– Ты всё ещё хочешь сбежать?
– Конечно, – не задумывается девушка.
– Завтра в обед во дворе дворца пройдёт небольшая ярмарка для омег гарема, – тихо говорит Дунг. – Лучшие торговцы со своим товаром тут соберутся. Альфы все дворец покинут, кроме тех, кто стены охраняет, чтобы омеги и девушки всех трёх гаремов смогли свободно гулять и делать покупки. Поэтому есть реальный шанс забраться в одну из повозок, проверять на выходе её не будут.
– Они проверяют всё, даже сёдла!
– Не завтра, потому что повозка, в которой ты спрячешься, будет принадлежать моему дяде, – прикладывает ладонь к его губам Дунг. – Не кричи, не привлекай внимание. Так вот в этой повозке второе дно, даже если обыщут, не найдут. И потом, мой дядя старик болтливый, он охрану заболтает. Просто не бери с собой много вещей, ты сама туда еле поместишься.
– Да у меня ничего и нет, – смеётся воодушевленная шансом вырваться Юна. – Только котомка с двумя рубахами.
В обед Юна находит на камне у пруда завернутые в тканевую салфетку, оставленные Ани пирожные. Она делится с Дунгом и с удовольствием поедает пропитанную мёдом выпечку.
Дунг оказывается прав. С утра слуги устанавливают во дворе дворца столы, накрывают их бархатом, на котором будут раскладывать свои товары купцы. К обеду во двор въезжают груженные повозки торговцев. Купцы раскладывают по столам дивные шелка, меха, индийский муслин, одежду и украшения. Юна носится между двором и дворцом, успевая везде, и периодически поглядывает на Дунга, который должен указать ей нужную повозку. Девушке не верится, что она наконец-то вырвется из плена. У Юны нет денег и в Иблисе ей идти некуда, но она планирует выжить и добраться до Мираса, чего бы это не стоило.
Получив знак от Дунга, Юна, пока двор кишит обитателями гарема и гудит, забирает свою котомку из барака и пробирается сперва в крытую повозку, а потом, отодвинув доску на дне, прячется под ней и стопками парчи. Она сильно нервничает, когда повозку останавливает охрана у ворот, и, кажется, они всё-таки заглядывают внутрь, луч готовящегося ко сну солнца падает на доску и просачивается под неё. Через пару минут повозка вновь начинает двигаться, и Юна выдыхает. Девушке до последнего не верится, что она вырвалась из лап Гуука.
***
Пропажу Юны первым обнаруживает конюх, которому девушка таскала воду после обеда. Новость доходит до Бао, и тот приказывает тщательно обыскать дворец. Девушки нигде нет, надо докладывать господину, а у Бао от страха поджилки трясутся. Он нервно поглядывает на ворота в ожидании Гуука, и стоит тому въехать во двор, как падает на колени перед Маммоном, моля помиловать.
– В чём дело? – устало спрашивает Дьявол, уговаривая себя не затоптать альфу.
– Девушка, господин. Та девушка сбежала, – прикрывает ладонями рот и вновь склоняет голову до земли Бао.
Гуук сразу понимает, о ком говорит альфа, и разворачивает коня лицом к стражникам.
– Найти. А тех, кто виновен в том, что из Идэна сбежала девушка – наказать. А ты, – поворачивается он к Бао, – молись, чтобы она нашлась, иначе я прикажу сварить тебя в одном из котлов, из которых ты жрёшь, – сплёвывает альфа и, обойдя скулящего мужчину, идёт ко дворцу.
Гуук нервными шагами меряет главный зал, выгоняет всех прочь, никого не желает слушать и всё ждёт новостей, пару раз порываясь лично пойти искать девушку.
– Если она покинет Иблис, я спалю этот город, – он терзает пальцами ни в чём не повинный подлокотник кресла.
– Не покинет, я выставил людей на каждом выезде, правда, огромные столпотворения у ворот, но проверяют всё, вплоть до ручных котомок, – останавливается рядом Хосров.
– Как? Как она могла выйти за пределы дворца сама? У нее есть союзник извне, я до всех доберусь, я найду этих мразей, ей помогающих, – рычит Гуук. – Это моя девчонка. Она принадлежит мне! Я ее цепями к себе прикую, чтобы неповадно было.
– Нашли, – вбегает в зал запыхавшийся воин, и Гуук наконец-то выдыхает.
***
Для Юны всё складывалось просто замечательно. На одной из улочек хозяин повозки, как они в пути и договорились, постучав по дну, ушёл поесть, а Юна, выбравшись, внутренними двориками направилась к стенам города. Девушка планировала, что, выйдя за пределы Иблиса, примкнёт к первому же каравану. Юна не успела далеко отойти от повозки, как ее схватили и, перекинув через коня, привезли опять во дворец. Юна не сомневается, что в этот раз точно умрёт, и она к этому готова.
Девушку волокут в главный зал Идэна и, толкнув на каменный пол перед Гууком, отходят. У стены расхаживает Хосров, на полу на коленях продолжает заливаться слезами Бао, воины альфы стоят позади девушки, готовые в любой момент свернуть ему шею.
Юна поднимается с пола, чтобы, как минимум, не уподобляться отвратительному ей Бао, но получает сильный удар по ногам дубинкой от стоящего позади воина и вновь падает на колени перед Гууком.
– Я не разрешал, – Гуук смотрит сверху вниз, Юна корочкой льда покрывается, обычно привычные отблески огня в чужих глазах острыми льдинками сменились. Даже колени к полу под ледяным взглядом словно примерзают.
– Мне не нужно твоё разрешение, – она сама себя издалека будто слышит, всё пытается снова подняться, но в этот раз удар ещё сильнее. У Юны из глаз искры сыпятся, она больше попыток не делает.
– Ты нарушила мои указания. Вместо того, чтобы ползать под моими ногами, моля о прощении, ты смеешь мне перечить. Научись уже покорности, моё терпение на самой грани, – Гуук нагибается вплотную, обхватывает ее за горло и удерживает. – Мне надоело играть, – губы в губы, глаза в глаза. У Юны сердце по стенкам вниз сползает, впервые она не то чтобы не хочет отвечать, она не может. Она в угольного цвета глаза, на дне которых смола закипает, всматривается, как в этой смоле живьём сгорает, видит.
– Мой господин, – отвлекает Гуука вошедший, скорее вплывший в комнату Рин.
Юна в который раз поражается тому, как красиво этот омега двигается, и мысленно благодарит его за вмешательство, потому что только что Гуук ее одним только взглядом чуть не сломал.
– Прошу простить за вмешательство, – опустив взгляд, останавливается напротив альфы Рин. – Но вчера днём у бассейна я забыл ожерелье, ваш подарок, – Рин делает паузу, утирая скатывающиеся слезы, – простите мне мою забывчивость, знаю, что это я виноват. Так вот мы обыскали весь дворец, допросили слуг, и ожерелья нет. Эта девушка, – поворачивается он к Юне, – единственная, кто не участвовал на допросе и обыске, и услышав, что она сбежала, я сразу пришёл сюда.
– Мне ничьи украшения не нужны, – вскипает Юна, явно понимая намёк.
– Веди себя учтиво, – подойдя, останавливается рядом с ней Бао. – Пока слово не дали, молчи.
– Пусть еще раз дворец обыщут, – хмурится Гуук. – Не думаю, что этой нужно ожерелье.
– Как скажете, господин, – кланяется Рин и медленно идёт в сторону выхода, но не дойдя до двери, замирает: – Я просто в отчаянии, то ожерелье было мне очень дорого, может, я и сглупил, я подумал, что обычно сбегают, что-то натворив.
– Или ради свободы, только тебе о ней вряд ли что известно! – выкрикивает в ярости Юна и получает по губам от Бао.
– Обыщите ее, – решает успокоить любопытство своих людей и, главное, Рина Гуук.
На матерящейся в ходе обыска Юне, как и ожидалось, ничего не оказывается, но когда разворачивают ее котомку, ожерелье с громким звуком падает на пол.
– Я его не брала, – вмиг бледнеет Юна и в ужасе наблюдает за тем, как Рин, вернувшись, поднимает с пола украшение.
– Это оно, – улыбается Рин, прижимая колье к груди. – Потерю вашего подарка я бы себе не простил, – утирает теперь уже слёзы радости.
Гуук продолжает, нахмурившись, смотреть на Юну, девушку этот взгляд по полу расплющивает.
– Я не воровка! – отчаянно машет головой Юна. – Я не брала это ожерелье!
– Очень жаль, что, подавшись соблазну лёгкого заработка, ты пошла на это, – вздыхает Рин. – Воровство – грех, и за него рубят руки. Мне правда очень жаль.
В Мирасе, если украденная вещь была дороже невольника на рынке, то за это вору рубили руку. Тут скорее всего правила такие же. Ожерелье, судя по всему, стоит десятерых невольников, и Юна понимает, что из-за чьей-то подставы может лишиться руки, а может обеих.
– Я не крала, мне оно не нужно, – подскакивает на ноги Юна, но в этот раз ее бьют в живот, заставляя согнуться надвое.
Гуук так и стоит посередине зала, обдумывая произошедшее. Все его люди в ожидании смотрят на альфу и ждут вердикт, от которого зависит не просто то, захочет ли ещё кто-то что-то красть во дворце, но и имидж правителя. Любого другого Гуук бы даже казнить приказал, но отрубить омеге руку, притом он сильно сомневается в том, что Юна украла ожерелье, он не прикажет. Нужно заменить наказание, но оно должно быть жестоким и запоминающимся, чтобы неповадно было. Гуук от ее выходок устал, и если бы не воровство, он бы ее лично в своих покоях наказал, притом так, что девушка бы ещё пару дней ни ходить, ни разговаривать бы не смогла.
– Пусть ее высекут.
– Господин? – уточняет удивлённый Бао.
– Сто ударов кнутом. Во дворе. Соберите всех, пусть видят.
Бао в шоке кланяется, думая, что лучше бы девушке отрубили руку. Она не выживет после хлыста и умрёт ещё в процессе или от потери крови, или от болевого шока.
– Думаю, ты будешь доволен наказанием, – смотрит Гуук на Рина.
– Я буду доволен любым вашим решением, – учтиво кланяется омега, а сам закипает изнутри, что альфа заменил наказание.
– Я не воровка! Я ничего не крала! Я не буду отвечать за кого-то! – продолжает кричать Юна, пока ее волокут во двор. – Ты не можешь так со мной поступить! Ты не можешь… – умолкает от пронзившей боли, получив ещё один удар в живот от Бао.
– Мой господин, – шипит Бао, – и только так ты можешь обращаться к правителю.
Девушку подтаскивают к одному из столбов, удерживающих навес перед дворцом, и, подняв руки над головой, соединив запястья, привязывают к нему. Юна не умолкает ни на секунду, она продолжает слать проклятия и утверждать, что она не виновна, но ее будто никто не слышит. Вокруг собирается вся прислуга, на балконы выходят гаремы трёх правителей. Ясмин сидит за парапетом на полу и, потирая продолжающую ныть метку, отказывается смотреть и слушать. Ани, приложив ладони к ушам, забился в свою комнату.
Прямо на Юне разрезают рубаху и избавляют ее от неё. Ее палач, один из воинов, кто обычно стоит у ворот, рассекает кнутом воздух и ждёт приказа для начала. Белоснежный двор забит обслуживающим персоналом, Юна, прислонившись лбом к столбу, делает паузу от постоянных криков, которые утопают в гуле толпы, даёт отдохнуть своему горлу. Она поглядывает на бьющий невдалеке фонтан, на фонари, установленные на столбах, и блики пламени, играющие на блестящем полу, и понимает, что совсем скоро заляпает ей самой же натёртый мрамор кровью. Юна чувствует себя пятилетним ребёнком, под кроватью которого поселился монстр, которым ее в детстве пугала прислуга. Она тогда бежала к отцу или братьям, и до самого утра лежала в их кровати, боясь вернуться к себе. Она вновь встретил монстра, только этот не прячется под кроватью, а Юне бежать некуда, кроме как к нему же. Остановить это может только тот, кто начал. Задыхающаяся от внутренней истерики девушка поднимает глаза к ночному небу, на котором даже звёзд, отказавшихся наблюдать за ее агонией, сегодня нет, и молит небеса, чтобы они напомнили Гууку о человечности, нашли в его душе тот крохотный островок отвечающий за милосердие. Вот только даже небеса перед Дьяволом бессильны.
Гуук выходит к людям, останавливается в десяти шагах от привязанной к столбу девушки и смотрит.
– Не поступай так со мной, – Юна альфу не видит, но по наступившей вмиг тишине понимает, что он вышел во двор. – Единственное, что я бы украла, это твою жизнь, и ты это знаешь, – кусает губы, радуясь, что спиной к нему и слёзы страха Дьявол не увидит.
Гуук знает. Уже даже уверен. Но его недаром дьяволом зовут. Он подходит к девушке, невесомо пальцами по спине проводит, а потом, нагнувшись к уху, вкрадчиво шепчет:
– Желаю тебе поскорее потерять сознание.
– Я не воровка, – кричит ему в спину Юна, и последнее слово тонет в истошном крике, стоит хлысту пройтись по нежной коже, оставляя моментально вздувшуюся полосу.
– Один, – объявляет палач.
– Один, – вторит ему толпа глазеющих.
Гуук смотрит, и на высеченном словно из камня лице ничего не прочесть. Дьявол всё так же непоколебим и безжалостен. Слушает чужие крики, в очередной раз, что с этой девушкой всё идёт не по плану, понимает.
– Я не крала! – продолжает кричать разрываемая хлыстом на куски девушка, чувствуя, как всё ее самообладание под невыносимой болью ломается.
– «Я знаю», – мысленно отвечает Гуук.
– Ты не можешь так со мной поступать. Останови это, – она уже умоляет, потому что к чёрту гордость, потому что болит так, что хочется самой с себя кожу снять, лишь бы от этой боли избавиться.
Семь. Юне кажется, она сейчас уже точно умрёт, но она не умирает и считает вместе с толпой. Юна чувствует, как по спине стекают вниз тёплые струйки крови, каждый раз, когда хлыст отходит от кожи, он будто забирает с собой клочок плоти. Она словно падает головой вниз в колодец, стены которого усеяны копьями, ножами и стрелами, но никак не достигнет дна. Она оставляет куски себя и кровь на его стенах и продолжает лететь вниз, мечтая, чтобы всё уже закончилось. Но дно для него, видать, роскошь, не полагается. Дьявол, скалясь, дно всё дальше вниз спускает, встретиться с ним и покой обрести не позволяет. Юна уже рыдает в голос, не в силах выдерживать, продолжает, размазывая слёзы по столбу, слать проклятия Гууку.
Альфа смотрит на подрагивающие в рыданиях плечи девушки, на превращающуюся в одну сплошную рану спину, на капли крови, разбрызгивающиеся по белому мрамору, и тоже считает. Всего лишь пятнадцать.
– Ненавижу тебя, – хрипит Юна еле слышно, но Гуук слышит так, будто она ему это в ухо шепчет. И альфа верит. Это «ненавижу» на стенках лёгких оседает, при каждом вдохе иглами в горло Гуука вонзается.
Между ними вечно ненависть и будет, она их познакомила, она их и погубит.
Гуук не выдерживает, никакого удовольствия от того, что скормил Юне ее гордость и непослушание не чувствует. Он разворачивается, быстрыми шагами в зал возвращается. Он Дьявол, правитель, Бог, но власть его на этой девушке вмиг закончилась. Он ту, кого хотел поцелуями до исступления довести, в итоге болью самой чудовищной одарил. Гуук должен был наказать, и он хотел, но не так и не столько. Эта девушка как хрупкий цветок, она только кричит и ругается, а сил в ней – даже меч Гуука поднять не хватит, она эту пытку не переживёт. Гуук, если ее потеряет, себе этого не простит.
Дьявол опускается на свой трон и, прикрыв веки, продолжает слышать крики Юны, они в него вплетаются ядовитым плющом, кровь травят. Гуук может за стены выйти, город покинуть, эти крики в его ушах эхом век отдавать будут.
На Юне от Гуука нет живого места, но она дышит, и сила в ней пусть и слабо, но всё ещё горит. Гуук без единой раны, но изнутри разодранный, своим же зверем истерзанный, за боль девушки наказанный.
Он подзывает воина: «Если она потеряет сознание, пытку прекратить», – приказывает.
Юна уже минуты две как молчит, альфа ее не слышит, мысленно: «Ну же, чертёнок, отключись», – требует.
Юна не кричит, не плачет и, кажется, больше боли не чувствует. Юна наконец-то умерла. Она так думает, улыбнуться пытается, радуется, но не тут-то было. Палач делает паузу, меняет хлыст, и те пары минут, пока удары один за другим не сыпятся на спину девушки, она понимает, что такое Ад. Сейчас она чувствует боль вдвойне, ведь пока ее били, она не успевал на ней сконцентрироваться, ожидая следующий удар, а в минуту покоя боль чудовищная. Будто с нее живьём кожу содрали, а в обнажённую плоть соль втирают. Будто на кровоточащие и пульсирующие раны расплавленный свинец капают, сверху кипятком ошпаривают. Тут ни один человек не вынесет, как она выносит-то? Почему не умирает, почему от страданий себя не избавляет. Перед глазами темнеет, она чувствует, как сгибаются колени, и бессильно виснет на верёвках.
Двадцать четыре.
Разочарованная концом представления толпа расходится, все возвращаются к своим обычным делам. Гуук идёт обратно во двор, наблюдает за тем, как так и не пришедшую в себя девушку снимают со столба.
– Отведите ее в покои во дворце, – приказывает он Бао, – и приставь к ней главного лекаря. Когда придёт в себя, пусть мне доложат.
– Да, господин.
Альфа подходит к уложенной лицом на пол девушке, пока слуги пошли за носилками, и, опустившись на корточки рядом, проводит пальцами по щеке. Даже истерзанная, еле дышащая, истекающая кровью – она самое прекрасное творение Всевышнего. Гуук до этого с пленительного цветка листья обрывал, но сегодня он его сорвал, втоптал в мрамор перед сотнями глаз и искупал в собственной крови. Он вокруг нее бы оранжерею возвёл, лучших садоводов приставил, даже солнцу бы когда вставать, когда на покой уходить приказал бы, лишь бы его цветок ничто не беспокоило, но Мин Юна так не захотела. Юна выбрала бороться, а ее противник самый сильный воин этой части света. Пусть Гуук и сорвал цветок, но не уверен, что из его корня другой, более покладистый, склонивший голову вырастет. Гуук подождёт, и если девушка всё равно для себя из этой пытки урок не извлечёт – он его снова сорвёт. Снова и снова до тех пор, пока Юна сама не придёт, глаза в пол опустив, руки к нему протянет.
– Ненавижу.
Гуук не уверен, кто это говорит, девушка или его собственный воспалённый мозг, учитывая, что Юна без сознания.
– Твоя ненависть меня не пугает, но твоё безразличие меня убьёт.
Глава 7. Ближе, глубже, дальше
Юна укутана в боль, как в кокон. Она сотнями игл в кожу впивается, всё глубже и глубже проходит, когда, казалось бы, давно достигла дна. Она не уходит, чтобы дать надышаться, не делает пауз, не снимается ни примочками, ни бурой отвратительной настойкой, которой ее насильно поят и которая на языке противным привкусом оседает. Она не приходит приступами, не бьёт резко, она в ней, как огненный шар, раздувается, всё внутри выжигая, наружу рвётся. Юну тошнит от неё, от запаха собственной разодранной плоти, тошнит от немощности и невозможности прекратить эту агонию длиной в вечность. Юну рвёт подряд несколько раз, но вместо желаемого облегчения только привкус желудочного сока на языке, и вновь она, усиливающаяся и ни на секунду не оставляющая. Она сплошной комок боли, ни подойти, ни дотронуться, ни помочь. Юна запуталась в ней, как в паутине, и ей никогда не выбраться, так же, как из своих кошмаров, которую ночь ее мучающих.
Веки налиты свинцом, дыхание настолько тихое и медленное, что приставленный к ней для круглосуточного наблюдения лекарь несколько раз за ночь проверяет, жива ли она. Ее поят настойкой опиума, чтобы унять рвущую ее на части боль, хоть как-то облегчить страдания, но девушке будто только хуже. Юна так и не в состоянии прийти в себя, сидит укутанной в свою боль в полной темноте и очень редко слышит просачивающиеся сквозь пелену тумана голоса. Она с ней не борется, она ей, ещё на мрамор упав, сдалась. Юна позволяет ей утащить себя в этот кокон, гладить усеянными шипами ладонями кожу, на которой она оставляет рваные полосы. Юна не слышит и не видит; всё, что за пределами этого кокона, умерло, солнце погасло, а мёртвые птицы с небес сотнями посыпались. Она будто при жизни в царство мёртвых попала, вот только, как самый страшная грешница, она свои круги ада за раз все проходит. Она остался с ней один на один, кормит её своей плотью, поит кровью. Для Юны нет ночи или дня, для нее стоит вечная тьма, и она в этой темноте одна в углу сидит, всё о свете молит. Лекарь, слушая ее бред и мольбы, просьбу выполнил. Каждую ночь в комнатке раненой горят сотни свечей, но она сухими губами всё равно свет просит. Потому что там, куда не падает пламя свечей, она его видит. Она различает его в этой тьме только по поблёскивающим в темноте глазам. Один и тот же кошмар в эту длящуюся для девушки вечность ночь, пусть она и не осознаёт, что она давно уже не первая. У него нет лица или тела, есть только красным отливающие глаза. Он будто сгусток дыма. Сперва он только своим присутствием ее пугает, заставляет даже не дышать, не то чтобы двигаться, а потом этот дым струйкой к ней когтистые лапы протягивает. Юна начинает снова метаться по постели, открывает только собравшиеся затянуться раны, кричит громко и истошно, в реальности только хрипит. Уставший лекарь подбегает к постели, проверяет примочки, которые девушка в агонии скидывает, пытается успокоить, но это никогда не работает. Она задыхается, вновь вырывается, молит о помощи, но ее никто не слышит, у нее даже губы не двигаются. Она захлёбывается в своих слезах, сжимается в комочек, лишь бы чудовище до нее не дотянулось, в вечную тьму не утащило. Юна отползает от него в угол, комкает простыни, лицо орошают слёзы страха, и она вновь ищет спасение там, где не хочет. Она называет его имя, хотя сама бы себе язык отрезала, она тянет к нему руки, хотя сама бы их отрубила. Складывает губы в трубочку и со свистом повторяет «Гуук», потому что чудовища людей не боятся, а других чудовищ – очень. Одно его имя, и дым на месте застывает, только у Юны сил имя часто повторять нет, и стоит умолкнуть, он опять к ней тянется, сожрать пытается.
Лекарь, понимая, что девушке снится очередной кошмар, идёт к стражникам у двери. В первую ночь, когда Юна билась в припадке, Гуук якобы проходил мимо и заглянул, чтобы проверить ее. На самом деле альфа в ту ночь всё к себе уйти не мог, по этажу, на котором девушка, ходил. Стоило Гууку приблизиться к кровати, как Юна перестала скидывать на пол подушки, притихла, а когда он прикоснулся к ней, у нее сразу выровнялось дыхание, и она окончательно успокоился.
Лекарь уже в седьмой раз просит стражников найти господина, если тот во дворце. Юну парализует от ужаса, она не в состоянии даже веки поднять, беззвучно молвит только одно проклятое «Гуук» и надеется на спасение. Наконец-то она чувствует его запах, который не отравляет девушку, не обжигает лёгкие, напротив, он разгоняет кошмар. Юна протягивает руку, прикрывает ладонью чужую на своей щеке и медленно впадает в глубокий сон. Он пришёл, разорвал монстра на куски, спас ее, и плевать, что Юна ищет спасение от чудовища в чудовище. Сильнее Гуука Ад никого не порождал, и Юна готова держать его руку хоть вечность, пусть только к ней больше ни один монстр не подойдёт. Этот – ее личное чудовище.
***
Юна окончательно приходит в себя на пятый день. Боль никуда не ушла, но она уже терпимее. Гуук поручает лекарю не покидать покои девушки до того, пока она окончательно не встанет на ноги. Стражникам запрещено впускать к ней кого-либо под страхом смертной казни, вся еда и напитки девушки проверяются до того, как к ним прикасается Юна. Гуук понимает, что ее подставили, пока не знает точно кто, но, не убедившись в подозрениях, действий предпринимать не собирается. Пока альфа постарается обеспечить ее безопасность.
Армия Гуука уже собралась и ждёт за городскими стенами. Все воины империи расположились у Иблиса, точат клинки в ожидании команды выступать. Три правителя выдвигаются в большой поход, который может продлиться на месяцы. Гуук идёт войной на государство на севере.
За день до выступления Гуук зовёт к себе Бао на разговор. Альфа красочно и долго рассказывает Бао, что с ним произойдёт, если, вернувшись из похода, он не найдёт Юну в полном здравии.
– «Жизнь за жизнь. Только за жизнь Юны я заберу не только твою, но и всех твоих ублюдков», – обещает Гуук Бао.
К Юне альфа больше не заходит, так как девушка в сознании, и он боится, что, не выдержав очередного потока проклятий, сам свернёт ей шею. Последнюю ночь во дворце до похода он проводит с Рином.
– Мне так жаль бедную девчушку, – вздыхает раскинувшийся на подушках и разомлевший после утех Рин. – Мой господин справедлив и знает, как с кем поступать, безусловно, но я жалею, что нашёл то ожерелье, пусть оно и дорого моему сердцу.
Гуук молчит, лежит на спине, уставившись в потолок, и думает только о том, что сейчас делает Юна.
– Надеюсь, она сможет окончательно прийти в себя, и это будет для нее уроком, потому что в тот вечер моё сердце кровью обливалось, и ещё одной такой картины я не переживу.
– Ты не заставлял никого воровать или сбегать, – поворачивается лицом к нему Гуук и пристально смотрит в глаза. – Это ведь не твоя вина? – задаёт вопрос, всматриваясь в красивое лицо, считывает мимику.
