Я, Лунин…
Александр Валерьевич Горский
Следователь Илья Лунин #3Современный русский детектив
Илья Лунин не мог отказать родной тетке, хоть они и не виделись лет двадцать. В селе Старое Ясачное, в доме деда, Илья провел самые лучшие каникулы своего детства – эти воспоминания накрепко привязали его к родне. А беда у Татьяны Васильевны и впрямь случилась нешуточная: сына ее, Анатолия, обвинили в убийстве невесты. Лунин без особой охоты отправился в районный центр. Как он и ожидал, коллеги из района приняли следователя из области с откровенной настороженностью и неприязнью. Для них он чужак, который будет сомневаться в их работе, в доказательствах, собранных по делу, и будет выгораживать родню. Со своей стороны Лунин не думал, что местные правоохранители станут фальсифицировать доказательства просто по недомыслию или злобе. Только он знал, что даже в самом простом и ясном на первый взгляд деле, бывает, таятся глубоко спрятанные ниточки, – только потяни…
Александр Горский
Я, Лунин…
© А.В. Горский, 2020
© «Центрполиграф», 2020
Глава 1,
в которой Лунин принимает участие в допросе
Голова гудела так, словно в ней нашел пристанище вылетевший из улья рой пчел. «Сейчас бы кофейку чашечку да пару таблеток от головной боли. Хотя нет, кофейку лучше тоже две чашки». Лунин с трудом приоткрыл тяжелые веки и взглянул на сидящего напротив него человека. Похоже, что человек ждал взгляда Лунина. Он дружелюбно улыбнулся и качнулся назад всем телом. Передние ножки деревянного скрипучего стула оторвались от пола. Казалось, еще немного – и человек окончательно потеряет равновесие и опрокинется, но спинка стула, с негромким стуком коснувшись стены, оттолкнулась от нее и двинулась в обратном направлении. Судя по выщербленной на стене краске, на стуле в этом кабинете качались не в первый раз. «Где они такую рухлядь нашли?» – устало подумал Лунин, вновь закрывая глаза. Смотреть на сидящего перед ним человека не имело никакого смысла. Все его действия можно было определить на слух. Вот стул в очередной раз скрипнул, отклоняясь назад, вот послышался легкий стук деревянной спинки о бетонную стену, вот еле заметно содрогнулся пол, это ударились об него, возвращаясь на место, передние ножки стула. И вновь негромкое поскрипывание. Звуки повторяются раз за разом, и это очень даже неплохо. Есть в этой ритмичности что-то от постукивания колес в поезде. Сразу же хочется забраться на верхнюю полку купе, подоткнуть поудобнее подушку и смотреть, не отрываясь, на мчащиеся мимо елки, сосны, березы и еще непонятно какие деревья, стремительно появляющиеся и также стремительно исчезающие в квадрате окна. А потом незаметно для себя самого заснуть. Что может быть лучше, чем спать под монотонное тук-тук, тук-тук? Разве что вот это: скрип, тук, тук. Скрип, тук, тук.
– Лунин, ты что, заснул?
Голос был неприятным, насмешливым. Подумав, Лунин решил не открывать глаза. Смысла в этом никого не было, а усилий требовало достаточно много. Ритмичное поскрипывание прекратилось. Было слышно, что человек встал со своего места, обошел стол и остановился позади Лунина. «Что на этот раз, голова или почки?» Тело сжалось в предчувствии очередной порции боли, уже неизвестно какой по счету за эту бесконечно долгую, бессонную ночь. Стоящий за спиной человек выбрал почки. Боль от и без того еще не пришедшей в себя после предыдущего избиения поясницы рассекла тело раскаленным лезвием, острие которого вонзилось прямо в мозг. Спустя мгновение последовал второй удар. Теперь левой рукой, потом вновь правой, а затем еще и еще. Лунин закричал. Кричать громко он уже не мог, сорвав голос еще в первые часы допроса, поэтому лишь тихо подвывал в тщетной надежде потерять от боли сознание. Но в этот раз сознание Лунина, уже дважды за эту ночь куда-то прятавшееся, никак не хотело покидать разрывающийся от боли мозг. Наконец, после очередного, особенно хлесткого, удара тело сидящего на табурете человека обмякло и начало заваливаться на левый бок.
– Господи, до чего ж тут воняет. Он что, у вас обделался?
Сознание еще не полностью вернулось к лежащему на полу Лунину. Голос доносился до него, словно через плотное ватное одеяло, искаженным, почти неразборчивым. На какой-то миг даже показалось, что голос был женским.
– По полной программе!
Второй голос был Лунину хорошо знаком. Это был голос любителя раскачиваться на стуле.
– Лучше бы он у тебя заговорил по полной программе.
К своему удивлению, Лунин понял, что первый голос на самом деле принадлежал женщине. «Неудобно-то как, при даме, в таком виде», – застонав, он попытался было сесть, но сил хватило, лишь чтобы судорожно дернуть левой ногой.
– Залесский, если он у тебя здесь помрет, это только твои проблемы будут. – Женский голос звучал раздраженно. – В общем, так, я пойду к Михаилу Эдуардовичу, чайку попью. Через полчаса вернусь. Приведите его в божий вид хоть немного, чтобы с ним работать было можно. И я видела, у вас в обезьяннике сидят двое. Прикажи, пусть полы здесь начисто вымоют, я в таком гадюшнике сидеть не собираюсь.
– Как прикажете, Ирина Владимировна, можно и полы помыть. – Лицо мужчины Лунин не видел, но почему-то был уверен, что тот улыбается. – Только что толку, если он все равно ничего признавать не хочет?
Женщина ответила что-то невнятное, затем хлопнула, закрываясь, дверь. «Полчаса. Она придет через полчаса, – подумал Лунин, вновь проваливаясь в забытье. – Полчаса – куча времени. Можно успеть немного поспать».
Полчаса спустя он вновь сидел все на том же табурете, глядя на расположившегося напротив него человека. На этот раз человек не улыбался Лунину и не раскачивался взад-вперед, как делал тот, кто сидел раньше на этом скрипучем стуле. Человек смотрел на Лунина задумчиво, а на лице его отчетливо была видна смесь жалости и брезгливости, с какой обычно смотрят на собирающих милостыню безногих. «Девяносто процентов брезгливости и десять жалости, – оценил Лунин, – хотя десять – это, пожалуй, многовато. Процентов пять, не больше».
Он не угадал. Основной, если не сказать, единственной эмоцией сидящего перед ним человека был гнев. Шестаковой действительно было из-за чего сердиться. Всего десять минут назад, сидя в кабинете начальника уголовного розыска подполковника Головкова и попивая чай с шоколадными конфетами, вазочку с которыми подполковник доставал из шкафа лишь для особо приятных его сердцу посетителей, она узнала, что задержанному еще так и не предъявили ту единственную, но неоспоримую улику, которая позволяла вполне уверенно утверждать – именно он виновен в смерти, а точнее, в убийстве Дарьи Мещерской. С удивлением глядя на бумажный пакет, в котором лежала улика, Шестакова поставила на стол чашку с недопитым чаем.
– То есть вы хотите сказать, что Лунин ничего об этом не знает? И ваши люди просто так лупили его всю ночь, вместо того чтобы предъявить доказательства?
– Ну почему же «просто так», – Головков вовсе не выглядел смущенным, – мы ведь знаем об этом пакетике. И о его содержимом тоже знаем. Так что, просто так, дорогая Ирина Владимировна, здесь никого, как вы изволили выразиться, не лупят.
– Я все равно вас не понимаю, Михаил Эдуардович. Мне кажется, признание уже можно было давно получить, причем не прибегая к этим вашим методам убеждения.
– Может быть, и можно, – на лице подполковника появилась злая улыбка, – но, может быть, я хочу, чтобы он признался. Сам! Без всяких доказательств. Может быть, я хочу, чтобы он покаялся в том, что сделал. Вот прямо здесь, передо мной, в моем кабинете!
Голос Головкова дрожал от возбуждения. Последние слова он уже выкрикивал, вскочив на ноги и упираясь сжатыми кулаками в черную матовую столешницу. Шестакова почувствовала, как на лицо ей угодили несколько капель слюны, и брезгливо отстранилась.
– Такое ощущение, Михаил Эдуардович, что вы слишком близко к сердцу восприняли это дело. Я ошибаюсь или тут в самом деле что-то личное?
Головков опустил голову и некоторое время стоял молча, разглядывая свои сжатые, побелевшие от напряжения кулаки. Наконец он сполз обратно в кресло и еле слышно, не глядя на Трошину, пробормотал:
– Нет, вы не ошибаетесь. Здесь у меня личный интерес. Очень личный.
Лицо женщины Лунину нравилось. Четко очерченные скулы, тонкий прямой нос, изящные линии бровей. Подбородок, конечно, немного тяжеловат, но он не портит лицо, скорее, придает ему некую уверенность в собственной красоте. И, в довершение ко всему, глаза – огромные зеленые глазища, которые смотрят сейчас прямо на него, а быть может, пытаются заглянуть ему прямо внутрь. Хотя, чего там внутри интересного? Конечно, кроме отбитых почек.
– Как я понимаю, свою вину вы признавать не хотите?
Приятный у нее голос, глубокий, с небольшой хрипотцой. Такая хрипотца бывает, если вчера много пел в караоке, ну или у каждого второго курильщика. Табачком-то от нее попахивает. Значит, курильщица. Когда женщина курит, это, конечно красиво. Сексуально. Целоваться, правда, с такими не очень приятно. Но так ведь это на мой личный вкус, да и потом, вряд ли у нас с ней до поцелуев дойдет.
– Вы меня слышите, Лунин?
– Я не могу признаться в том, чего не совершал. Даже если ваш дуболом забьет меня до смерти.
Как странно слышать свой голос. Что-то он у меня тоже похрипывать начал, хотя вроде из всех развлечений караоке здесь точно не было. Только танцы с бубном, и я в роли бубна.
– Поразительное упорство!
– Это похвала?
– Нет, это констатация факта.
А какие у нее руки. Ухоженные. Ноготочки один к одному. Знать бы, как этот цвет называется, фуксия или коралловый?
– Что? Лунин, вы о чем сейчас?
Похоже, я вслух про ногти спросил. Сейчас наверняка осерчает, позовет этого идиота, который стоит в коридоре под дверью. И все начнется по новой. Интересно, что он на этот раз выберет, голову или почки?
– Какие почки, Лунин? Вы себя как, хорошо чувствуете?
– Нет, не очень, – ну хоть в чем-то можно честно признаться, – когда меня долго бьют, я обычно всегда себя потом не очень хорошо чувствую.
– Знаете, Лунин, могу вас обрадовать, – одна изящная рука с аккуратными нежно-розовыми ноготочками легла поверх другой, столь же изящной, – бить вас больше никто не будет. Я обещаю.
Ну, хоть одна приятная новость за последнее время. А колечко-то обручальное она на левой руке носит. Неужто разведенка? Надеюсь, это я вслух не сказал, а то ведь еще передумает, позовет имбецила.
– Вы очень добры.
– Нет, Лунин, я отнюдь не добра, особенно по отношению к вам. Просто не вижу никакого смысла выбивать признание из человека, когда есть улики, прямо подтверждающие его вину в совершенном преступлении. Что вы так на меня смотрите, не верите?
– Верю, я во все верю. Говорят, был один, из воды вино делал. Почему вы из воздуха улики смастерить не сможете? Вы ведь женщина умная, по ногтям сразу видно.
– Из воздуха, говорите? Нет, Лунин, мне есть что вам предъявить, так сказать, более земного происхождения.
– Предъявляйте скорее, а то у меня сейчас почки от любопытства отвалятся.
Нет, саму драгоценную улику мне не дают. Наверно, боятся, что я ее уничтожу. На стол ложится всего лишь фотография. Точнее, не фотография, обычный лист бумаги, с распечатанным на нем черно-белым изображением. И что тут у них интересного?
– Что, Лунин, интересно? А еще интереснее, что экспертизе удалось обнаружить ваши отпечатки. Они ведь есть в базе, вы знаете. Кроме того, вот в этом месте, – розовый ноготь ткнул в угол фотографии, – была капелька крови, совсем маленькая. Можно даже сказать, след от капли. Но этого вполне достаточно, чтобы установить, что это кровь Мещерской Дарьи Владимировны. Понимаете, Лунин, все сходится. Причем сходится именно на вас.
Вот это удар, ничего не скажешь. Это будет посильнее, чем те удары, которыми всю ночь одаривал меня этот ублюдок Залесский. После такого удара остается только упасть и лежать, не дергаясь.
– Пишите!
Как же все глупо получилось. Не по-людски как-то.
– Пишите! Я, Лунин…
Глава 2,
в которой Лунин выходит на работу, но не работает
Лунин сидел неподвижно, закрыв глаза, подпирая одной рукой левую щеку, а другой выстукивая незамысловатую дробь по столу. Тук. Пауза. Тук-тук. Тук. Пауза. Тук-тук. Тяжело. Тяжело возвращаться к работе после полутора месяцев, проведенных на больничной койке, а затем еще четырех недель домашнего отдыха[1 - См. книгу «Шоссе в никуда».]. Это почти то же самое, как неожиданно протрезветь после длительного запоя. Организм, который долго привыкал и, наконец, привык к ничегонеделанию, не понимает, в чем дело, почему праздник жизни закончился, кто в этом виноват и как сделать, чтобы все вновь вернулось на круги своя.
Конечно, последние пару месяцев Лунин уверял себя и окружающих, что соскучился по работе, что ему надоело валяться в кровати без дела, смотреть однообразные сериалы и читать, как оказалось, не менее однообразные скандинавские детективы. И вот теперь, оказавшись в собственном кабинете, сидя за рабочим столом перед включенным монитором, Илья понял, что врал. Врал не только самому себе, что не так страшно, поскольку себя Лунин был готов простить незамедлительно, но и всем тем, кто периодически интересовался его состоянием, хотя таких людей на самом деле было немного.
– Врунишка, – не открывая глаз, пожурил сам себя Илья и зевнул.
Если пребывание в стационаре Лунина на самом деле изрядно утомило, то оказавшись наконец дома, он сполна ощутил все прелести оплачиваемого безделья. Проснувшись, как правило, в районе девяти, ближе к половине десятого Илья добирался, наконец, до кухни, где, включив небольшой, стоящий на холодильнике телевизор, неторопливо готовил себе завтрак под жизнерадостное бормотание ведущей, рассказывающей о том, как сохранить здоровье до наступления глубокой старости, а может быть, даже и на более долгое время. К удивлению Лунина, оказалось, что почти все телеканалы, из тех, которые, по его мнению, можно было отнести к «приличным», по утрам считали своим долгом осчастливить зрителей несомненно ценной, но в то же время исключительно скучной информацией о том, как уберечь свой организм здоровым, бодрым и исправно функционирующим. Чтобы соблюсти баланс между пользой от излучаемой с экрана информации и той тоской, которую она навевала, Лунин выставлял громкость телевизора так, чтобы было слышно, что в нем что-то говорят, но что именно, разобрать было невозможно. Завтрак Лунина всегда отличался от вчерашнего, хотя и готовился ежедневно из одного и того же стандартного набора продуктов. Собственно говоря, существовало всего два варианта завтрака, которые Илья чередовал день за днем – яичница из двух яиц и молочной сосиски, нарезанной на аккуратные тоненькие кружочки, и омлет из все того же количества яиц и все той же сосиски. Считая себя от природы гурманом, Лунин щедро добавлял к завтраку несколько ложек консервированного горошка, ибо, по его твердому убеждению, ничего вкуснее консервированного горошка в природе просто не существует, разве что тот же самый горошек, обильно заправленный майонезом.
Рокси тоже получала свою долю удовольствий. Насыпав белоснежной болонке очередную порцию сухого корма, Илья некоторое время пытался сопротивляться умоляющему взгляду маленьких черных глаз-бусинок, но в конце концов брал в руки вилку и откладывал собачонке несколько розовых сосисочных кругляшей, и они оба с аппетитом поглощали свой завтрак. Рокси управлялась гораздо быстрее, после чего забиралась на специально установленный для нее небольшой розовый пуфик, с которого ей было удобно любоваться своим хозяином, Лунин же ел неторопливо, иногда удивленно откладывая вилку в сторону, чтобы понять смысл действий суетящихся на экране людей из массовки, которые под руководством ведущей пытались изобразить вышедший из почек и теперь с трудом пробирающийся по мочеточнику камень.
Покончив с завтраком, Илья открывал на экране смартфона приложение, сообщающее ему о скорости дующего за окном ветра, температуре воздуха, этим ветром перемещаемого, и наличии солнца, наблюдающего за всем этим безобразием. Лунин подходил к окну, чтобы убедиться, что солнце действительно светит, а ветер не так уж сильно колышет еще не обрезанные ветки растущих во дворе дома тополей. Это означало, что для их предстоящей с Рокси прогулки нет никаких препятствий. Как правило, гуляли они достаточно долго, часа два, а порой и больше. В это время дня основными посетителями расположенного неподалеку сквера были в основном пенсионеры и мамочки с колясками. Лунин старался держаться подальше и от тех, и от других. Из колясок зачастую доносились душераздирающие, на всю округу, вопли, от которых у Ильи тут же начинала болеть голова. Что было не так со стариками, Лунин сказать затруднялся. Он прекрасно знал, что старость не является заразным заболеванием. Она передается по наследству и с рождения живет в организме каждого человека, скрываясь в нем до поры до времени. И все же он старался держаться от пенсионеров подальше, словно общение с ними могло ускорить его собственное неизбежное старение.
Нагулявшись вволю, Лунин с Рокси возвращались домой, где после сытного обеда устраивались на диване в гостиной и под негромкое бормотание телевизора, отличающегося от своего кухонного собрата значительно большим размером экрана, предавались каждый своему любимому занятию. Рокси, свернувшись клубочком в ногах Лунина, засыпала, а сам Илья, открыв очередную книгу, погружался в унылый и холодный мир шведских или норвежских полицейских, чьи флегматичность и отстраненное равнодушие к самым невообразимым в своей жестокости и весьма подробно описанным преступлениям удивительным образом сочетались с тонкой душевной организацией и бесконечной, словно январская ночь на севере Скандинавии, рефлексией.
Так проходил час за часом, пока не наступало время ужина, а на следующий день все повторялось, к полному удовольствию и Рокси, и Лунина.
И вот этой счастливой размеренной жизни пришел конец. На смену беззаботному утру и неторопливому завтраку пришли пронзительный звонок будильника и поспешное запихивание в рот еды, которую не воспринимали еще не успевшие проснуться вкусовые рецепторы.
Лунин открыл глаза. Стрелки висящих на противоположной стене часов показывали уже половину двенадцатого. Начальник Среднегорского областного управления следственного комитета генерал-майор Хованский, пообещавший вызвать Илью к себе в первой половине дня и озадачить его первым после длительного перерыва делом, явно не торопился выполнять свое обещание. «Еще немного продержаться, и обед, – мысль о предстоящем перерыве в так и не начавшейся работе придала Лунину сил, – а пока можно посмотреть прогноз погоды на вечер. Ведь вечернюю прогулку с Рокси никто не отменял».
Негромкий стук отвлек Лунина от созерцания карты осадков. Илья покосился на так и не открывшуюся дверь и произнес голосом человека, которого оторвали от бесконечно важной и не терпящей отлагательства работы:
– Да.
Дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель проникло робко улыбающееся лицо.
– К вам можно? – Голос, как и лицо, принадлежал женщине лет шестидесяти, высокого роста, худощавой, той распространенной, особенно в сельской местности, породы, которую принято называть жилистой. Что именно в облике женщины навеяло Лунину ассоциации с деревней, Илья не понял, но мысль о том, что она не из Среднегорска, пришла к нему сразу.
– Заходите, – бросив прощальный взгляд на надвигающийся с запада циклон, Илья закрыл окно браузера. – Чем обязан?
Вошедшая в кабинет женщина не торопилась занять стоявший по другую сторону стола стул для посетителей. Застыв у двери, она пристально разглядывала Лунина, от чего Илья вдруг почувствовал себя неуютно, что в его собственном кабинете бывало не так уж и часто.
– Вы по какому вопросу? – Илье показалось, что пауза чересчур затянулась.
– Лунин? – с сомнением произнесла женщина. – Илья?
– Илья Олегович.
Не любивший фамильярности Лунин нахмурился. Ему вдруг показалось, что визит женщины сулит ему некие, пока неизвестные, неприятности, избавиться от которых можно лишь выставив посетительницу за дверь.
– А матушка Ольга Васильевна, верно?
Брови Лунина медленно поползли вверх и, достигнув максимально возможной точки, замерли, изогнувшись удивленными запятыми.
