Горизонтальная наводка возможна в пределах десяти градусов по обе стороны от оси орудия. Вес орудия без передка – в пределах двадцати пяти пудов, а его низкий профиль, которому вы, ваше императорское величество, так удивились, делает его малозаметным для противника.
Расчет состоит из командира орудия в ранге унтер-офицера, наводчика в ранге ефрейтора, заряжающего и еще трех нижних чинов предназначенных для подноски снарядов и перекатывания пушки в бою силами расчета.
– Очень полезная пушка, – сказал граф Шереметьев. – Помню, как при прорыве через Шипку турки укрепились на высотах, а мы ничем не могли их взять, ибо стволы наших пушек не поднимались так высоко. Сколько бы наших солдатиков там полегло, если бы не помощь свыше!
– Так-так… – сказал император, сделав вид, что не заметил замечания своего друга, – скажите, Александр Александрович, наверное, при таком количестве новшеств, эта пушка трудоемка в производстве и обойдется нам слишком дорого?
– Никак нет, ваше императорское величество, – ответил Колокольцев, – большинство ее деталей – или литые из самой обыкновенной стали и требуют после отливки минимальной последующей обработки, или же штампованные, соединенные клепкой. После приобретения нашим заводом в Германии гидравлического пресса мощностью в шестьдесят две с половиной тысячи пудов, таковые работы не представляют для нас никаких трудностей. Наличие противооткатных устройств сильно снизило нагрузку на конструкцию орудия, отчего стало возможно удешевление всех остальных деталей. Единственное сложное устройство – это механизмы отката и наката. Но и они не многим сложнее, чем, например, помповые водяные насосы, которые уже освоены к производству на отечественных заводах.
– Очень хорошо, Александр Александрович, – сказал император и, повернувшись к штабс-капитану Бесоеву, вполголоса спросил: – А вы что скажете, Николай Арсеньевич?
– Реплика с германского пехотного орудия времен второй мировой войны, – едва слышно, почти шепотом, так, чтобы никто из посторонних не услышал, сказал Бесоев, – причем неплохая. Если Обуховский завод сумеет наладить их массовое производство, то вооружать этой пушкой надо пехотные и горно-егерские батальоны.
– Прямо так и батальоны? – усомнился император. – А почему, к примеру, не полки?
– У этого орудия, ваше императорское величество, – ответил Бесоев, – принцип очень простой: «Кого вижу, в того и стреляю». Чтобы избежать напрасной траты офицерского состава на формирование батарей, можно включить по одному орудию в каждую роту, подчинив расчет непосредственно ротному командиру. Там, на поле боя, ему видней, какие цели поражать в первую очередь. А для полковой артиллерии, как я понимаю, больше подойдет следующий образец.
– О следующем потом, – отмахнулся император и, указав артиллеристам на крайний левый щит, выкрашенный белым и находившийся на мишенном поле на расстоянии примерно двух верст, сказал: – А ну-ка, братцы, подбейте мне вон ту мишень.
Расчет засуетился возле орудия. Наводчик опустился на одно колено. Покрутив маховик горизонтальной наводки, он глянул в визирный прицел и потребовал чуть довернуть пушку влево. Двое подносчиков разом взялись за хобот лафета и легко повернули орудие. Тем временем командир, прикинув дистанцию, скомандовал прицел, и наводчик завертел уже другим маховиком, поднимая ствол.
Пока наводчик с командиром наводили орудие на цель, заряжающий сунул в казенник массивный тупоголовый снаряд и пропихнул его вглубь прибойником. А рядом уже стоял подносчик, держа в руках заряд – цилиндр желтоватого цвета с медным донцем.
– Постой-ка братец, – обратился к нему император, – покажи, что там у тебя такое?
– Это и есть то самое условно-гильзовое заряжание, – вместо солдата ответил полковник Колокольцев. – Заряд бездымного пороха профессора Менделеева помещается в глухой цилиндрический футляр из жесткого целлулоида, сверху на который одевается медное донце с капсюлем. Поскольку целлулоид – это та же нитроцеллюлоза, то в процессе выстрела футляр сгорает без остатка, оставляя после себя только донце, которое после замены капсюля становится пригодным к повторному использованию. К такому решению мы пришли из-за того, что в плохую погоду заряд в картузе может отсыреть. А эта пушка должна уметь стрелять и в дождь, и в снег, и по казенник в грязи. В случае использования зарядов в картузах из затвора вынимается ударник, и вместо него вставляется обыкновенная запальная трубка с вытяжным шнуром.
– Очень интересно, Александр Александрович… – сказал император и повернулся к Бесоеву за комментариями.
– Технология второй половины ХХ века применяется в автоматически заряжаемых танковых пушках калибром от сорока восьми линий и выше, – снова шепнул ему штабс-капитан. – Поскольку за ненадобностью ничего подобного мы на Обуховский не передавали, то там додумались до этой конструкции самостоятельно. Это, конечно, редко используется в малокалиберных пушках, где все равно придется переходить на унитарное заряжание. Но для гаубиц крупного калибра эта сгораемая гильза вполне подойдет.
– Понятно, Николай Арсеньевич, – сказал император, и кивнул солдатам: – Продолжайте, братцы.
Заряжающий принял у подносчика заряд, вставил его в казенник, толкнул прибойником до упора, потом закрыв затвор, взвел рукоятью спусковой механизм, и сообщил: «Готово!»
Командир дал команду: «Огонь!», наводчик дернул за спуск, орудие рявкнуло, на мгновение окутавшись быстро рассеявшимся полупрозрачным дымком. Ствол, поначалу резко отскочив назад, плавно вернулся в исходное положение. Остро запахло смесью эфира и камфары. Шагов за сто до мишени, но довольно точно по целику, вспух клуб белого дыма.
– Для учебных стрельб мы используем гранаты снаряженные черным порохом, – пояснил полковник Колокольцев. – Поражающее действие в таких случаях слабое, зато разрыв очень хорошо заметен.
Тем временем командир скомандовал: «Недолет, пять больше», наводчик подкрутил маховик, а заряжающий, открыв затвор, вытряхнул на землю звякнувшее донце. Далее все повторилось в том же порядке. Второй снаряд лег с перелетом шагов в пятьдесят. Командир дал еще одну поправку, и с третьего выстрела орудие наконец поразило цель, разнеся щит в щепки.
– Замечательно, – сказал император, ожидавший худшего. – Неожиданно сделав шаг вперед, он сказал: – Посторонитесь, братцы… – и, нагнувшись, взялся за рукояти, за которые подносчики ворочали пушку, с легкостью оторвав хобот от земли и потянув на себя, сделал шаг назад. Пушка послушно покатилась следом, будто говоря, что такому богатырю она готова отдаться хоть сейчас.
– Действительно игрушка, – сказал император, осторожно опуская хобот на землю. – Идея штабс-капитана Бесоева отдать ее пехоте прямо в роты не лишена смысла. Если будет надо, солдатики смогут эту малышку на руках затащить на любую горку, а уж она им сторицей отплатит добром. Ну, Александр Александрович, давайте посмотрим, что там у вас дальше…
– Дальше, ваше императорское величество, – ответил Колокольцев, – нормальная, если так можно сказать, четырехфунтовка Круппа, правда, измененная почти до неузнаваемости. Конструкция и технология производства аналогичны легкой пехотной пушке, за исключением того, что ствол не обрезан, а даже удлинен до тридцати калибров, и угол вертикальной наводки ограничен тридцатью градусами, углы же горизонтального наведения увеличены до двадцати двух градусов в обе стороны. Из новшеств, отсутствующих в предыдущем образце, имеются раздвижные станины, которые и позволяют так широко менять направление стрельбы без изменения положения самого орудия. Поскольку отдача при стрельбе значительно выросла, то вся конструкция пушки несколько более массивна, а противооткатные и накатные устройства более мощные. Масса орудия без передка составляет семьдесят пять пудов, но зато максимальная дальность стрельбы фугасной гранатой при этом увеличилась до десяти с половиной верст.
– Замечательно, Александр Александрович, – сказал император. – Как я понимаю, процесс ведения огня из этой пушки не сильно отличается от предыдущего варианта?
– Так точно, ваше императорское величество, – ответил Колокольцев, – не сильно.
– Ну, тогда давайте посмотрим на ваше последнее детище, – сказал начавший уже зябнуть на ветру император, указывая на массивное орудие, широко расставившее лапы станин и задравшее в небо толстый кургузый ствол, увенчанный массивным набалдашником дульного тормоза.
– Это, ваше императорское величество, – сказал Колокольцев, – сорокавосьмилинейная тяжелая полевая гаубица. Максимальный угол возвышения ствола – сорок пять градусов. Длина ствола – восемнадцать калибров. Максимальная дальность стрельбы шестидесятифунтовой фугасной гранатой составляет до восьми верст, а облегченной пятидесятифунтовой – до десяти верст. Углы горизонтальной наводки – по тридцать градусов в обе стороны. Масса орудия – сто десять пудов.
Император вопросительно посмотрел на Бесоева.
– Все орудия соответствуют требованиям тридцатых годов будущего столетия, – тихо шепнул тот. – Если еще они успешно пройдут намеченные нами полевые испытания, то будет просто замечательно. Ничего подобного ни у кого в мире сейчас нет.
– Николай Арсеньевич, – так же тихо сказал император, – а вам не жалко британских, да североамериканских солдатиков? Ведь вы собираетесь дать эдакую страсть в руки людям, которые ненавидят их всеми фибрами души…
– А они нас жалели? – ответил Бесоев. – В Крыму британцы и французы считали за доблесть с безопасного расстояния расстреливать из штуцеров русских солдат, имевших устаревшие гладкоствольные ружья. А что янки творили на Юге во время так называемой Реконструкции? Вам же все это известно. Если они со своими так обращались, то что уж тут говорить о нас, о сиволапых дикарях. Нет, адмирал Ларионов прав, и эту болезнь надо лечить до того, как она примет угрожающие масштабы.
– Скорее всего, вы с Виктором Сергеевичем правы, – вздохнул император. – Значит, быть посему. Ваши ирландские и американские друзья получат так необходимые им пушки. Только вместе с ними мы пошлем наших офицеров – пусть они тоже поучатся, а заодно доложат, как и что там было.
Полковник Колокольцев отошел в сторону и терпеливо ждал, пока император посовещается с Бесоевым. Ну и что, что он всего лишь штабс-капитан. Зато югоросс и лицо, приближенное к священной особе монарха. К тому же большую часть сведений и необходимых подсказок – где что брать, и как что делать – полковник Колокольцев получил именно от Бесоева, и понимал, что орудия, которые удалось создать таким образом, опередили свое время на многие годы. Они способны дать русской армии качественное преимущество над любым противником. Дело только за массовым производством. Но вот пришло и его время…
– Ну, Александр Александрович, – сказал ему император, – а теперь ответьте мне – сколько таких пушек вы готовы дать нашей армии?
– Сейчас мы готовы выпускать до пяти пушек в день без различия типов, – ответил полковник, – но, немного поработав над технологией и приобретя еще оборудование, мы готовы удвоить, или даже утроить выпуск.
– Отлично, Александр Александрович, – сказал император. – В течение двух недель мне нужны шесть тяжелых гаубиц, двенадцать средних и двадцать четыре легких пушки. Они будут испытаны… – тут император немного замялся, а потом, взглянув на Бесоева, подмигнул ему и продолжил: – словом, они будут испытаны в боевых условиях у наших друзей-югороссов. После испытаний те вам сообщат обо всех неполадках, претензиях и пожеланиях. Так как, Александр Александрович, справитесь?
– Так точно, ваше императорское величество, – кивнул Колокольцев, – справимся.
– Ну, вот и замечательно, – довольно сказал Александр III. – Если полевые испытания пройдут нормально, то можете считать, что ваши пушки приняты на вооружение, а у вас на шее орден Святого Владимира Третьей степени. Так что не подведите. А теперь мы вас покидаем. Извините, дела. И у императора в сутках только двадцать четыре часа. До свиданья.
27 (15) ноября 1877 года. Константинополь
Джордж Генри Бокер, посол Конфедеративных Штатов Америки при правительстве Югороссии
Внизу, в холле, звякнул несколько раз дверной колокольчик. Обычно дверь гостям открывал Янис, наш слуга-грек, по совместительству работавший дворецким. Но своего друга Александра Тамбовцева, пришедшего ко мне в гости вместе с мистером Клеменсом, решил встретить лично.
И действительно, на пороге стоял канцлер Тамбовцев собственной персоной. А рядом с ним я увидел человека, чье лицо было знакомо, наверное, каждому грамотному американцу – да и каждому югороссу тоже. Шевелюра, усы – все ну прямо как у меня в молодости.
Канцлер Тамбовцев улыбнулся, пожал мне руку и сказал:
– Джордж, познакомься, это мой новый друг Сэмюэль Клеменс. Сэм, позволь тебе представить Джорджа Генри Бокера.
Мистер Клеменс улыбнулся, крепко пожал мою руку и сказал:
– Мистер Бокер…
– Джордж… – улыбнувшись, поправил я его.
– Джордж, – серьезно сказал мистер Клеменс, – я давно мечтал познакомиться с автором «Франчески да Римини». Именно вы для меня – родоначальник американской драматургии и весьма интересный поэт.
– Мистер Клеменс… – начал отвечать я, но тут уже мой новый знакомый внес свои поправки.
– Джордж, – сказал он, – зовите меня просто Сэмом.
– Сэм, – повторил я, – конечно, спасибо вам за комплимент, но, увы, я его совсем не заслужил. Взамен должен сказать, что я рад приветствовать вас в стенах моей скромной обители.
Наш дом в Константинополе был, конечно, поменьше, чем особняк в Филадельфии, который мы продали, чтобы выкупить и обставить свое новое жилище здесь, в столице Югороссии. Решение приняла моя Джулия, заметив, что после того скандала возвращаться в Североамериканские штаты мне, наверное, уже не судьба. Сначала югороссы хотели просто подарить мне этот дом, но я, памятуя, как Авраам отказался от предложенной ему в дар земли в Хевроне и настоял на ее покупке, решил поступить точно так же.
Раньше этот особняк принадлежал какому-то турецкому паше, который бежал из Константинополя.
Перед тем, как я въехал в него, он был капитально отремонтирован. А потом, под чутким руководством моей Джулии, каждая комната в доме была обставлена – каждая в своем стиле. Типично филадельфийская гостиная: диваны с мягкими подушками, шкафы работы немецкого меньшинства Пенсильвании, масляные лампы… Столовая – русская: с льняными скатертями, резной мебелью, и даже баташовским самоваром с медалями. Курительная – оттоманская: низенькие диванчики и столики, ковры, кальяны… Ну и так далее.
Я представил мистера Клеменса своей супруге, и мы сели к уже накрытому столу, где к нам присоединился мой старый университетский приятель Билл Джонсон, ныне первый секретарь посольства Конфедерации в Югороссии. Представил я его Сэму, конечно, без упоминания этого титула – существование самого посольства пока не афишировалось, а вывеска на его здании гласила: «Общество югоросско-американской дружбы».
Как только начнется Третья американская революция и Конфедерация возродится – тогда мы и поменяем вывеску и водрузим на флагшток красный флаг с синим андреевским крестом и с белыми звездами.
Джулия, когда я отправил ей телеграмму о том, что Алекс захотел познакомить меня с Сэмом, ответила, что это обязательно должно произойти у нас дома, и в ее присутствии. Врачи с Принцевых островов дали добро, и вчера с утра она прибыла в Константинополь. Впрочем, она уже практически здорова, поскольку здешние эскулапы умеют творить настоящие чудеса.
Когда-то давно, когда я только-только дал согласие на свое назначение послом Югороссии, канцлер Тамбовцев дал мне несколько книг об американском Юге. Ведь я, к своему стыду, там бывал разве что в Мэриленде, на родине моей Джулии. В основном это были работы по истории, по Второй американской революции (именно так южане называли Гражданскую войну), по экономике, да и вообще по жизни на Юге.
Среди этих книг оказались «Жизнь на Миссисипи» и «Гекльберри Финн», написанные моим сегодняшним гостем. Впрочем, последнюю книгу он еще не написал, и Алекс очень просил меня пока никому ее не показывать.
Книга оказалась гениальной – возможно, лучшим литературным произведением, когда-либо написанным на американском континенте. Прочитав эту книгу, я уже собрался вернуть ее Алексу, но тут ее заметила супруга, паковавшая чемоданы для очередного посещения Принцевых островов, и забрала с собой. С тех пор для нее мистер Клеменс – самый любимый писатель. А мне пришлось провести с женой обстоятельную беседу и объяснить ей, кто же такие на самом деле югороссы. К счастью, она у меня не болтушка, и информация дальше не пойдет. Но вот на личном знакомстве с автором этой книги она настояла.
После обильного и вкусного обеда, в котором проявилось кулинарное искусство как Джулии, так и наших служанок Марфы из Петербурга и Фатимы из Константинополя, мы уединились в курительной. Алекс не курит, да и я этим занимаюсь редко – с тех пор, как Алекс рассказал мне о последствиях курения, снабдив лекцию несколькими красноречивыми фотографиями.
А вот Сэм с удовольствием разжег кальян и вдыхал ароматный запах лучшего местного табака. Потом я открыл бутылку десертного крымского вина, а Фатима принесла нам кофе.
И тут я увидел, как мистер Клеменс листает какую-то книгу. Его лицо неожиданно вытянулось от удивления. Я похолодел: это были те самые «Приключения Гекльберри Финна», которые я хотел вернуть канцлеру Тамбовцеву, и неосторожно оставил на столике.
– Да, – наконец произнес мистер Клеменс, – неплохо написано. Не думал, что я на такое способен… Джордж, не дадите почитать?
– Это книга Алекса, – сконфуженно пробормотал я, – точнее, из библиотеки в Долмабахче.
Канцлер Тамбовцев при этих словах лишь улыбнулся.
– Конечно, Сэм, – сказал он, – берите. Только разве вам не будет скучно ее читать? Сами же написали – или напишете. У нас еще есть, так что можете не возвращать. А пока у меня к вам есть небольшой разговор. Видите ли, в нашей истории – да, Джордж, Сэм уже знает, откуда мы, – вы были лучшим американским писателем своей эпохи. Кроме того, вы замечательный журналист. Я знаю, что вам заказали написать серию статей про Югороссию. А вот не хотели бы вы после окончания этих статей поработать, так сказать, на новой стезе?
– На какой же? – полюбопытствовал мистер Клеменс.
– Видите ли, только человек, искренне любивший Юг, мог написать такую книгу, – сказал канцлер Тамбовцев. – Да и вы еще в 1861 году вступили в добровольческий отряд у себя в Миссури.
– Да, – ответил мистер Клеменс, – было такое. Но я его быстро покинул, потому что понял, что война – это не мое дело.
– Никто вас и не призывает к войне, – канцлер Тамбовцев поспешил успокоить Сэма. – Но вот насколько хорошо вы знаете то, что произошло на Юге после войны?
– Вы имеете в виду Реконструкцию? – спросил мистер Клеменс. – Моей Миссури она не коснулась – кроме освобождения рабов, которое я приветствовал, там ничего особо не изменилось. А вот в других штатах – в тех, которые примкнули к Конфедерации – там, если верить прессе, проводилась политика умиротворения, поддержки экономики и предпринимателей, а также бывших рабов.
Канцлер Тамбовцев заулыбался еще шире:
– А сам-то вы в это верите? – немного ехидно спросил он.
– Знаете, другой информации я в газетах не видел, – ответил мистер Клеменс, немного подумав, – но я и читал в последние годы лишь те газеты, что выходят в Нью-Йорке и Новой Англии, а до того – в Калифорнии. А что тут не так?
– Скажите, а вот почему тогда южане были недовольны существующим положением вещей? – спросил канцлер Тамбовцев.
– Мы, южане, – ответил мистер Клеменс, – очень не любим, когда другие заставляют нас поступать так, как считают нужным другие.
Мой югоросский друг отрицательно покачал головой.
– Увы, Сэм, – сказал он, – это не единственная причина, и даже не основная. Более того, то, что вы читали в прессе, мало что имеет общего с настоящей картиной Реконструкции. Давайте для начала послушаем Билла Джонсона. Билл, прошу прощения за то, что заставляю вас вспоминать о трагических событиях, которые приключились с вами и вашими близкими. Но не могли бы вы рассказать мистеру Клеменсу о том, что случилось с вашей семьёй?
Билл начал свой рассказ. Сначала мистер Клеменс смотрел на него недоверчиво – так, впрочем, как и обычно. Но потихоньку его лицо менялось. И вот Билл закончил свой рассказ словами:
– Так я оказался в Константинополе. Но мое сердце осталось там, у могилы моей несчастной Александры, и там, где лежат останки моих детей.
И тогда Клеменс встал, подошел к Джонсону и обнял его за плечи. Через пару секунд, похоже, устыдившись своих эмоций, он вернулся на свое место на диванчике и сказал:
– И такое происходит в нашей стране?! – произнес он глухим голосом. – Хоть я и живу в Коннектикуте, я все-таки южанин, пусть и из Миссури. И сейчас кровь стынет в моих жилах, когда я слышу о том, что там происходило на самом деле.
Тамбовцев только грустно посмотрел на него.
– Сэм, – сказал он, – когда Ли подписывал капитуляцию, ему было обещано прощение для всех южан, кроме тех, которые совершили тяжкие преступления, как, например, комендант Андерсонвилля, и возвращение нормальной жизни в южные штаты – уже, конечно, без рабства. Запомни, политики в Вашингтоне никогда не выполняют своих обещаний, если считают, что им это невыгодно. Так было, так есть, и так будет. Вместо обещанного возвращения нормальной жизни у южан отняли практически все права, наделив ими только негров, саквояжников и немногих скалавагов…
– А что это такое – скалаваги? – удивленно спросил мистер Клеменс.
– Это южане, поддерживавшие янки, – ответил канцлер Тамбовцев. – А саквояжники – северяне, которые пришли на Юг после войны, и все имущество которых помещалось в один саквояже. Теперь многие из них страшно разбогатели, а некоторые даже стали сенаторами – как, например, небезызвестный Паттерсон, сенатор от Южной Каролины.
– Но меня с ним знакомили, – ответил мистер Клеменс, – и он произвел на меня неплохое впечатление.
– Сэм, – с горечью сказал канцлер Тамбовцев, – а что вы скажете, например, если узнаете, что в тюрьмах Чарльстона и других городов сидит множество людей, чьим единственным преступлением было то, что им принадлежало имущество, которое Паттерсон решил забрать себе? Или что он снизил зарплаты рабочим на одной из своих железных дорог, а когда люди начали протестовать, то вызвал людей из конторы Пинкертона во главе с ним самим и приказал подавить забастовку, в результате чего несколько человек были убиты и ранены? Кроме того, наша разведка сумела обнаружить еще одно весьма зловонное дело, в которое замешан Паттерсон. Об этом пока нельзя говорить, но поверьте – нет такого преступления, на которое он бы не пошел ради десяти процентов дополнительной прибыли.
В ответ на эти слова мистер Клеменс растерянно поежился.
– Алекс, – сказал он, – я вот только одного не понимаю – почему южане не восстанут против всего этого?
– Ну, – сказал мой югоросский друг, – формально Реконструкция закончилась, войска северян выведены из городов, и южане восстановлены в гражданских правах. Но многие города и плантации до сих пор лежат в руинах, промышленность и торговля практически заглохли, да и те, кто совершил преступления против южан, не наказаны и далее творят то, что творили раньше. Так что не удивлюсь, если в ближайшем будущем Юг восстанет вновь.
– И я так понимаю, – сказал Сэм, немного подумав, – что то предложение, которое вы хотите мне сделать, напрямую связано с Югом?
– Да, Сэм, – сказал мистер Тамбовцев, – мы бы хотели предложить вам работу главного редактора газеты, которая бы объективно освещала Юг и все то, что там происходило и происходит. Зарплатой вы, наверное, будете довольны.
Он написал на листке бумаги цифру, от которой у мистера Клеменса округлились глаза.
– Алекс… – растерянно сказал он, – это слишком много даже для известного литератора.
Канцлер Тамбовцев внимательно посмотрел на него и произнес:
– Скажу сразу: эта работа может быть небезопасной; вы, может, слышали про Франка Ки Хауарда?
