Красное лицо главной стряпухи пошло белыми пятнами.
Остальные захмыкали, давясь смехом и прикрывая лица фартуками. Поварята – те в голос прыснули и поспешно поприседали, скрываясь под столами.
А лорд ничего, только заморгал часто.
Но, слава Вещунье, отпрянул. Немного.
И на том, как говорится, спасибо.
Оглянулся на толстуху вопросительно.
Та аж присела.
И запричитала елейным голосом:
– Так ведь племяшка это моя, вашшшство, дочка сестры почившей и зятя-охотника, покойник он нынче тоже, – стряпуха деловито смахнула несуществующую слезу и бегло осенила рот знаком солнца. После чего запричитала ещё быстрей и жалобней: – Пил он в чёрну голову, зятёк мой непутёвый, ой пи-и-ил… Вот и Марыська, сами видите, не отличается умом, акромя глупости, даром, что сирота круглая, горемычная… А вообще девка она добрая, работящая…
Глаз лорда дёрнулся, и стряпуха тут же осеклась, замолчала подобострастно, а я старательно подавила улыбку. Знать, не спускался лорд прежде на кухню и впредь поостережётся…
– Из Нижних Погребцов Марыська, временно вона, к делу, значит, её пристроила, подсобить на кухне, свадьба ж… Девка она крепкая, выносливая, как молодая ослица, даром, что не умнее Ясиного поросёнка…
Рука зеленоглазого дёрнулась, словно хотел дотронуться до меня, но в последний момент передумал. Чтобы передумал наверняка, громко икнула, вроде как от избытка эмоций при такой непосредственной близости от самого, – как я его обозвала? – святилищ. ства, вот. Расхрабрившись, ещё и носом шмыгнула, преданно поедая глазами нанимателя, и даже улыбку изобразила. Рот, понятно, закрывать для этого не стала.
Краем глаза увидела, как на этот раз под стол, сотрясаясь от беззвучного хохота и старательно закрывая себе ладонью рот, сползла молоденькая стряпуха.
Лорд же задумчиво приподнял бровь и вновь обернулся к главной стряпухе.
– Свадьба вроде только через месяц?
– Так заготовки, вашшство, приготовления… И миледи распорядились ещё деревенских нанять… Как же, как же!
При упоминании о леди Ди зелёные глаза подёрнулись мечтательным туманом, и я с трудом подавила порыв прикусить губу. Живая демонстрация такой искренней влюблённости в мою хозяйку неприятно царапнула душу.
Хозяин замка уже развернулся было в сторону дверей, и я почти даже выдохнула с облегчением… как вдруг он обернулся! Резко! Словно рассчитывал застать меня врасплох. А я что? Подобострастно глазами заблымала, испарину со лба вытерла. А то, что пальцы все в ароматной до вылезших глаз чешуе ихшана, право слово, такая ерунда.
– Значит, сирота, – проговорил хозяин замка задумчиво. – Что, нужна работа тебе, дева… Марыся?
Закивала энергично, рискуя оторвать при этом к шерпам голову.
– Уж как нужна, как нужна, ваше святелшшство! Уж я за вас еженощно лампадку вешать стану и Заступницу молить, чтоб послала жонку жуть какую страсную и деточек полный замок! Да я следы ваши лобызать буду, отец родной! Ноженьки белы мыть и воду пить! А желаете, прям счас и начну?!
И торопливо вытерла губы, а скорее, размазала и по ним рыбью шелуху. Гулять так гулять, а что ж.
– Ну уж, – наконец, смутился лорд и под раскатистый гогот добавил: – Обойдёмся без… лобызаний.
После чего, наконец, покинул кухню.
Хвала Вещунье!
Вот правда, аж пальцы зачесались лампадку-таки повесить!
От очередного подзатыльника «тётки» я, наущенная недавним опытом, увернулась. Подозреваю, с несвойственной настоящей Марыське резвостью.
После чего, не глядя, ловко опрокинула миску с почищенной рыбой на сковороду, очистки же определила в помойное ведро.
Раздалось слаженное:
– А-а-а!
– Вот же растяпа!
И…
– Твою ж мать за ногу!
– Ты что ж творишь, злыдня криворукая?! – всплеснув руками-окорочками, прогудела «тётка».
Я недоумённо проследила за её взглядом и изрекла глубокомысленное:
– Ой.
С листьев капусты в дико дорогих специях бессмысленно таращили глаза рыбьи головы, все в липкой требухе и чешуе. В помойке же среди овощных очистков сиротливо покоились любовно и на совесть вычищенные мной розовые тушки…
– Я исправлю! Искуплю… Кухню выдраю, хотите? Котлы песком начищу…
– Куда ты денешься! – сотрясая мясистыми кулаками, прогудела «тётка». – У-у-у!! Отродье!
…К тому времени, как меня выпустили из кастрюльно-котлового рабства, сопровождающегося неустанной работой над моей самооценкой, сочный розовый диск солнца успел подобраться к кромке леса на горизонте. Направляясь в свою комнату, я с трудом ноги волокла.
По случаю нашего приезда у меня сегодня пока ещё выходной, который я так бездарно потратила.
Ну ничего, сейчас прилягу, вытяну ноги… и через час буду как новенькая!
Мои, должно быть, заждались…
Хорошо, кстати, что настоящая Марыська не объявилась с грибочками, за которыми была послана… Впрочем, ретировалась я с замковой кухни очень вовремя.
Навстречу вповалочку и прикрывая зевающий рот ладонью, шкандыбала племяшка главной стряпухи. Вид у Марыськи был до того свежий и даже цветущий, что я с трудом подавила порыв треснуть её по шее.
Но до комнаты, которую делила ещё с пятью девушками-горничными, дойти так и не довелось.
– Эй, новенькая, как тебя, Йенни! – окликнула старшая горничная – женщина с цепким взглядом по имени Ани. Низенькая, сухенькая, с приплюснутым носом, что делало её похожей на деловитую уточку.
Не успела я опомниться, как в руки мне плюхнули стопку выглаженного и тяжелого, зараза, как жирная нерпа, постельного.
– Ну-ка, перестели в хозяйских спальнях! Лорду – чёрное, миледи – розовое! А потом бегом к прачкам, они не справляются, скатерти ещё отгладить нужно! Да хорошенько гладь, поняла? Сама проверю! Знаю, знаю, у миледи всем вам как у Заступницы за пазухой живётся! Не хозяйка, ангел небесный. А только у нас в Драконьем Гнезде бездельников не терпят. Ты ещё здесь? А ну, брысь! Одна нога здесь, другая там!
Ничего не поделаешь, пришлось разворачиваться в десяти шагах от заветной трёхъярусной кровати, где мне милостиво выделили верхнее ложе и тащить своё словно через мясорубку пропущенное тельце в хозяйские спальни.
Одно радовало: как представлю выражение лица Дианы, когда та увидит, что её почтили колером взбесившегося поросёнка, даже несмотря на усталость смех разбирал. Не завидую я этой Ани. А нечего распоряжаться слугами леди Ди, как собственными, вот!
Меня леди совсем не для того нанимала…
Впрочем, нанимала-то как раз для того, чтобы обследовать все уголки Замка-на-Горе. Там, где пребывание самой леди натолкнёт на ненужные нам подозрения, никто не удивится девчонке-служанке, – так что на Ани я рассердилась больше из вредности. Ну и от усталости ещё. «Тётка-то» племяшку-сиротинушку отлюбила со всей простонародной беспристрастностью – и в хвост и в гриву!
Кто-то спросит, как я дошла до жизни такой, чтоб по чужим замкам в амплуа прекрасной леди, горничной и стряпухи шариться…
О, это долгая история!..
Глава 3
За одиннадцать лет до основных событий
Я сидела в дорожной пыли и растерянно тёрла кулачками глаза. Затем принялась вертеть головой. Прямо за мной высились скалы, в просвет между ними виднелась водная гладь. Графитного цвета воды сливались с небом. Небо тоже было серым, в низких волглых облаках. Неприятное, неправильное небо. Если бы меня спросили в тот момент, а какое небо правильное – я бы не ответила. Но то, что видела, точно знала – было неправильным.
Впереди простиралась низина. Там ютились домики с остроконечными крышами. За поселением, и, пожалуй, даже, за небольшим городком, тянулась изумрудная кромка леса.
Откуда-то я знала, что мне туда, вниз… к людям.
…Как ни пыталась вспомнить после, кто я, как оказалась на обочине извилистой горной дороги, – тщетно. Ничего не выходило. Так уж вышло, что первые мои детские воспоминания – это дорожная пыль, рваный солёный ветер, непривычная твёрдость почвы…
И ощущение утраты чего-то важного, чего-то родного… понятного и очень, очень красивого…
– Па-а-аберегись!! – прогремело сверху и возница в несущейся что есть мочи двухколёсной колеснице, сердито щёлкнул кнутом у меня над головой.
Следом мчалось ещё несколько колесниц. Запряжённые белоснежными лошадьми, с возницами в красных мундирах, стоящими на ногах, они подымали столько пыли, что я закашлялась.
– А ну, брысь с дороги, побирушка! – прогудел усатый возница и попытался огреть меня кнутом.
Чудом увернувшись от удара, я шарахнулась назад, и, не удержав равновесия, кувыркнулась через голову. На этом падение не закончилось: кувыркаясь и отбивая бока о кочки, я скатилась в глубокий овраг с едкой зелёной грязью на дне. Бегло осмотрела своё розовое платье и тонкий платок на плечах, недоумевая, почему меня обозвали побирушкой. Хотя там было столько пыли, что вряд ли возница разглядел мой наряд… Впрочем, когда я выбралась из оврага, платье было уже так измято и измазано, а в рукаве и подоле появились прорехи, что теперь меня можно было звать побирушкой, имея на то все основания.
Но уже было некому. Пока я карабкалась наверх, солнце успело скрыться за горизонтом, а пыль улечься. Колесниц больше не было. С моря тянуло солью и свежестью. Я устремилась вниз, к огням селения. Но усталость взяла своё. К тому же, хоть я и понимала, что мне нужно в низину, идти туда совершенно не хотелось. Прямо протестовало что-то внутри! А после встречи с недружелюбными возницами и подавно…
Сойдя с дороги в другую сторону, я сжалась в комочек у корней большого дерева, закуталась в невесомый платок и уснула.
Проснулась в предрассветном сумраке от холода и голода. И сразу сообразила, почему мне надо было в селение: в людских домах тепло, это я откуда-то знала точно, и там была еда. Позже, размышляя на тему, что предшествовало потере памяти, я отметила, что удивления место, с которого начинались мои воспоминания, не вызвало – я знала названия предметов, имена животных и птиц, знала о людях и других расах и вообще прекрасно ориентировалась. Потому сделала вывод, что я из тех мест.
Но кто оставил семилетнюю девочку на обочине, так и осталось загадкой.
Зябко кутаясь в платок, я продолжила спуск по горной дороге.
До чего же она оказалась длинной! Уж не знаю, как я передвигалась до этого, может, тоже ездила на колесницах, кто знает, но солнце уже стояло в зените, когда к голоду присоединилась жажда, к усталости – измождённость, а я проделала лишь половину пути!
Мимо череды домов с покосившимися крышами я прошла, не задумываясь. Несмотря на голод и жажду, заходить туда не захотелось. И дело не в кособоких домишках, не в скудости какой-то даже… Просто у подножия домиков стелилась тёмная нехорошая позёмка, от которой так и веяло тревогой.
Навстречу мне шёл краснощёкий мальчик и ел булку.
Большую, румяную, ароматную!
Мальчик держал её толстыми пальцами и лениво откусывал, шевелил малиновыми щеками.
Рот мгновенно наполнился слюной.
Улыбнувшись мальчику, я протянула руку попросила:
– Дай.
Мальчик моргнул и посмотрел на меня с недоумённой настороженностью.
– Пш-шла… – сказал он, но не очень уверенно.
– Пойду, – согласилась я. – Дай кусочек. Маленький. Я очень голодная.
– Ага, щас, – мальчик яростно вгрызся в булку и неловко дёрнул ногой в мою сторону. Может, пнуть хотел, но для этого он был слишком толстый.
Сглотнув, я приготовилась было двигаться дальше, но собственная неудача разозлила мальчика. Перехватив сдобу в одну руку, кулаком второй он ударил меня в ухо. То есть не совсем ударил, мазнул слегка, потому что тело отреагировало быстрее меня: я поднырнула под рукой своего обидчика, вывернула её же, и, неожиданно для себя самой пнула толстяка под зад. Совсем несильно, но мальчик неловко взмахнул руками и упал, взрыхлив носом колею. Надкусанная сдоба покатилась по пыли.
– А-а-а-а!! – неожиданно тонким голосом заверещал мальчик. – Не бейте, пожалуйста, тётенька! Всё забирайте, только не бейте! А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!
Сказать, что я была обескуражена – это не сказать ничего.
– Так ты же первый начал.
– Я больше не буду-у-у, – прохныкал он.
Неизвестно откуда взявшаяся собака с торчащими из-под шкуры рёбрами схватила причину нашей стычки и с утробным урчанием унеслась куда-то.
Я шагнула к мальчику, протянула руку, чтобы помочь ему встать, но он вдруг отгородился ладонями и запричитал.
– Хочешь, ещё принесу булку? И сала могу, и варенья даже!
– Хочу, – сказала я, подумав. – Но не надо сала. Только хлеба и воды.
– Ага, щас, – со странной для его комплекции резвостью мальчик вскочил на ноги и унёсся в сторону покосившихся домишек.
А вернулся уже не один.
С несколькими взрослыми мужчинами. В руках у одного были вилы, у другого – топор.
– Вон она! – тут же завизжал мальчик. – Она, она меня избила и хлеб отобрала!! Ловите её!
Чего меня ловить, если я и так стояла на месте? К тому же хлеб его собака унесла… Это я и собиралась сказать, но не успела. Люди набросились, разом. Сильно не били, но за уши трепали больно, приговаривая:
– Будешь ещё кидаться на приличных людей, будешь? Наглая побирушка!
