– К дому Лафайетт! – буркнул Дуайт и щелкнул вожжами, направляя лошадей через центр города к открывавшимся впереди пшеничным полям, которые под темным небом выглядели словно льдины. Там жила Лафайетт, на самой границе полей, окруженных ивами, в месте, откуда начиналась Большая дорога.
Дуайт все думал и прокручивал в уме то, что будет говорить. Прокручивал и обдумывал вновь.
Он представил, как предстанет перед распорядителем похорон, Робертом Мандерсом.
– Мандерс, – скажет он дрожащим голосом. – Она умерла.
Лживые слова срывались с его уст, а мозг восстанавливал серию событий, которые привели его туда, где он оказался. Болезнь разнесла Джона Боуи на куски (именно так во всех случаях она и работала), и у Дуайта было достаточно времени, чтобы сообразить: с уходом Боуи не осталось, кроме него самого, людей, которые знали бы о состоянии Кэрол.
Но как получилось, что Кэрол впала в кому в день похорон Боуи?
Дуайт знал, что дело здесь не в простом везении. Кэрол была слишком упряма, чтобы увидеть прямую связь между своими приступами и теми волнениями, которые подстерегали ее на жизненном пути. Но Дуайт наблюдал за женой уже почти пять лет. Он говорил Кэрол о результатах своих наблюдений, но та лишь отмахивалась – если Хэтти не заметила этой связи, то ее, стало быть, вовсе не существует.
Но эта связь существовала! Когда Хэтти умерла, Кэрол сразу же впала в кому. Любая эмоциональная встряска неизменно отправляла ее в… в…
Воющий город.
Так в далеком детстве она назвала свои состояния.
Дуайт находился в миле от домика Лафайетт, морщинистой ведьмы с грушевидной фигурой и глубокими морщинами по всей физиономии, чей источник дохода состоял в том, что она связывала вполне приличных людей с чудовищами, отвергнутыми цивилизацией. Кэрол терпеть ее не могла, да и сам Дуайт не был уверен, что знает, как он относится к этой женщине. Но на кону была целая куча денег, которые принадлежали его жене. А Лафайетт как никто другой знала, как обращаться с большими деньгами.
– Мандерс! – произнес Дуайт, слегка изменив тембр голоса и убавив печали. – Она… умерла!
Джон Боуи был не единственным из тех, кто знал тайну Кэрол. Но самой Кэрол совсем необязательно было знать про Лафайетт.
От охватившего его возбуждения Дуайт едва не рассмеялся, но сдержался. Праздновать будем потом, а пока есть неотложные дела. Для начала – короткий разговор с Лафайетт. Потом – организация похорон.
Но что же делать с этой девчонкой, Фаррой? Что она успела узнать?
Когда горничная потеряла сознание, Дуайт отнес ее в гостевую комнату и положил на кровать. На этом этапе игры лучше сделать все по-человечески. А что, если она проснулась, пока он в отъезде? Вряд ли она будет проверять подвал. Увидит, что хозяйки в спальне нет, и в истерике бросится в город, всем рассказать, что Кэрол умерла.
Это на руку Дуайту.
– Мандерс… Она умерла!
Теперь Дуайт произнес эту фразу без малейшей печали в голосе. Перед ним, подобно одинокому светлячку, мерцал свет в окошке Лафайетт, и душу Дуайта распирало от радости.
Лафайетт действительно живет так, будто она ведьма, – подумал он.
Дуайт остановил экипаж в двадцати шагах от навеса и выбрался наружу. Дверь в домик была открыта, словно это была обычная летняя ночь, к смерти не имеющая никакого отношения.
– Эверс?
Морщинистое лицо Лафайетт появилось в окне. Дуайт подошел к двери и, дождавшись, когда хозяйка покажется на пороге, сказал:
– Она умерла.
Лафайетт не выказала удивления. Казалось, она даже не услышала то, что сказал Дуайт. Да, полное отсутствие эмоций – вот что делает тебя таким нужным человеком на Большой дороге.
– Войдите.
Дуайт переступил порог домика Лафайетт и вспомнил жену, распростертую на крыльце их дома. Он подошел к стоящему в центре комнаты маленькому деревянному столику. Лафайетт села поодаль.
– Ну, начнем, – сказала она.
– Мандерс, – произнес, кивнув, Дуайт. – Сегодня ночью.
Лафайетт посмотрела на свою раскрытую ладонь.
– Не стоит так спешить. Сделайте это завтра.
– Я хочу похоронить ее прямо сейчас.
Лафайетт рассмеялась, и Дуайту показалось, что он видит эту женщину в первый раз в жизни и, наконец, в ее истинном обличье. Так бывает, когда, вступив в клуб, ты внезапно узнаешь полный свод правил, которым подчиняется уже принятый член.
– Он не станет хоронить ее ночью, Дуайт. Забудьте про это. Будем придерживаться плана.
– Плана? Кэрол умерла. И мы ее похороним. Вот наш план.
Лафайетт глянула назад, в сторону открытой двери.
– Она в экипаже? – спросила она.
В ее голосе сквозило нездоровое любопытство, отчего у Дуайта засосало под ложечкой.
– Нет, – покачал он головой. – Она дома. На случай если шериф Опал станет интересоваться.
Лафайетт обратила на Дуайта свой бесстрастный взгляд.
– Пока вы ездите к Мандерсу, – произнесла она, – она запросто может проснуться и пойти… пойти к тому же Мандерсу и поставить вас в дурацкое положение.
– Сегодня она не проснется. Так быстро это не происходит.
– А как?
– Самый короткий срок – два дня. Это то, что я помню с момента нашей свадьбы. Все это время, пока я за ней присматриваю.
– А до этого?
– Два дня, не меньше! – вскричал Дуайт.
Но даже теперь Лафайетт не выказала ни нетерпения, ни злости:
– Ну, и к чему такая спешка?
Дуайт открыл рот, потом снова закрыл. Вновь открыл и сказал:
– Я хочу похоронить ее прямо сейчас.
Лафайетт водрузила ладони на свое мешковатое брюхо. В тени, отбрасываемой ею от лампы, ее «конский хвост» напоминал хлыст.
– Мандерс поймет, что это настоящее горе, – сказал Дуайт.
– Но ведь так оно и есть.
– Именно. Так и есть.
Лафайетт размышляла над сказанным.
– Кто-нибудь еще знает, что она умерла? – спросила она.
– Да.
– И кто же? – вскинула голову Лафайетт.
– Фарра Дэрроу, наша горничная. Кэрол упала прямо к ее ногам.
– Убейте ее, – сказала Лафайетт, не раздумывая ни секунды.
– Нет.
– Почему?
– Слишком уж подозрительно.
– Ну да, – согласно кивнула Лафайетт и вдруг икнула. – Подозрения нам не нужны. Но все равно, я говорю, что вам нужно задушить жену.
– Я не стану этого делать.
– А я могла бы.
Волна гнева поднялась в душе Дуайта. Не просто потому, что Лафайетт предложила ему убить жену, но потому, что пыталась представить его полным ничтожеством, не способным на поступок. А именно это он и хотел похоронить вместе с женой.
– Да, это должно получиться, – произнесла Лафайетт, по-видимому, отказавшись от своего последнего предложения. – Мандерс сделает все, что нужно. Но это должна быть церемония, так сказать, для избранных.
– Избранных?
– Мне кажется, что ваша жена хотела бы, чтобы ее хоронили без посторонних. Никаких случайных людей, никаких любопытных глаз. Она этого заслуживает. Это нужно ей, а не вам.
– Да, именно так. Ей.
– Покажите мне, как вы все это скажете.
Много раз Дуайт репетировал перед Лафайетт, и все-таки, несмотря на то что все было уже, как говорится, на мази, напряжение было невыносимо – все-таки он должен был похоронить не кого-то там, а собственную жену. Да еще и живую!
Где-то в глубине домика Лафайетт тикали часы.
– Итак, я отправлюсь к Мандерсу и скажу так…
Лафайетт подняла руку, словно театральный режиссер перед началом сцены.
И Дуайт начал разыгрывать сцену своего появления в доме распорядителя похорон. Лафайетт встала из-за своего маленького стола. Ее глаза горели отраженным светом лампы; резкими жестами она комментировала каждое слово Дуайта, направляла его, даже ухватилась за полы его сюртука, слегка похлопывала по плечу, ерошила волосы.
– На кон поставлено слишком многое, – сказала она. – А я не могу там быть вместе с вами. Вам нужно вжиться в эту роль. По-настоящему стать вдовцом, чье сердце разрывается от горя и отчаяния.
Дуайт вновь прошел сцену, усилив, насколько смог, эмоциональный накал.
– Нет, – покачала головой Лафайетт. – И еще раз – нет. Начните заново.
– Мандерс…
– Нет!
– Мандерс…
– Нет!!!
В том же духе они продолжали несколько часов: Дуайт повторял и повторял приготовленные слова, которые эхом отдавались от стен домика, Лафайетт ходила по комнате взад и вперед.
Затем, без всяких предисловий, Лафайетт заявила, что Дуайт готов, и тот неожиданно почувствовал сильнейшее волнение, какого до этого не ощущал никогда.
– Пора, – сказала женщина скрипучим голосом, напоминающим звук несмазанных дверных петель. – Пора Дуайту Эверсу выйти в мир в качестве убитого горем вдовца.
Дуайт вышел из домика. На небе светила луна, и он вдруг с удивлением осознал, что провел здесь несколько часов, что не входило в его планы. Сзади раздался скрипучий голос:
– И, черт побери, Эверс, не забудьте про слезы. И не разгуливайте с таким уверенным видом!
Дом распорядителя похорон Роберта Мандерса, где одновременно проходил и сам ритуал прощания с усопшим, располагался на северо-восточной границе Хэрроуза, над самым кладбищем. Дом венчал собою достаточно высокий холм, и зимой порой случалось так, что траурные экипажи рисковали заскользить, потеряв управление, по обледеневшей дороге. Но теперь было лето, деревья щеголяли зеленью, лужайку перед домом покрывала густая трава, и все строение напоминало скорее хорошо ухоженное жилище обычного горожанина, чем место последнего успокоения. Дуайт считал этот дом одним из лучших и красивейших в городе, и в разговорах со знакомыми не раз возмущался тем, что столь замечательное строение используется для омовения и одевания покойников, равно как и для совершения разнообразных и совершенно бессмысленных ритуальных действий. Величественная красота – и столь неуютное предназначение! И все-таки в самом доме было нечто мрачное. Несмотря на свежую зеленую краску на ставнях, ухоженный газон и чистые окна, в которых днем отражались весело бегущие по небу облака, обитатели Хэрроуз безошибочно опознавали этот дом как Дом Смерти. Именно здесь всем без исключения жителям города предстояло завершить свой земной путь.
А самым мрачным знаком смерти, возможно, были здесь деревянные ворота с аркой, ведшие от дома прямо на кладбище.
Было еще темно, когда Дуайт по склону холма, мимо белых лилий, окаймлявших дорожку, поднялся к крыльцу дома Мандерса.
Да, горничная вполне могла расслышать что-то из их с Кэрол разговоров, хотя Дуайт не знал, что именно. Но сейчас он не мог на этом сосредоточиваться. Позже он обдумает, что с этим делать. Но теперь ему предстоит встреча с Мандерсом.
Хорошо ли он к ней подготовился?
Одно дело – произносить слова скорби над телом спящей Кэрол. Совершенно другое – в домике Лафайетт, пусть и в ночь, когда Кэрол выпала из нормального течения жизни. Но во второй раз за три часа проезжая мимо дома шерифа Опала и приближаясь наконец к дому распорядителя похорон, Дуайт вдруг почувствовал, что совершенно не готов.
Это чувство сопровождало его на всем пути от главной улицы Хэрроуз к домам, где посреди обширных участков стояли дома богатейших мужчин и женщин округи. И впервые в жизни, несмотря на не отпускавшее его волнение, Дуайт ощутил себя полноправным членом этого сообщества. Благодаря «смерти» Кэрол он, Дуайт, теперь сказочно богат.
Правда, часть денег уйдет к Лафайетт, – подумал он. Но ведь Лафайетт не знает истинных размеров его богатства!
Дуайт направил лошадей на круговую дорожку, ведущую к высокому крыльцу, и сошел со ступенек экипажа. В лунном свете его черный сюртук казался синим, а пряди седых волос на голове сияли. Дуайт осмотрел дом и заметил в одном из окон мерцающий свет лампы. Да, теперь, когда в Хэрроуз явилась Болезнь, работы в этом доме прибавилось, хотя и могильщикам, и самому распорядителю похорон время от времени необходим сон. Дуайт бросил взгляд по ту сторону дома, на кладбище. Там, за деревянной аркой ворот, в неясном свете луны виднелись каменные и деревянные памятники, а в дальних концах кладбища, возле кромки леса, на столбах висели мерцающие в ночной дымке фонари.
Вот свежая могила Джона Боуи, скупо освещенная луной. Комки еще не рассохшейся земли, под которыми навеки умолк этот настырный шут.
