– Хорошо, что теперь ты думаешь иначе.
– С чего ты взял? – Лукас насмешливо изогнул бровь. – Если бы я думал иначе, то никогда бы не побеждал. Побеждают только те, для кого победа важнее всего остального.
– Не припомню, чтобы в молодости тебя тянуло на демагогию.
– Правда? Ну, значит, это приходит с возрастом.
– И тем не менее, – произнёс Дерек, – это всё равно не объясняет, с чего тебе вздумалось подозревать меня в манипуляции.
– Не подозревать, Дерек. Теперь я это просто знаю.
– Я не собираюсь оправдываться.
– Я этого от тебя и не жду.
Между ними снова повисло неприятное, неуютное молчание, которое Лукас отметил ещё вчера. Что ж, некоторые вещи и впрямь меняются…
– Как ты думаешь, – спросил он, заранее зная ответ, – на чью сторону этот мальчишка встанет в будущей войне?
– Без сомнений, на сторону короля. Во-первых, ему теперь надо будет очень постараться, чтобы загладить сегодняшнюю провинность. А во-вторых, он вассал Годвина, Годвин тоже не станет разбрасываться только-только возвращённой милостью… Стало быть, у парня просто не будет выбора. И в отличие от тебя, у него в этом смысле довольно чёткие представления о чести.
– Да, – ответил Лукас. – К сожалению.
Он сел, потом поднялся на ноги, с силой провёл ладонями по забинтованному торсу, удовлетворённо кивнул.
– Глаз у мальчишки острый, – улыбнулся Дерек.
– А вот рука не столь быстра, как ты говорил, – бросил Лукас и потянулся за рубашкой. Дерек молча следил, как он одевается.
– Так что я могу передать моим братьям? – спросил он наконец.
Лукас задумчиво зашнуровал ворот, неспешно оправил рукава. Его лицо, и без того обычно бледное, ничуть не изменилось ни в выражении, ни в краске, и, не видя бинтов, нельзя было даже заподозрить, что четверть часа назад он истекал кровью.
– Передай, что пока что я в игре, – сказал он.
Дерек чуть заметно улыбнулся.
– Я же говорил, что ты уже всё решил.
Лукас не ответил на улыбку.
– А разве мне оставили выбор? – спокойно спросил он.
Они встретились взглядами, и за несколько мгновений сказали друг другу глазами куда больше, чем впустую изводя слова. Патрицианская улыбка Дерека стала шире, уголки губ потянулись к вискам.
– Ох, Лукас, Лукас, – рассмеялся он, хлопнув бывшего друга по плечу. – Твоя коронная подозрительность тебе не изменила. Не стоит приписывать мне невероятных способностей, которыми я не обладаю. Это ты у нас всегда мастерски управлял другими. А я только и умею, что развязывать войны.
Лукас не ответил и не шевельнулся, по-прежнему глядя на него. Дерек ещё несколько мгновений держал руку на его плече, потом убрал её.
– Думаю, скоро встретимся, – сказал он и, кивнув на прощанье, вышел, не дожидаясь ответа.
Лукас подождал, пока занавес на двери опустится за ним, потом медленно сел обратно на кровать и откинулся спиной на подушки. Голова у него шла кругом, ноги не держали. А ладонь правой руки всё ещё горела от пощёчин, которыми он наградил наглого щенка из Фостейна.
«Всё верно, Дерек. Ты только и умеешь, что развязывать войны», – подумал Лукас и закрыл глаза.
Глава 2.
Война
С бледного неба косо падал снег – падал и таял, не успевая долететь до земли. Мелкие холодные капли аккуратно ложились на лицо.
– Марвин, Ледоруб тебя раздери, иди сюда, сколько можно!
– Тише! Оставь его в покое.
Марвин не шевельнулся и не повернул головы. Мокрый снег лизал веки, таял, капли соскальзывали по вискам, и их тут же сдувало ветром, свистевшим меж голых ветвей.
– Холодно же, чтоб их… Как они живут-то здесь вообще?!
– Тут ещё что, а вот дальше, на Длани, что уж про самый север говорить… Говорят, вино в кувшинах замерзает.
– Вот и я о том же – как они только живут! Марвин, да иди же ты сюда, тут всё-таки вино ещё не подмёрзло!
– Отстань от него, сказано тебе!
Последнее шиканье всё же запоздало: Марвин повернул голову в сторону костра, у которого ёжились и сквернословили его собратья по оружию. Адрик, уроженец южной доли Предплечья, ругался громче всех, разминая леденеющие пальцы над низким пламенем походного костра. Впрочем, в своём недовольстве он был не одинок: до Марвина всё чаще долетали возмущённые возгласы, со всего лагеря, где ни пройди. Два месяца, истёкшие с начала войны, королевская армия продвигалась на север, тесня войска герцогини Пальмеронской к её логову, из которого она так внезапно и вероломно ударила по своему брату и сюзерену. Войскам короля Артена стоило большого труда отбросить её обратно на север, до границ Запястья – там начинались её владения и уже было заметно холоднее, чем в средней доле Предплечья. В другое время Марвина бы это только раззадорило; в другое время он был бы счастлив тому, что теперь его неуёмная жажда драки будет утолена…
В другое время. В другой жизни, наверное. А сейчас он чувствовал только злость: на себя – за то, что мёрз, и на других – за то, что ныли, как бабы.
Адрик поймал его взгляд, натянуто улыбнулся, протянул фляжку:
– На вот, хоть промочи горло перед дракой. Не повредит.
Марвин несколько мгновений смотрел на него, не мигая, потом снова отвернулся. Адрик выругался.
– Да что с тобой такое, Ледоруб тебя раздери! Ты с самого начала похода сам на себя не похож! Девку себе постоянную завёл, что ли?
– Адрик, заткнись! – в третий раз предупредил сидящий рядом Петер. – Сказано тебе…
– Да что мне сказано! – вскипел тот. – Что вы все шикаете на меня?! И ты, и Рой, да каждый второй мне говорит, чтоб я оставил Фостейна в покое. А я в толк не возьму, что сделалось с этим бравым головорезом, с которым мы в кампании сэйра Филипа так славно тешились! Как лучников тогда пощекотали! А тех двух девок из усадьбы помнишь, Марвин? Эй, ты слышишь меня вообще? Или тебе в драке мозги поотшибло? Или ты, может, на меня обиду какую затаил?
– Ты тут ни при чём, – снова осадил его Петер. – Он со всеми такой после Балендора, и лучше…
Грохот перевёрнутого котла прервал столь неосмотрительно начатую речь. Похлёбка, мгновением раньше побулькивавшая в котелке, с шипением выплеснулась в огонь, пламя рванулось вверх.
– Ты что, очумел?! – вскакивая, заорал Адрик – и осёкся, когда вырванный из ножен меч Марвина застыл в дюйме от горла Петера.
Все смолкли. Пламя возмущённо трещало, нервно подёргиваясь в морозном воздухе. Марвин стоял, застыв, не отводя лезвия от шеи Петера. По носку его сапога расплывалось тёмное пятно пролившейся похлёбки.
– Следующего, кто произнесёт при мне слово Балендор, я убью на месте, – сказал он.
Никто не ответил. Марвин рывком развернулся и, не пряча меча, размашисто зашагал в сторону поля. По лагерю уже трубили сбор.
– Мессер, мессер, постойте, мессер! – причитал оруженосец, прыгая вокруг него, как петух вокруг наседки. Нелепое сравнение внезапно привело Марвина в ярость. Он круто развернулся, схватил одной рукой мальчишку за грудки, притянул к себе.
– Пшёл вон, – раздельно проговорил он и отшвырнул оруженосца прочь. Тот отлетел, раскинув руки, грохнулся наземь. Поножи, которые он сжимал в худосочных ручонках, загремели о мёрзлую землю. Марвин отвернулся и, вскочив на коня, пустил его рысью. Видневшиеся впереди алые знамёна, отмечавшие границу лагеря, плясали перед его взглядом, расплывались красными пятнами, похожими на пятна крови. Эта мысль пьянила Марвина, хотя он не принял ни глотка спиртного. Ему это попросту не было нужно. С того самого дня… в Балендоре… в распроклятом Балендоре.
Рыцари и простые солдаты со всего лагеря понемногу собирались на передовую, но Марвин, как обычно в последние месяцы, шёл одним из первых. Он всегда теперь кидался в бой в первых рядах, и уже через мгновение падал в стремительную круговерть, в которой не было ничего, кроме лязга оружия, яростных воплей и крови, брызгавшей на лицо. И ещё снега – всё чаще в последнее время. Правда, бойня в снегу почти ничем не отличалась от бойни среди зелёной травы. Пока что – а дальше, говорят, земля заледенела настолько, что нога скользит. Но ничего, он уже приказал мальчишке-оруженосцу набить шипы на подошвы его боевых сапог. Хотя это было почти глупо – всё равно во время драки он не ходил по земле, а летал над ней, не касаясь её ступнями.
И, конечно, не умирал.
Марвин пробирался сквозь смешанные ряды солдат, выстраивающихся для атаки; те, кто узнавал его, быстро отступали в сторону, незнакомцы с проклятиями шарахались от конских копыт. Впрочем, в последнее время почти все люди шарахались, едва взглянув ему в лицо. Должно быть, виной тому были две алые отметины, до сих пор полыхавшие на его щеках, словно уродливые клейма – во всё лицо. А то, что их не мог видеть никто, кроме него, не имело значения. Он знал, что заклеймён, – стало быть, знали и остальные. Другой на его месте не смог бы жить с таким позором. Но Марвин был из тех, кто не может с таким позором умереть. Только – смыв. Хотя и не знал ещё как, и от этого незнания ему становилось всё паршивее и паршивее изо дня в день.
Достигнув первого ряда, Марвин придержал коня. Стянул перчатки. В последнее время у него постоянно потели ладони – и в жару битвы, и в холод ночей перед нею. Рука от этого скользила и пару раз чуть его не подвела. Вот и сейчас – стоило ему оголить руки, как от ладоней потянуло паром.
– Эх-х, жарко будет сегодня, – довольно крякнул кто-то рядом с ним. Марвин не обернулся – вместо этого взглянул вперёд. Далеко, почти на самом горизонте, медленно сгущалось тёмное облако: войско герцогини тоже строило ряды. Эта мужеподобная сука, которую среди сторонников законного монарха издевательски звали «мессерой», только что получила подкрепление, а дополнительные войска короля задержались в пути, и с только что обронённым замечанием трудно было не согласиться. В лучшем случае – трое против одного. «Ну да ничего, – подумал Марвин, протирая ладони грязным снегом. – Я всё равно не могу умереть. Увы и ах».
– Что, парень, страшно? – с наслаждением протянул рядом тот же рыцарь.
Марвин наконец обернулся к нему. Пожилой, на унылой тяжелобокой лошади, довольно плохо снаряжённый, небритый и обрюзгший, похожий на старого наёмника – хотя наемнический корпус располагался по левому флангу. Рыцарь криво сидел в седле, крепко стиснув положенный поперёк седла двуручник, и мечтательно смотрел вдаль.
– Мне тоже страшно, – будто смакуя каждое слово, проговорил он. – Вот смотрю я на эту ораву и, веришь, в штаны готов наложить. Это ничего, бывает. Со всеми бывает.
– Я не боюсь, – сказал Марвин.
Рыцарь скосил на него сочувственный взгляд.
– А… Ну, ты, может, и не боишься. Верю, – охотно кивнул он. – Я в твои годы тоже не боялся. Дурак был, думал, что меня убить нельзя…
– А разве можно? – спросил Марвин, роняя с ладоней остатки снега. – Вы ведь по-прежнему живы.
– Это только так кажется, парень, – ответил старый солдат и захлопнул забрало шлема.
Марвин последовал его примеру. И в который раз частая решётка забрала, благодаря которой окружающий мир становился таким обманчиво далёким, показалась ему тюрьмой.
– Равня-а-а-айсь! – заорал вдалеке генерал. Марвин набрал воздуху в грудь, выдернул меч из ножен.
Старый рыцарь снова заговорил, и его приглушённый шлемом голос слышался словно из-под земли:
– А будет жарко, ох, Ледоруб забери, жарко… Хоть погреемся. Вот, помню, когда-то при Балендоре…
Марвин не успел отреагировать на это слово – раздался сигнал к атаке, и ноги, непривычно и сладостно лёгкие без тяжкого веса поножей, сжали бока коня.
Потом все кричали, и он кричал – не зная и не помня, что, крик сам рвался из пылающей глотки. Было холодно, так холодно, что сталь забрала, казалось, примерзала к лицу, и Марвин почти обрадовался, когда одним из тысяч ударов, которые сыпались на него и которыми сыпал он, с него сбило шлем. Его будто выпустили на свободу – он глотнул всей грудью рвущий горло воздух и одним ударом снёс голову тому, кто только что выпустил его из этой тюрьмы. Всё тот же мелкий мокрый снежок тихо опадал на головы, поминутно слетавшие с плеч, а вверху надрывно и нетерпеливо кричали вороны, дожидаясь скорого пира.
Марвин рубил направо и налево, забыв мир, забыв себя, абсолютно счастливый – это единственные мгновения радости, которые теперь были ему дозволены – но почему-то никак не мог согреться, и чужая кровь, заливавшая его с головы до ног, тоже была ледяной. Перед глазами во всеобщем хаосе железа и тел мелькнуло лицо, похожее на лицо старого рыцаря, дравшегося при Балендоре; потом оно исчезло, а может, Марвину просто почудилось. Людей герцогини было много, работы – тоже, и это было так сладко…
Сладко, и всё равно холодно.
А потом он снова увидел – теперь в самом деле увидел, – и его бросило в пот. Так странно – словно до этого он не покрылся даже испариной.
– Лукас… Лукас из Джейдри, – прохрипел Марвин и обнаружил, что лишился голоса.
Он рванулся вперёд, подминая под конём своих и чужих, бешено оглядываясь в отчаянной попытке снова поймать этот взгляд. Он не понял, на чьей стороне бьётся Лукас – вполне может статься, что и на королевской, армия достаточно велика, чтобы они не пересекались во время стоянок, но это ничего не меняло. Кровь гулко колотилась у Марвина в висках. Ему не хотелось верить, что это лицо мелькнуло только на миг, и он снова потерял его из виду, как терял перед тем многих и многих. «Нет, он где-то здесь, – думал Марвин, – я же знаю, он где-то здесь…» Он скользнул помутневшим взглядом вокруг, выхватывая отдельные лица, и не сразу сообразил, как такое возможно – ведь в обычной бойне ничего не разобрать за сплошной завесой скалящихся окровавленных масок… И только тогда осознал, что битва почти кончилась, не продлившись и получаса. Людей герцогини всё-таки было намного больше.
Кто-то заорал позади него, и вдруг конь Марвина, вскинув морду, испустил истошный крик, больше похожий на человеческий вопль, чем на лошадиное ржание. Марвин скользнул в сторону, выдёргивая ноги из стремян, перешёл в кувырок и оказался на ногах, когда конь тяжело рухнул на бок, заливая землю кровью из распоротого брюха. Марвин задержал на нём взгляд всего на один миг, потом развернулся, рубанул снизу вверх – отрешённо, без участия сознания, в котором всё так же клокотала только одна мысль: он здесь, Лукас из Джейдри где-то здесь. Он отбил ещё несколько атак, одновременно разворачиваясь, споткнулся обо что-то, с трудом сохранил равновесие, выпрямился…
Белая земля была усеяна телами и обломками доспехов, кое-где вдалеке ещё дрались, а вокруг было чисто, совсем чисто, ни души…
И не было Лукаса из Джейдри.
– Где же ты, Ледоруб тебя раздери! – закричал Марвин и задохнулся криком, когда что-то с неимоверной силой ударило его по спине, в самый центр позвоночника, сшибая наземь.
Марвин рухнул в груду порубленных тел, еле успев подставить руку и чудом не выронив меч. Локоть врезался во что-то твёрдое, взорвался болью. Марвин мгновенно перекатился на спину, не глядя отбил обрушившуюся на него сверху атаку. Успел увидеть огромную фигуру, нависшую над ним чёрной тенью, – и болезненно обострившимся зрением выхватил птиц, выводивших стройные танцы над плечом этой тени, высоко-высоко… Он сумел парировать следующий удар, не имея сил ответить на него. Спину, казалось, сломали пополам, будто палку об колено. Но, к счастью, это только казалось – он чувствовал свои ноги, и в последней отчаянной попытке оттолкнулся ими от случайно попавшейся опоры, уходя от прямого удара, который должен был разрубить его пополам. Снова стало холодно, хотя пот заливал лицо, и волосы липли к вискам, залепляли глаза. Чудовищный удар сапогом по запястью наконец выбил из руки меч. Потом та же нога ударила в горло, перебив дыхание и вынудив запрокинуть голову к самому небу.
«Я не умру, я не могу, не умею…» – пронеслось в голове у Марвина, и одна из чёрных птиц, сложив крылья, камнем понеслась вниз. Стало совсем тихо, и Марвин снова почувствовал, как мокрый снег ложится на лицо. В белом свете зимнего для тускло сверкнуло лезвие, но Марвин не закрыл глаза.
И увидел, как блеск померк.
– Нет! Оставь его! Он мой!
– Какого беса?!
– Пять сотен! Сегодня же, у меня с собой, в лагере!
Было тихо, так тихо, так безнадёжно, безрадостно тихо. И чёрная птица всё падала и падала наземь камнем…
– Погоди… Это же… Ох, Ледоруб меня раздери, я и не узнал! Это тот щенок из Балендора?!
«Я же сказал, – подумал Марвин, – я сказал вам, что убью того, кто произнесёт при мне слово Балендор…»
А потом его словно калёным железом ожгло: щенок из Балендора.
Тот щенок из Балендора. Вот кто я теперь. Марвин из Фостейна стал Щенком из Балендора…
Тяжёлая нога убралась с горла. Ледяной воздух хлынул в пересохшую гортань.
– По рукам, Лукас. Он и правда твой.
А надо уметь проигрывать, малыш.
«Лжёшь, – подумал Марвин, глядя, как тысяча чёрных птиц камнем падает ему в лицо, – лжёшь, нет, нет, нет, я никогда не проигрываю, никогда не проигрываю, никогда не…»
