимов не сомневался, что освобождение настанет. Сыпь постепенно сходила, он чувствовал себя здоровым и полным сил. Один раз к нему заходил врач-болгарин, тот самый, что упек его сюда. Алекс едва сдержался, чтобы не свернуть поганцу челюсть. Коновал предвидел это, посему привел в качестве телохранителей двух жандармов с саблями наголо.
– Вы же видите, нет у меня оспы! – доказывал Алекс, задрав сорочку.
– Сие не есть факт, – философски парировал доктор и присовокупил: – След седмица ще видим.
Максимов считал уже не дни, а часы до истечения треклятой седмицы, а покамест продолжал свои наблюдения за Адонисом и Афродитой (так он прозвал их про себя). Что, скажите на милость, еще делать в затворе? Он утешал себя заверениями, что нет в этих подглядках ничего крамольного. Голубки на лугу только ворковали и иногда обменивались поцелуями. Для иных упражнений они предусмотрительно удалялись под защиту деревьев.
Помыслы о том, кто эта девушка, перестали докучать Алексу. Он удостоверился, что ее воздыхатель достаточно воспитан и в какой-то мере галантен и она не противится его ухаживаниям. Дело, вероятно, шло к свадьбе. Что ж, совет вам, как говорится, да любовь.
Однако на пятый день ситуация изменилась. Максимов, как всегда, в обед черпал ложкой жижу из миски. В окно он смотрел рассеянно, просто по обыкновению, как вдруг краем глаза уловил какое-то движение на вершине холма. Парочка в это время возлежала под каштаном и о чем-то щебетала. Слов Алекс не разбирал, их глушило толстое замутненное стекло.
На холме показался человек. Солнце светило ему в спину, он представал черным зловещим силуэтом. Можно было определить, что это мужчина, широкоплечий, кряжистый и, по видимости, не слишком молодой. Его одеяние состояло из кожуха и барашковой шапки, что скорее годилось бы для ранней осени где-нибудь в Архангельске, а не на побережье Черного моря. Он взглянул вниз и схватился за бедро, на котором висели короткие ножны. Максимову стало не по себе, он выронил миску.
Эпизод был драматический. Личность на холме, очевидно, не приветствовала происходившее под каштаном. Мощная лапища выдернула из ножен кинжал, он сверкнул, как протуберанец. Ни Адонис, ни Афродита не обращали внимания на то, что творилось у них над головами. Максимов вскочил и поднял табуретку, преисполненный решимости вышибить стальные стержни вместе со стеклом и предупредить несчастных об опасности.
Все обошлось. Адонис, что-то надумав, поднялся, наспех лобызнул Афродиту и исчез. Это предотвратило кровавую развязку. Человек на холме потоптался в нерешительности, глядя на пастушку, спрятал кинжал и тоже скрылся.
Идиллия на виду у непрошеного свидетеля рассыпалась, как расколотое зеркало. Максимов не находил себе места. Выяснилось, что у счастливой пары имеется недоброжелатель, вынашивающий ужасные намерения.
Как быть? Алекс занес кулак, чтобы грохнуть в дверь. А толку? Чурбан Рахим не выпустит, у него инструкции, он соблюдает их беспрекословно. Рассказать ему всю историю сначала – не поверит, подумает, что это уловка затворника, желающего улизнуть.
Максимов потер посиневшие фаланги – результат ежедневных переговоров через стенку – и простукал Аните:
«Я обязан кое-что тебе рассказать. Наберись терпения».
Терпение потребовалось большей частью ему самому. Кисть руки нещадно ломило, и когда он закончил повествование об Адонисе, Афродите и неизвестном злодее, она готова была отвалиться. С некоторой опаской он ждал, как отзовется Анита.
«Опиши мне всех троих, – взяла она деловой тон, и он облегченно выдохнул. – Ничего не пропускай».
Окно комнатушки, в которой отбывали заточение Анита с Вероникой, выходило на пустырь с кучей мусора, поэтому они не имели возможности видеть то, что наблюдал Максимов.
Он подавил стон, попробовал выстукивать левой, но получалось медленно и неровно, Анита периодически не разбирала слов, переспрашивала.
«Ты мне веришь?» – завершил он затянувшийся отчет.
«Как я могу тебе не верить? Ты красноречив, я будто вижу все собственными глазами. Замышляется убийство, и мы должны его предотвратить».
«Для начала надо из этой конуры выбраться».
«Выберемся. Положись на меня».
Ночь Алекс провел как на иголках. Ему представлялось, как завтра юные любовники встретятся на лугу, не исключено, что позволят себе что-нибудь фривольное. Отелло с кинжалом в исступлении набросится на них, и страшно вообразить, чем все обернется.
Закемарил он только на рассвете, но был разбужен требовательной морзянкой.
«Алекс, действуем! Запоминай указания…»
Он запомнил, повторил и весь напрягся, как сжатая пружина. После почти недельного простоя предвкушение действий было отрадным, отзывалось упоительной истомой.
В урочный час взвилась заслонка, и в дырке нарисовалось обличье Рахима.
– Голодный, да? Принимай завтрак!
Максимов, придав лицу загадочности, взял протянутую посудину без ругани и без угроз. Рахим почуял неладное, сощурился.
– Сто слуцилось? Цего такой?
Алекс поманил его к себе:
– Хочешь узнать?
– Хоцу.
Цербер вдавил коричневую от загара ряху в квадрат лючка. И сделал это напрасно, ибо Максимов проворно уцепил пальцами усы-бечевки.
Жестоко обманутый Рахим дернулся назад, и ему удалось отодвинуться от лючка дюймов на пять. Это входило в расчеты Алекса – он рванул кончики усов на себя, и азиат с маху врезался головой в ржавую полосу, одну из тех, какими была обита для прочности дверь. Тот захрипел, закатил гляделки. Максимов выпустил его и услышал, как он мешком свалился у порога.
Свою миссию Алекс выполнил, теперь дело за Анитой.
Не прошло и минуты, как забрякал ключ в замке, и дверь отворилась.
– Выходи! Быстро!
– Нелли! – Он перескочил через лежавшего без сознания турка и стиснул Аниту в кипучем порыве. – Как же скверно без тебя!
– Я тоже тебя люблю, – проговорила она. – Но если промедлим, рискуем снова очутиться в каталажке.
С этим сложно было спорить. Максимов бегло оглядел местность. Никого, но в любой момент кто-нибудь может появиться. О том же думала и Вероника, боязливо топтавшаяся поодаль.
– Лексей Петрович, спрячьте энтого борова куда подальше. Увидит кто – решат, чего доброго, что вы его укокошили…
Алекс взял Рахима под мышки и втащил в затхлую каморку, из которой только что выбрался.
– Полежи-ка, друг ситный, отдохни от трудов праведных…
Он не преминул обыскать османа. Огнестрельного оружия не нашел, но позаимствовал перевязь с болтавшимся на ней ятаганом.
– Как скоро он очнется? – уточнила Анита, захлопнув дверь и заперев ее ключом со связки, которую перед тем отцепила от пояса турка.
– Минут через пять, не раньше.
– Успеем добежать до леса!
Никем не замеченные, они ввалились в рощицу, где Адонис с Афродитой по вечерам предавались плотским утехам, и остановились отдышаться. Максимов привалился к шершавому стволу, с жадностью глотая свежий, напитанный ароматами трав воздух.
– Как вам удалось выйти из камеры? – вымолвил он меж двумя судорожными вдохами.
– Пустяки. – Анита дышала еще прерывистее, ей мешал тугой корсет под платьем. – Посветила свечой в скважину, увидела, что замок простой. Сделала восковой слепок, а потом из двух гвоздей смастерила отмычку.
– Умница! – восхитился Максимов и был одарен взаимным комплиментом:
– Твоя школа. Быть замужем за инженером и не освоить элементарные технические премудрости – согласись, было бы странно.
Алекс приник к ее губам. В нем все бурлило, хмель свободы ударил в мозг, вызволил из тайников всевозможные желания. Альковный антураж рощицы тоже действовал возбуждающе. Кабы не присутствие служанки, не удержался бы, поступил подобно Адонису.
Анита поймала его алчный взор, насупила бровки-ниточки. Максимов уныло кивнул. Что и говорить, случай отнюдь не располагающий к эротическим удовольствиям.
Вероника барских перемигиваний не заметила, ее заботило другое.
– Лексей Петрович, Анна Сергевна, куда ж мы теперь подадимся?
У Аниты все было просчитано заранее.
– Ты остаешься здесь, – скомандовала она Алексу. – Присматривай за лугом.
– Рахим вот-вот оклемается, поднимет тревогу…
– Искать нас рядом с бараком никто не станет. И не переоценивай наши особы. Поднимать по такому мелкому поводу роту солдат и прочесывать округу – слишком много чести.
