Вот это были его методы, мужские – избить, подраться, сливая свою ярость на жертву, а не сидеть и хладнокровно резать её на части.
– Кому, – удар ногой по лицу, пачкая кровью носки кожаных туфель, – ты еще, – по почкам серией пинков, с наслаждением глядя, как ублюдок загибается на полу, пытаясь закрыть голову обкромсанными руками, – слил про оружие, мразь? – наступил ногой на истерзанную кисть, и тот заскулил.
– Хватит…Я всё скажу…Граааант, хватиииит.
Рывком содрал придурка с пола и кинул обратно на стул, склонился к нему, брезгливо оглядывая опухшее окровавленное лицо с заплывшими глазами, с порванным искривленным болью ртом.
– Говори, тварь. И если соврешь, я, Богом клянусь, шкуру с тебя спущу и матери твоей отправлю на чехол для кресла.
– Тарасу, – Чижова трясло так, что под ним стул заходил, – Тарасу рассказал. Он мне помочь, – предатель опустил голову, и по щекам снова кровавые слезы побежали, – он, бл**ь, обещал…Отпустиииии, Грант, я уеду, я навсегда…, – его язык заплетался, Грант с трудом разбирал слова, скорее, догадываясь, чем слыша.
Оттолкнул от себя кретина и пошёл к выходу из склада, доставая телефон.
– Грант, – тихий голос Лехи окликнул его.
– Прикончи суку, – бросил через плечо и вышел за дверь, нужно еще успеть переодеться и за невестой в универ заехать.
Уже стоя перед зеркалом и поправляя воротник нежно – голубой рубашки, Грант всё еще думал об информации, выуженной от уже наверняка мертвого кретина. Думал о том, что такой расклад принесет им всем конкретные неприятности. Тарас, он же Михаил Тарасов, – когда-то был лидером местной банды бритоголовых. Крушил точки всех нерусских в городе и в ближайших поселках, выпускал своих цепных псов на любого бизнесмена неславянского происхождения, и те рвали и ломали витрины, избивали и насиловали жен и дочерей, калечили и убивали самих дельцов. И при этом урод никогда не сидел. Собачки были фанатично преданы ему и считали за честь отсидеть за те преступления, которые совершил сам их лидер. Когда-то эта тварь разгромила и первый магазин отца Гранта в городе. Как раз отец кредиты взял в банках под высокие проценты на открытие ювелирного, и только дела начали выправляться, несколько подонков в черных платках, завязанных на лице, полностью разнесли магазин, до смерти избили охранника и вынесли весь товар.
Правда, охранник перед смертью кое-какие описания дал своему начальнику, и тот начал рыскать в поисках помощи в войне с этими нелюдями. Тогда-то и начали тесно общаться Карен и отец Гранта. Именно Карен и помог найти парочку тех моральных уродов. Грант тогда молодой еще совсем был и, подслушав разговоры взрослых, едва не натворил дел. Собрал однокурсников, бывших друзей по школе и организовал охоту на скинов в городе. Те к тому времени попортили немало крови местным жителям, и ребята с каким-то больным азартом подключались в команду. Причем не только кавказцы, азиаты, армяне, арабы, но и русские парни, осуждавшие философию фашизма. Начали выслеживать и вскрывать тварей, некоторые из которых даже не скрывали своей принадлежности к группировке. Это сейчас сажают за решетку даже за посты в интернете, которые могут показаться правоохранительным органам разжигающими национальную вражду, а тогда был самый настоящий произвол бритоголовых.
Когда ребята поймали очередного ублюдка, отец Нарине узнал об этом – услышал разговор сына с Грантом. Карен из тех мужиков был, которые своего добиваются всегда и любыми путями, и заставил Артура привезти его на заброшенную стройку, где молодежь скина как раз пытала. Они решили устроить показательную казнь этой твари: убить и тело вывесить ночью в самом центре города.
Обозленные, взвинченные молодые парни, каждый из которых выдыхал ярость при взгляде на тощего лысого урода, продолжавшего ухмыляться окровавленными зубами на все вопросы о Тарасе.
А Сафарян спокойно уселся на один из бетонных блоков и, задумчиво оглядев стоявших по кругу молодых людей, заговорил тихо и размеренно:
– Молодцы, парни! Молодцы, что поймали эту мразь. И других до него тоже. И я рад, что вы, – он обвел глазами стоявших перед ним парней, будто вожак свою стаю волков осматривал, – все вы объединились против них. Рад, что эта гнилая идеология нашла поддержку не у всей молодежи нашего города. Этих уродов, – он кивнул головой на стоявшего на коленях связанного пленника, – давить нужно без жалости, как насекомых. Как слизняков, а не как героев.
Парни задвигались, начиная понимать, куда клонит мужчина, а он вскинул руку кверху, успокаивая, и продолжил:
– Сейчас вы его помучаете, порежете и выставите на всеобщее обозрение труп. Открыто, кто это сделал, вы не заявите, это и ежу понятно. Но зато поглумитесь над подонком, так? А вы подумали, как отреагирует его группировка? Вы думаете, эти мрази искать виноватых будут? Для них виноват будешь ты, – от ткнул пальцем в одного из дагестанцев, – и ты, Дилшод, и ты, Анвар, и ты Арам…Виноваты будете вы все вместе с вашими семьями, с вашими матерями и сестрами, младшими братьями и бабушками. Вы сами и люди, которые вовсе не замешаны во всем этом. Вы готовы к таким последствиям? И что будете делать после? Мстить, да? Ну мстить можно по-разному. Не подставляя своих же близких и родных.
– Да что за хрень? И нам, как трусам, теперь прятаться от них, так?
– Ты, Олег, всегда воспитанным парнем был, никогда при мне не матерился…Не как трусам, но действовать так же, как и они, не раскрываясь. У тебя сестра же родила недавно. На днях ведь у нас дома бокал за здоровье племяшки твоей поднимали. Наверняка, она часто гуляет с ребенком во дворе. А ты гласности хочешь, не боишься свободно сказать, что это ты последнее время свиней этих режешь, как на убой? Смелость, сынок, не путай с глупостью. Смелым можно быть, когда только за свою жизнь отвечаешь. Вы все еще дети, понимаю. Вам воевать открыто охота. Показать, что не боитесь. Поставить тварей на место и доказать, кто в городе хозяин. Только амбиции эти не стоят тех жертв, которые будут.
– И что, дядь Карен, отпустить его предлагаешь?
– Ни в коем случае, – Карен замахал ладонями, – просто убейте и выкиньте труп куда подальше. Тихой сапой вы будете убирать по одной твари из города, а объявив во всеуслышание войну, вы приумножите их количество и устроите здесь настоящий Ад. Будьте умнее. Самые лучшие войны – те, которые ведутся исподтишка. В случае большой опасности всегда есть шанс спасти и жизнь, и репутацию, и свободу.
Звук сообщения отвлек Гранта от мыслей, и он достал телефон из кармана. Открыл уведомления и улыбнулся.
«Я решила не идти на третью пару. Как ты на это смотришь?».
Быстро набрал ей в ответ: «Я уже подъезжаю, никуда не уезжай», и засмеялся, получив смайлик, закатывающий глаза.
Спрятал смартфон в брюки и, схватив куртку, парень вышел из дома. Ему нравилось, что двухдневное напряжение, ещё утром царившее между ним и Нарой, пропадало. Он чувствовал это по тону сообщения. Возможно, потому что она поняла, что он надолго уедет, и не хотела этого. Черт, Грант ловил себя на мысли, что многое бы отдал, чтобы быть уверенным, что она будет скучать по нему.
Он привык быть окруженным девушками, привык к женскому вниманию, к тому, что они первыми звонили ему, умоляли о встрече, устраивали истерики и ревновали. Он привык просыпаться под «доброе утро, любимый», на которые не считал нужным даже отвечать. И в Армении, и в России, и во Франции, где его семья прожила последние два года перед приездом сюда, девушки были красивы, доступны и скучны. Такие разные с виду и абсолютно одинаковые при близком общении, они довольно быстро приедались и не вызывали со временем ничего, кроме скуки. И тогда он менял свою очередную на следующую такую же.
Пока не увидел после приезда из Еревана сестру Артура. Когда они с Артуром познакомились, Нара еще школьницей была, самая обычная маленькая, худенькая, смуглая армяночка с двумя хвостиками на голове. Как его сестра, или как сестры его друзей. Ничем не отличавшаяся от них. Он и видел-то ее мельком тогда. Она то в своей комнате сидела, то гуляла постоянно. Сейчас Грант вспоминал, что тогда друг его посмеивался над сестрой, когда та, выскакивала, как ошпаренная, за дверь. Говорил, что она к жениху своему побежала. Если бы тогда Грант знал, что пройдет несколько лет, и он едва голову не потеряет, увидев, в какую красавицу вырос недавний ребенок. Что начнет чуть ли не через день под разными предлогами к Артуру в гости ходить, лишь бы только ее увидеть. Он как раз с Родины вернулся – ездил по настоянию родителей невесту себе искать, но безуспешно. Ни одна не зацепила настолько, чтобы второй раз встретиться захотел. Мать тогда дня два с ним не разговаривала, не верила, что во всей Армении приличной девушки, способной стать достойной женой, не нашлось.
Поэтому, когда однажды он сказал, что ему Нарине нравится, ее счастью предела не было. Он ведь тогда оставил все дела в родном городе и переехал сюда, к родителям жить, только бы к ней поближе быть. Правда, поначалу Нарине даже не замечала его ухаживаний, а после вмешательства его матери с предложением позволить «детям поближе общаться» и вовсе старалась избегать его. Да и у Карена отношение к некогда любимому сыну друга изменилось. Грант кожей это отчуждение и напряжение чувствовал, но нагло продолжал захаживать в гости к Артуру, которого ситуация только забавляла. Иногда он вместо магазина ездил в универ к Нарине и сидел с ней на парах. Она его сквозь зубы гнала из аудитории, а он продолжал с каменным лицом сидеть возле нее, мрачно оглядывая сокурсников, замечая их недоуменные взгляды на него самого и некоторые, слишком откровенные, на Нару. Провожал ее домой, а наутро уже поджидал наглецов возле проходной ВУЗа, чтобы объяснить, на чью девочку они посмели смотреть.
Любое упорство обрекает человека либо на победу, либо на смерть. И Грант всё же добился своего: через некоторое время Нара уже смеялась над его шутками и соглашалась вместе пообедать в кафе после пар, да и её папа начал куда благосклоннее относиться к ухажёру дочери. Грант знал, что отец разговаривал с Кареном насчет свадьбы, приводил доводы, почему им семьям было бы неплохо объединиться. Он догадывался, что, скорее всего, Нарине лишь прислушалась к словам родителей о том, что он является отличной партией для любой девушки. Но ему было плевать. Он хотел получить её до трясучки. Словно одержимый, бредил только мыслями о скорой свадьбе, о том, как сделает ее, наконец, своей, а всё остальное не имело никакого значения. Стерпится – слюбится, говорят русские, и они чертовски правы в этом, тем более, что он чувствовал симпатию со стороны Нары. Для начала семейной жизни ему было достаточно и этого.
***
Я сжимала в руках смартфон и думала, что ответить этому наглецу. На языке крутились пара язвительных фраз, но я решила просто проигнорировать. Он писал мне обе пары на вайбер. Писал так естественно, будто имеет на это право, будто все эти годы так же писал мне.
«Нари, а, Нари, теперь придется тебе со мной к ЛОРу идти – у меня в ухе до сих пор звенит»
«Что такое, Капралов? Возраст уже не тот? Глохнешь потихонечку? Что дальше? Ревматизм? Склероз? Подагра?»
«А ты будешь моей сиделкой, если у меня что-нибудь из этого списка обнаружат?»
«Я тебе оплачу сиделку, Капралов. Сама выберу хорошую, заботливую, глухую. Чтобы на все твои претензии улыбалась и послушно головой кивала».
«Согласен на глухую, но тогда чтобы блондинка с третьим размером груди, и ноги от ушей чтобы росли».
«Фу, Капралов, ты только представь себе это страшилище.»
«Вот, мышка, представляю как раз, и что-то уж сильно невмоготу мне. Прям вот чувствую – требуется сиделка такая. Ой как требуется…»
«Отстань, извращенец, я на парах вообще-то.»
«Ты даже не представляешь какой я извращенец, мышка».
Я только набрать хотела, что ещё как представляю, но тут же стёрла и отложила смартфон. Через пять минут от него пришло сообщение:
«Что, Нари, ты ж писала? Почему стёрла?»
Решила не отвечать, сосредоточившись на монотонном звуке голоса лектора, не глядя в сторону периодически ярко загоравшегося экрана телефона.
Не знаю, что за игру он вёл, но она начинала уже злить. Вот эта его непринужденность в общении. Она манила и в то же время приводила в недоумение, перетекавшее в ярость. Так будто не было этих нескольких лет разлуки. Вот только мы оба изменились за это время. И я пока понятия не имею, каким он стал теперь. А он всё ещё уверен в том, что знает меня. И это тоже начинало злить. Потому что он ошибался. Потому что я уже давно не тот наивный подросток, какой он меня помнил. По крайней мере, мне очень хотелось верить в это.
Схватила телефон и, спрятав под партой, открыла уведомления.
«А мне кажется, я знаю, что ты там стерла. Ты же хотела написать, что знаешь, да?»
«Дааа, мышка, твое молчание слишком красноречиво. Как там говорят? Молчание – знак согласия?»
«Итак, я пишу, а ты молчишь, договорились?»
Не выдержала, чувствуя, как начинает трясти от злости.
«Капралов, у меня учёба. Успокойся и готовься быть в аэропорту вовремя.»
Написала и отключила телефон. Засунула его дрожащими руками в сумку. Боже, почему я продолжаю реагировать так на него? Ведь ничего же не написал такого, а у меня внутри всё сжалось. И перед глазами воспоминаниями, как он целует, прижимая к себе, иногда отстраняясь и тут же притягивая со смешком обратно.
Мы спрятались от летнего дождя на самой дальней веранде в детском саду, он улыбается так радостно, так широко, что сердце замирает от его улыбки, капли дождя стекают с мокрых волос на щёки, на подбородок, и я интуитивно поднимаюсь на цыпочки, губами собираю их и тут же отстраняюсь, придя в ужас от собственной смелости. Но он не позволяет, привлекает к себе, пристально глядя в глаза, а я распадаюсь на такие же капли воды от этого его потемневшего взгляда. От той бури, что кружит в нём, темной и беспощадной. Шаг назад, потому что чувствую, как меня утягивает в эту бурю, и самое страшное – я не боюсь. Я хочу в неё, как заворожённая. Хочу потеряться в ней, раствориться в ней дождём.
«– Моя мышка. Не пущу, – уверенным шепотом, чтобы тут же впиться поцелуем, разбить любые сомнения на жалкие осколки, – скажи, Нари.
– Твоя мышка, – отвечая на поцелуй, зарываясь пальцами в его влажные волосы, – не отпускай.
– Никогда, – спускается языком по шее, пуская мириады мурашек по коже, заставляя выгибаться навстречу его губам, – не отдам никому.
Отстраняется, и я готова закричать от той боли, что взрывается в теле из-за возникшего расстояния.
– Понимаешь, Нари? – смотрит серьезно в глаза, удерживая за подбородок пальцами, а я смеюсь.
– Глупый. Нет никого. И не будет никогда. Только ты.
Мне смешно и странно, что у него могут возникать такие мысли, потому что я слишком принадлежу ему. Ему больше, чем себе. Неужели он этого не видит сейчас?
Тянусь к его губам, и он снова набрасывается на мой рот, сжимает в объятиях, вынуждая взвиваться от острого наслаждения.»
Очнулась от воспоминаний только со звонком, разрушившим иллюзию уединения в набитой под завязку аудитории.
– Нар…Нараааа, – Аня склонилась ко мне и почему-то вцепилась в мое запястье, – Нар, да что с тобой такое? Ты из-за Гранта своего так переживаешь?
Перевела взгляд вниз и вздрогнула, только сейчас почувствовав, как сильно впилась ногтями в ладонь.
– Что?
– Я говорю, ты уже по своему скучаешь что – ли, не пойму? Как потерянная: то всю пару переписывалась с ним, то сидишь каменным изваянием. Поссорилась? Расслабься, подруга, приедет твой ненаглядный. Еще надоесть успеете друг другу.
– А? Да. Конечно, по нему, – вымученно улыбнулась Ане и потянулась за смартфоном, включая его. Она права в какой-то степени. Ведь я сейчас должна думать совершенно о другом.
И снова уведомления о сообщениях от Артёма, но я даже открывать не стала.
– Пойдем, а не то опоздаем – нам в триста пятую аудиторию идти.
–Анют, я не пойду, хорошо? Я с Грантом встретиться хочу. Побыть с ним подольше. Мне это очень нужно.
Она понимающе кивнула и начала деловито складывать тетради в мою сумку.
– Он уже подъехал?
– Нет, но скоро будет.
– Решено, пойдем с тобой в столовую, там его и подождем.
– А как же твоя пара?
– Ну так, а смысл на нее идти? Ты же знаешь, математика – не моё. А без тебя, моей говорящей совести, мне там делать вообще нечего. Тем более что у меня мысли сейчас о выходных. О шашлыках на даче, а не числах…бррр.
Засмеялась, следуя за ней в коридор. Мне действительно нужно увидеться с Грантом. Напомнить себе, кто он для меня, и кто я теперь. Я давно уже выросла, и в моей новой жизни не должно быть больше ни мышки, ни той глупой первой любви, которой она жила. Детство тем и прекрасно, что должно закончиться, должно остаться приятным послевкусием на языке, не более чем хорошим воспоминанием, с нотками грусти по тому, что оно прошло. Воспоминанием, которое не должно причинять такую боль, от которой иногда по ночам выть в голос хотелось. Нужно просто почаще себе напоминать о ней, чтобы снова в ту же мышеловку не угодить. Потому что второго раза я не выдержу.
Глава 5. Артем
Я ждал её в машине. Долго ждал. Потом психанул и пошел в здание аэропорта. Посмотрел на табло, отыскивая нужный мне рейс, и поднялся в зал ожидания.
Их увидел сразу. Стоят возле кафе, пьют кофе. На ней темно-бордовое платье до колена, туфли на высокой шпильке, волосы волнами ниже поясницы спускаются. Я обожал их. Вот эти шоколадные пряди пропускать между пальцами, сжимать пятерней притягивая к себе, воруя поцелуи. Я всегда отбирал их силой. Она редко целовала сама. А мне нравилась эта неприступность, она меня с ума сводила. Прикоснется кончиками пальцев, и я взорваться готов только от этого.
Посмотрел на её собеседника и снова почувствовал, как он меня бесит. Когда-нибудь я сверну ему челюсть или вышибу мозги. За то, что смотрит на нее вот так…Так, как я никогда не имел права смотреть. И за то, что она позволяет, а мне…мне не позволяла. Со мной все как у воров и преступников. Украдкой с краской стыда на щеках и с гребаными угрызениями совести. Недостоин я. Русская свинья потому что. Я это только потом осознавать начал, когда все закрутилось, когда мне на мое место указали. Во мне ненависть ядовитая каждый раз волной поднималась, как вспомню. Никогда раньше не делил людей на расы, на цвет кожи, а потом сам вот таких, как они, гнобил, избивал до полусмерти.
Рука цербера её талию обвила, а она голову к плечу склонила и улыбается ему. Нежно так улыбается. У меня по всему телу волной ярости дрожь пошла.
