– Понятно.
– Так вот, шериф Берк до сих пор не смог обнаружить ни ее родителей, ни откуда она приехала или как тут очутилась. Если ее похитили и перевезли через границы штата, этим должно заняться ФБР, но на самом деле мы не знаем, куда обратиться, чтобы помочь Еве.
Я смотрю на девочку. Сейчас она, похоже, совершенно не обращает на нас внимания.
– Она хоть что-то говорит?
– Нет, ни слова.
– Это что-то физическое или последствия травмы?
– Доктор Дженкинс точно не знает. Прямых следов насилия нет. Во всех других отношениях она выглядит абсолютно здоровой. Всегда остается шанс, что она выйдет из этого состояния, с чем бы оно ни было связано. С ужасом думаю, через что пришлось пройти бедной девочке.
Мне неловко говорить о девочке так, словно ее нет здесь, когда она пристально на меня смотрит. Все в ней вызывает у меня напряжение: одежда, покачивание полуразвитой груди, этот идиотский леденец, втягивающий меня в сиропную бездну своими концентрическими кругами. Ева выходит на площадку за дверью и машет рабочим, как делаю я; те машут в ответ.
Строгая манера поведения Лили начинает меня заводить, как раньше.
– Что я могу сделать?
– Я хотела бы нанять частного детектива.
– Хорошо.
– Это может дорого стоить. И детектив может заниматься расследованием несколько недель или даже месяцев, при этом от его усилий будет мало толку.
– Ладно. Девочка останется с тобой?
– Да, в моем доме достаточно места, и, честно говоря, мне нравится жить с кем-то. Мы поладили, и она, похоже, начала осваиваться.
Глаза Лили опущены, по шее уже растекается симпатичный румянец. Я представляю, как ее большие розовые буфера раскачиваются, когда я беру ее сзади. Она знает, о чем я думаю, и ее руки тянутся к очкам, чтобы снять их, чтобы стянуть их наконец.
– Ты сам наймешь детектива или лучше это сделать мне? – спрашивает она.
– Сам. Я обращусь в агентство, чтобы они немедленно занялись нашим делом.
– Спасибо, Томас.
– Не за что, Лили.
Вызываю бригадира Пола в кабинет и говорю, что, возможно, Еве понравится экскурсия по фабрике. Он знает, что лучше не показывать недовольства, и берет Еву за руку, тут же очаровываясь концентрическими цветами ее леденца. Пол немного не в себе, и мне приходится взять его за плечо, чтобы вывести из этого состояния. Он ведет Еву по лестнице вниз, к ужасным механизмам и любопытным людям, которые шепотом называют ее девочкой с плоского камня.
Мы с Лили побеждаем мертвый воздух веков и судорожно влезаем в голом виде на письменный стол. Наши ногти и зубы царапают деревянный пол и стены, оставляя следы для будущей истории.
САРА НЕ ПРИВЫКЛА, чтобы за ней ухаживали, и ей нравится внимание. Глубокой ночью, когда Фред наконец провалился в прерывистый сон и кокаиновые кошмары, она приходит к нам в спальню. Ведет себя осторожно, что не лишено смысла. Джонас по-своему обаятелен, и тембр его голоса, исходящего из всех трех глоток, завораживает. Саре нравятся его стихи и бескорыстное внимание, хотя она даже не знает, какое именно тело принадлежит ему.
«И в агрессии утраты мы находим лишь задрапированную лесть у наших ног, а розы, шепот и усладу похвалы кидаем в пресное море нашей настырной памяти».
Сара не ложится к ним в кровать. Ей теперь выделена комната, а Доди спит со мной или в одиночестве в одной из пустых спален на третьем этаже. Сара сидит на полу, прислонившись головой к краю матраса, и вздыхает после каждой строфы Джонаса. Несмотря на физическое уродство, тройной хор голосов звучит вполне очаровательно.
Обычно мне нравится их слушать, но сегодня я не в настроении. Брожу по дому в поисках свежего воздуха и останавливаюсь у каждого открытого окна в каждом зале. Полка внизу у камина выглядит как-то странно, и мне требуется пара секунд, чтобы понять, что пропала обрамленная фотография с моими родителями.
В конце коридора слышен шум. Я иду на звук. К моему удивлению, вижу, что Фред проснулся. Обычно он, страдая от паранойи, не спит три дня подряд, а потом сваливается, но сейчас, должно быть, нюхает так много, что это вернуло его к жизни. Я без рубашки, и он смотрит на то, что может быть моей сестрой. Женственные черты на ребрах собрались в легкую гримасу.
– Она уходит от меня, – говорит он, обращаясь к ней.
– Похоже на то, – говорю я.
– Мы были вместе почти два года, и теперь она меня бросает, вот так, в каких-то убогих ебенях.
– Может, это к лучшему.
– Какое на хрен к лучшему! Как ты можешь так говорить? Послушай, у нас были планы, мы собирались в разные места. Она хотела писать сценарии, а я бы искал финансирование и был продюсером. Вот так все было. Но это? Что за чертовщина? Она идет вразнос и бросает меня ради какого-то непотребного существа!
– Только одной трети этого существа. Моего брата Джонаса.
– Да мне плевать, как их зовут! Ты что, не видишь, как эта хрень двигается и что она делает? Господи, это же не человек!
Он выскакивает из кровати – сплошной клубок сухожилий, мышц, костей, да еще несколько присосавшихся к нему клещей; он ведь всегда слишком возбужден, чтобы вытащить их. Ни жира, ни лишних частей или субличностей. Его разрывает маниакальное напряжение, каждая вена вздымается. Он бросается к бюро и начинает там рыскать, разбрасывая одежду, пустые флаконы и фрагменты сценариев. Он рассыпает тальк и детское слабительное, и похожее на гриб белое облако взрывается в воздухе, оставляя следы на потолке.
Фред трясет головой как пловец, у которого в ушах вода, но не может избавиться от заразного звучания. Мне его очень жаль, несмотря на то, что он такой засранец. Он зло косится на мои ребра.
– Думаешь, я недостаточно мужчина, чтобы удержать свою женщину? Думаешь, я не буду драться за нее?
– Нет нужды. Просто прими тот факт, что она уходит от тебя. Война окончена. Ты проиграл.
– Черта с два.
Черта с два – вот как. Фред теперь стал расходным материалом. У него нет ни причины, ни цели оставаться с нами, а может, никогда и не было. Войти в этот дом было все равно что попасть в зыбучие пески, и чем активнее он боролся, чем глубже проваливался, пока наконец не смог выбраться. Сара, однако, останется здесь. Чем это кончится, я не знаю, но ей решать.
Фред продал бо?льшую часть своего имущества несколько дней назад, чтобы купить наркотики. Видеокамера и цифровой магнитофон давно исчезли, как и все ценные вещи из дома – телевизор, стерео, мелкая наличка, мои часы и другая ювелирка. Это не имело для меня значения, за исключением обрамленной фотографии моих родителей, которую он снял сегодня.
Я обыскиваю комнату, пока он продолжает разбрасывать кругом вещи. Мы оба копаемся повсюду. Он оглядывается и говорит:
– Что ты делаешь? Эй ты, как там тебя зовут? Послушай, это мое! Убери руки. Это мое.
Фотография наполовину вынута из рамки, стекло треснуло. Я оборачиваюсь, и тут Фред вынимает из-под матраса один из наших кухонных ножей. Он еще более оторвался от реальности, чем я думал. Он смотрит вниз, на лицо на ребрах, и спрашивает:
– Что это? Что ты сказала мне, чертова сука?
Я прислушиваюсь, но ничего не слышно.
Он действует быстро, но неуклюже. Резко бьет ножом, однако промахивается на шесть дюймов. Мне даже не пришлось отступать. Он пытается ударить снова, метя в ребра, где проступает лицо моей сестры, и я резко отдергиваюсь влево, хватаю его за запястье и сгибаю назад, все дальше и дальше, пока он не роняет нож. Я продолжаю сгибать запястье, пока хруст мелких костей не становится достаточно громким, чтобы заглушить декламацию Джонаса, и зажимаю рукой скользкие губы Фреда. Тот визжит под ладонью, а я усиливаю давление, чувствуя, как трещина дюйм за дюймом поднимается вверх по локтевой кости.
Он все смотрит на лицо до смерти напуганными глазами, пока я шепчу ему в ухо:
– Слушай, я разбавил твой кокс метамфитамином, и он еще лучше, чем тот, к которому ты привык. Ты слишком часто бодяжил свою дурь. Если собрался что-то делать – так делай хорошо. Ты сегодня уезжаешь, Фред, и уезжаешь без Сары.
Он бьется как рыба, вынутая из воды, и я убираю ладонь, чтобы его было слышно.
– Нет! Моя рука! Нет, ты…
– Мой брат любит ее, и она, я думаю, начинает влюбляться в него. Смирись с этим несколько странным фактом.
– Несколько странным! Ой! О боже… боже, послушай…
Это плохо кончится, когда Сара протрезвеет, и, возможно, кончится сумасшествием, но так почти всегда. Я говорю ему:
– Скажи спасибо. Во всем этом есть утешение, новая надежда для всех. Так порадуйся ей.
Отпускаю его, и Фред со стоном падает на колени. Несмотря на сломанную руку, его переполняет облегчение оттого, что я наконец его отпустил. Сую ему в карман сотню баксов, тащу вниз в гостиную и выталкиваю через парадную дверь на крыльцо. Он скатывается по ступенькам на лужайку, продолжая стонать в унисон с ритмом виршей Джонаса, а также с криками гагар и стрекотом кузнечиков.
Мэгги, скрытая ивами, бдит на своем посту.
ТЯЖЕЛОЕ ГРОХОТАНЬЕ ГРОМА в тучах, движущихся на восток, нарастает по мере приближения ливня. Река уже неистовствует, поднявшись на полфута выше обычной высоты. Крутые выступы берегов высвечиваются при каждом ударе молний, а небо приобрело цвет трехдневного синяка. Даже пинатель собак, должно быть, сидит дома. Нет ни следов двенадцатого размера, ни грязных отпечатков на собачьей шерсти. Собаки снова берут угощения от хозяев, повиливая хвостами. Но они продолжают выть, и причина известна.
Когда наконец разражается дождь, мир начинает выглядеть иначе, но не чистым и свежевымытым, а гладким и блестящим. Вода пульсирует под оконными стеклами. Она стекает по деревьям и домам, проглатывая нас и выпивая. Видно, как она обтекает шпили, острые выступы и капустные пальмы, постоянно борясь за внимание окружающих.
Проезжающие машины врываются в этот непрекращающийся шум более мягкими звуками – брызги, всплески, хруст под колесами и визг тормозов. Все лучше, чем постоянный барабанный грохот и шум ветра. Широколобые сцинки носятся по стенам и падают в воду. Молнии свирепо проносятся по небу, и от этих внезапных разрядов волосы встают дыбом. Барабанные перепонки готовы разорваться. В лесах вспыхивают пожары, но ливень тут же их тушит. Почти хочется увидеть бушующий огонь, потому что это стихия, которая может хотя бы на миг возникнуть наперекор ливню.
На парковке у Лидбеттера внезапно образовалась куча трупов. За две ночи трех пьяных нашли утонувшими в лужах почти полуметровой глубины, которые образовались с одной стороны обочины, где уклон сильнее. Мужики весом под сто килограмм, чьи двухметровые кишки были полны пива, медленно кружились по остановившемуся водостоку, сжимая в руках цепочки для ключей. Стоит вырубиться в подобный ливень – и ты мертвец.
Лачуги в заболоченном поселке сливаются с лавиной грязи и скатываются в трясину. Ветхие хижины на окраине округа Поттс просто разваливаются на куски, и семьям приходится перебираться в трейлеры и курятники.
Доди, которой раньше нравилось танцевать под дождем, бегать по двору и умолять меня присоединиться к ней на качелях, теперь ненавидит журчание льющейся воды и стук по крыше. Она не может заснуть и просто лежит скрючившись в ногах кровати. Ей нужна компания, и я перехожу с ней в другую комнату.
Она не часто вспоминает о том, что была отдана в уплату собственной матерью, но сегодня, похоже, исключение. Доди хмуро смотрит в потолок. Вельма Кутс знает заклинания, которые сдержат подобную бурю, и зелья, предназначенные для того, чтобы не пропустить сюда скрытое зло. Дождь колотит по стенам так, словно стучат и рвутся внутрь проклятые души. Зачем им это нужно, я не знаю.
Доди закрывает уши и издает приглушенный вскрик. Простыни туго облегают ее гибкое тело, подчеркивая каждый безупречный изгиб.
– Я больше не могу это выносить, Томас. Я чувствую, как здесь бродят демоны.
– Это кончится через пару дней.
– Такие ураганы сами по себе не останавливаются, нужно что-то сделать, чтобы дождь прекратился. Это ураган из душ, говорят бабки. Мертвецы хотят вернуться, неся с собой все людские грехи. Мама знала бы, что делать.
– Ты хочешь навестить ее? Я отвезу тебя утром.
– Я никуда не пойду.
Она говорит так, словно ливни и то, что за ними стоит, пришли за ней или за мной.
– Ты не чувствуешь, насколько они нас хотят?
– Нас?
– Всех нас.
Мы не можем позвонить ее матери, поскольку у Вельмы Кутс нет телефона. Это необычно даже для округа Поттс, но не является чем-то неслыханным.
– Уже поздно, Доди, постарайся заснуть. Может, к утру все прекратится.
– Тебе нужно ехать, Томас?
– Что?
– Ты поедешь.
– Куда?
– К маме. Узнать, что делать.
Я поправляю одеяло вокруг нас.
– Если действительно можно что-то сделать, почему она этого уже не сделала?
– Наверно, ей нужна помощь. У мамы есть сила, но она не способна защитить весь Кингдом Кам в одиночку. Она так долго несла это бремя на своих плечах, и оно все тяжелее.
Я не усмехаюсь и не задаю вопросов. Если решу глумиться и спорить о том, что происходит в округе Поттс, никогда не остановлюсь и закончу как мой отец.
– К ней может присоединиться другая колдунья.
Ветви царапают черепицу, дерево скрипит о дерево. Мне нравится этот знакомый звук, но Доди вздрагивает так, словно снаружи притаился детоубийца. Пот стекает по ее шее и капает мне на ноги. Ее страх опьяняет и возбуждает, но одновременно и отрезвляет. Мне хочется грубо взять ее, но комната наполняется отстраненным ужасом. Интересно, что происходит у Сары и братьев и чувствуют ли они то же самое? Или безмятежно спят и видят во сне друг друга? Кажется, я слышу чей-то разговор.
Доди прижимается к моей груди, влажная простыня неприятно облегает нас. С ее сосков свисают капли пота. Я отчаянно хочу ее и совсем не хочу.
– Может, дело в той девице с плоского камня и в том, что там случилось, – говорит она. – Или в том, что еще не случилось и что нужно сделать.
– Что ты имеешь в виду?
Я всегда знал, что Вельма Кутс отдала мне Доди не в уплату за починку проклятой крыши и выведение глистов у пары больных коров. У сделки был другой смысл. Это нормально. Когда Доди смотрит на меня так, я снова вспоминаю, что это правда, и понимаю, что на самом деле она здесь, чтобы шпионить за мной по какой-то причине. В ее бегающих глазах читается настоящая паника, и притворство полностью слетает, когда она дрожит в моих руках. Мне понятна задача, но непонятна цель.
– Чего твоя мать хочет от меня? – спрашиваю я.
– У тебя есть сила, Томас, больше, чем у любой ведьмы. Больше, чем у всех них вместе взятых. Есть сила в именах, и это твоя семья дала название городу. В каком-то смысле вы и есть город, а мы являемся вами.
– Доди, мне кажется, ты немного увлеклась…
Но она не увлеклась. Я держу ее на кровати достаточно долго, пока голова у нее не опускается, а дыхание не становится легче. На коже высыхают странные солоноватые потеки.
Она засыпает под шепот Сары и Джонаса внизу, в гостиной. Жду, пока она скатится с меня, и укрываю одеялом.
Еду на пикапе в поселок, осторожно двигаясь по залитым дорогам. Несколько раз приходится останавливаться и убирать мусор, чтобы проехать. Когда я добираюсь до лачуги Вельмы Кутс, она стоит в дверном проеме, сердито глядя на потоки дождя. Ждет меня.
– Долго же ты ехал, – говорит она. – Я начала думать, что ты не появишься.
