Это у меня в голове или Люций вживую шипит это в туалете дешевого бара на окраине?
Какой-то чертов арт-хаус или дешевый фильм категории…
Оу, блять!
Ключицу режет ледяная кромка боли.
В том месте, где в нашу первую встречу он вонзил клыки.
Там не осталось физического шрама, но остался ментальный.
3. Отличное место, чтобы сойти с ума
В глазах все плывет, я четко вижу только то, что прямо передо мной, я, кажется, не чувствую вообще ничего, поэтому холод, боль и… алая кровь на пальцах, которыми я трогаю свою шею и подношу к глазам – это чересчур.
Кровь?
Откуда?
Мир начинает заторможенно вращаться вокруг меня. Я припадаю к зеркалу, вглядываясь в черноту в своих глазах:
– Это ты?
Мне показалось. Я случайно поцарапалась. Где-то. Чем-то. Какая разница, чем, если не…
Чья-то рука нажимает на мой затылок и бьет меня лбом о зеркало.
Я отшатываюсь и оборачиваюсь – но залитый пронзительно-белым светом туалет пуст. Сама не удержала равновесие, так ведь?
Жесткие пальцы зарываются в мои волосы на затылке и оттягивают голову назад. Из глаз брызжут слезы, а в ушах шипит голос:
– Бухая идиотка! Ждешь, чтобы тебя выебали? Давай выебут. Сколько там в баре мужиков, десятка два есть? Я позову!
– Эй… – я прикусила губу и теперь у меня во рту привкус моей крови – только моей, я помню вампирскую. – Что ты дела…
Все поле зрения заслоняет чернота. В ней клубится еще более черное облако. Я не могу понять, что это, я не могу отклониться – ведь мои волосы все еще кто-то держит.
Я бы заорала, но если это Люций… Боги, если это Люций, ему ни-че-го не стоит действительно зачаровать всех этих мужиков только чтобы наказать меня…
Но если мы одно существо, как он может поступить так – с собой же?
Холодный смешок сквозняком щекочет мне ухо:
– Умная стала? Это в тебе от меня.
Мне чудится, или пальцы в волосах отпускают, разжимаются, холод сползает по затылку, переходит на заднюю часть шеи, потом ниже, пробираясь под футболку, скользит по позвоночнику, становясь все острее?
Мне чудится, или я чувствую горячий воздух у своей ключицы и едва заметное касание чего-то острого?
Этого не может быть – потому что Люция больше не существует.
Этого не может быть – потому что моя кожа под алкогольной анестезией, я только что держала руку в ледяной воде и почти не ощущала холода, а такие тонкие оттенки не ощутила бы тем более.
Но мне чудится.
Это все, что у меня осталось.
Я закрываю глаза, потому что черно-белый мир вращается вокруг меня. Я упираюсь ладонями в холодный камень столешницы – в раковине все еще льется вода. Шум не слышен, я слушаю то, что происходит внутри. Мне интересно только оно.
– Хочешь? – Шелестит еле слышный голос. – Хочешь?
Холод призрачных пальцев скользит по лицу.
– Я тоже кое-чего хочу… – льется внутрь меня ядовитый свист. – Дашь мне это?
– Что? – Спрашиваю я, но пугаюсь. – Да!!! – Быстрее, пока не передумал. Чего бы он ни хотел – я дам.
– Была бы ты такая послушная сразу, может быть, все пошло бы иначе… – издевается шепот. – Когда-нибудь я тебе расскажу…
На секунду мне становится страшно – это как заглянуть в бездну неслучившегося, понять, что потеряла что-то важное сразу после того, как это потеряла, но я не успеваю осмыслить это ощущение своим заторможенным мозгом. Потому что ощущения на моей коже перебивают все.
Они настоящие. Я не открываю глаза, но они настоящие – эти ледяные пальцы, что ложатся на мою шею сзади с двух сторон. Скользят вниз, касаются разреза на ключице, становятся влажными от крови.
– Сними.
Я в одно мгновение сбрасываю футболку вместе с бюстгальтером. На секунду я открываю глаза – и вижу в зеркале, как над раковинами наклоняется женщина с обнаженной грудью и страшными тенями на лице, словно ангел смерти уже пометил ее. Меня. Кожа серая, скрюченные пальцы скребут белоснежный фаянс, а в глазах пылает черное пламя.
Зажмуриваюсь – я не хочу знать, как это выглядит. Потому что пальцы проводят по груди и один очень острый коготь оставляет на ней росчерк боли.
Я шиплю сквозь зубы.
– Я король боли, любовь моя, – отзывается голос в голове. – Я могу сделать так, что твоя кожа останется нетронутой, но ты будешь корчиться здесь на полу от невыносимой муки. Но я хочу попробовать кровь… Я соскучился по твоей крови, моя вторая половина…
– Хорошо… – я тяжело дышу, мне не хватает слишком свежего холодного воздуха. Он тяжелый и темный, не хочет заливаться в горло. В этом нет ни капли вожделения, в этом есть только мучительная потребность – в нем.
Пальцы спускаются все ниже и ниже, по груди, задев соски острыми когтями – я вскрикиваю – по животу, заставляя меня вздрагивать всем телом. Ненавижу холод. Люто ненавижу холод, но внутри холода – Люций, и я принимаю его.
– Расстегни.
Я тянусь онемевшими пальцами и невыносимо долго вожусь с пуговицей на джинсах. Но она поддается, и молния скользит вниз, а вслед за ней скользит холод.
Когда ледяные пальцы касаются влаги у меня между ног, я моментально покрываюсь мурашками и вздрагиваю.
– Мммм… – тянет голос. – Ты только что думала, что ни капли не возбуждена, любовь моя. Тогда что это такое?
И пальцы ныряют дальше, касаясь, проскальзывая, проникая и замораживая все своим холодом. И в тот момент, когда приходит время боли – я сжимаюсь – моего позвоночника касается острый огненный язык.
– Аааааааа! – Это не стон, это больше чем стон, это было бы криком, если бы я могла вдохнуть этот тяжелый воздух вокруг.
– Еще? – Шипит. – Еще! – Соглашается сам с собой.
И внутрь меня проникает холод. А сзади обжигает огонь.
Что-то тяжелое наваливается, прижимая меня животом к столешнице, джинсы сползают вниз, и огонь стекает как горячий воск – ниже, ниже, ниже, пока не встречается со льдом.
Я выгибаюсь в немом крике, упираюсь лбом в зеркало, открытым ртом касаюсь своего рта в отражении, словно желая поцеловать саму себя – или его.
Холод.
Огонь.
Боль.
Кровь. Алые ручейки крови стекают по стенкам раковины, смешиваясь со все еще текущей водой. Кожа на груди и животе саднит от царапин, оставленных его когтями, но внутри меня – все еще страшнее.
Когда он успел стать таким страшным? Я думала, дальше некуда.
– Я – часть тебя, любовь моя… – падает алой капелью на белое. – Это все было в тебе, а теперь и во мне.
Огненное и острое, ледяное и твердое, страшное и вожделенное – это он.
– Повернись!
Я выполняю приказ раньше, чем успеваю задуматься, что теперь я увижу, что позади меня никого нет и это будет страшнее всего, что произошло сегодня. Но…
Когда я успела сойти с ума?
Он здесь.
4. Кто сказал, что он изменился?
Мне кажется, что все, что только что было мутным – стало резким. Шум разделился на четкие звуки. Я могу различить каждый голос в баре за дверью туалета. Я слышу разницу в урчании двигателей машин, проезжающих мимо.
Глаза режет яркий свет. Если я сосредоточусь, то смогу пересчитать лапки паука в углу на потолке. Я вижу каждый волосок на своей руке. И они слишком резкие как перешарпленная картинка.
Все мои ощущения вернулись ко мне. Холод на коже – я стою тут совершенно голая. Жар между ног – не выдуманный. Влага на бедрах.
Страх.
Страх.
Страх.
Потому что я ощущаю себя так, будто палочкой чертила по песку звездочки и случайно вызвала дьявола.
Почему-то вспомнила, что американские сообщества за целомудрие зовут клитор devil's doorbell, дверной звонок дьявола.
Я позвонила, и он открыл.
Привет.
– Привет… – шепчут тонкие губы, алмазным блеском сверкают клыки.
Я судорожно вдыхаю.
Люций ухмыляется, проводит руками по моему телу, будто очерчивая границы нового поля для игры, стискивает пальцы на бедрах и резким движением сажает меня на столешницу с раковинами.
Разводит мои бедра в стороны и тут же вклинивается туда, прижимаясь грудью к моей груди.
– Скучала? – пальцы зарываются в мои волосы, фиксируя голову, губы касаются уголка моих губ. – Ждала?
Я касаюсь ладонями его плеч в тонкой белой рубашке. Кажется, она похожа на ту, в которой он ходил убивать Маэстро. Или он вообще был без рубашки? Я не помню. Я не могу проверить, галлюцинация он или реальный.
Его ладонь сжимает мою грудь, сильно, до боли, до сладкой боли принадлежности кому-то сильному, пока пальцы другой руки гладят меня по лицу так нежно и щемяще, что я почти плачу.
Я все еще задыхаюсь, никак не могу восстановить дыхание, и Люций не дает мне это сделать. Пока я смотрю ему в глаза, его пальцы касаются острыми когтями моих сосков, обводя их по кругу, дразня ожиданием боли, но скользя нежно и слишком легко, так что тело начинает просить больше, сильнее, интенсивнее!.. Но он не дает, он проводит уже мягкими подушечками пальцев по нежной коже живота обманчиво медленно и замирает на грани, за несколько мгновений и миллиметров до изнывающего междуножия.
Как только я отвожу взгляд, рука, ласкающая мое лицо, становится жестоким палачом: она зарывается в волосы и дергает их, заставляя очнуться, снова смотреть в неизбежную черноту.
И тогда замершие на внутренней стороне бедер пальцы снова продолжают свой бег – они дразнят и дразнят и дразнят, ни разу не прикасаясь к тем местам, где я их жду уже с нетерпением.
– И что, за это время ты ни разу ни с кем не потрахалась? – мурлычет Люций.
– Нет… – я шепчу.
– И теперь у тебя такой жестокий недоеб, что ты раздвигаешь ноги в общественном сортире? – издевается эта тварь.
При этих словах внутри меня все сжимается так, что становится больно.
– Перед тобой… – выталкиваю я из губ хриплые тихие слова.
Он наклоняет мою голову вбок, прикусывает острыми клыками мочку уха и шепчет так, что по всему телу проходит дрожь:
– Я выебу тебя так, что ты неделю не сможешь говорить и ходить.
Вместо ответа я раздвигаю бедра так широко, как только могу, и даже издевательская ухмылка Люция меня не может смутить.
Он накрывает мой рот своим и врывается горячим языком внутрь как захватчик. И почти сразу я чувствую как его член тоже входит в меня, внезапно заполняя так плотно и сильно, что я почти кричу от ощущения долгожданной цельности. Я обнимаю его за шею, его руки стискивают мои бедра, и дальше все на свете теряется в огненно-влажной карусели.
Его пальцы то раздвигают мои губы, чтобы горячий язык мог изнасиловать мой рот яростно и жестко, то ныряют между нашими телами, касаясь походя ноющих сосков и царапая кожу на животе, чтобы сжать клитор, еще немного позвонить в дьявольский звонок, как будто нам нужен еще хоть кто-нибудь.
