Я вхожу внутрь. Приятно видеть, что даже на этом проливном дожде и сильном ветру крыша, которую я чинил, уцелела. На огне стоит извергающий ядовитый пар медный котел, где плещется черная жидкость. Рядом на столе лежит короткий изогнутый нож.
– Какого черта тебе от меня нужно? – спрашиваю я.
– Добавь немного крови и уксуса сюда, в горшок.
– Уксуса?
– Немного семени.
– Семени?
– Спермы.
– Ты издеваешься, что ли?
Она говорит всерьез, и ее лицо настолько искажено, что челюсти кажутся съехавшими с привычного места.
– Зло пришло и ищет нас. Оно здесь и останется так или иначе. Плохое станет еще хуже. Демоны и духи, они вооружены и на свободе. Ты знаешь это и веришь этому, иначе тебя не было бы здесь.
Она поджимает губы и медленно оглядывает меня, словно видит в последний раз.
– Кстати, вскоре приедет карнавал. У нас осталось совсем немного времени.
– И какое отношение я имею ко всему этому?
– Каждый приносит свою жертву, – говорит она. – Ты что, до сих пор не понял?
Я мотаю головой, но все так и есть. Беру изогнутый нож и режу руку над кипящим отваром. Когда кровь попадает в жидкость, та шипит и булькает. Языки пламени извиваются и искрят, словно пьют из горшка. Я помню, как отец потерпел неудачу, пытаясь изменить эти древние обычаи, и как поражения и близорукость привели его в недра единственной надежды нашего Кингдом Кам – несчастной фабрики.
Вельма Кутс протягивает бинт, и я перевязываю рану.
– Теперь семя.
– Нет.
– Мне оно нужно!
– Извини, я найду лучшее применение для своей спермы, чем ты.
Она чуть не подпрыгивает от раздражения.
– Придется. Без нее магия не сработает, как надо!
– Делай, что можешь.
Она берет нож и направляет его в мою сторону, словно хочет на мне опробовать. В лезвии ножа, блестящем от моей крови, отражается огонь. Я смотрю на нее и жду, действительно ли она сделает такое движение. За свою жизнь она охолостила не меньше тысячи свиней. Грохот ливня усиливается, но крыша пока держится. Я могу этим гордиться, если больше нечем. Почему, черт возьми, нет?
Она рычит от злости и вонзает нож в деревянный стол.
– Тогда, что бы здесь ни случилось, это будет на твоей совести. Ты слышишь, Томас? На твоей.
– Конечно, на моей, – отвечаю я. – Что ж тут нового?
Четвертая глава
КТО-ТО ЗОВЕТ МЕНЯ ПО ИМЕНИ.
Она жалобно умоляет о помощи, так, как нам всем нравится.
Ночью я просыпаюсь и обнаруживаю, что братья разговаривают с лицом. Они раскачиваются в темноте, единая слившаяся масса тел – или одного тела. Себастьян в бреду от ярости, его жалобы исходят из трех глоток, как по разным нотам, хорошо гармонирующим со слабым шарканьем в стиле ду-воп. Они смотрят друг на друга, полные беззаветной любви, злости и сожаления, и каждая треть их мозга кипит от воспоминаний и потребностей.
Здесь нет ни Сары, ни Доди, но я чувствую женское присутствие, отчего во мне вздымается ревность. Они хотят ее и пройдут через меня, чтобы заполучить желаемое. Я прислушиваюсь в надежде услышать ее голос, но не слышу ничего, кроме яростного шепота братьев; не чувствую ничего, кроме губ, что-то вытворяющих на моем боку. Слишком темно, чтобы понять, кто из них ее целует. Может, они целуют ее по очереди, и каждый приближает свое лицо в присущей только ему манере.
Я пытаюсь погрузиться в себя, осознавая каждый вдох, каждое биение моего единственного сердца. Холодок в животе и холодное прикосновение их ртов. Иду еще дальше вглубь, надеясь найти мышцы, которые заставят ее глаза моргнуть, маленькие едва заметные ноздри – глубоко вздохнуть, неправильные скулы, красивые мочки ушей.
Никого нет. Это синяк или шрам. Коул всхлипывает, а Себастьян кусает меня от ненависти за бок. Ураган ни в какое сравнение не идет с его возбуждением. Возникает боль, но я не уверен, что она моя. Кровь густо пропитывает матрас. Они улепетывают, судорожно крутя конечностями и как бы специально задевая все вокруг; на бегу один из них смеется.
Я встаю и включаю свет. Дождь барабанит по крыше, дом скрипит и оседает. Братья лежат под простыней, вздрагивают, притворяются спящими, просто изводят меня. Иногда так бывает.
Вдруг комната наполняется громким шумом. Это начинает падать огромное дерево. Звук такой, словно весь дом разваливается под многотонной тяжестью вековой истории. Стропила качаются, шум дождя куда-то растворяется – и на мгновение повисает полная тишина, как перед ударом грома.
Дуб рушится прямо за окном. Все его бесчисленные ветки извиваются как змеи, и от удара о землю грязь и щепки разлетаются в стороны, будто при взрыве.
Я отбрасываю простыню и хватаю Себастьяна, поднимая его жалкую оболочку, которая тащит за собой остальных. Все рты приходят в движение, все говорят одновременно разные слова, тройным голосом, о разном; полная какофония тона и смысла.
Смысла в их словах нет, в моих тоже. Я кричу, но сам толком не понимаю о чем. Распространяюсь обо всем, и у меня хватает своей злости. Злость раздирает меня, даже когда все хорошо, все делают всё, что могут. Пытаюсь посмотреть брату в глаза, но не могу – он же все время повернут лицом к другим, смотрит на Коула, который продолжает всхлипывать.
– Почему ты меня укусил?
– Я этого не делал, – говорит Себастьян всеми глотками.
– У меня кровь.
– Нет, не у тебя.
Кровь капает и оставляет пятна на полу. Ее стук слышен даже при разгуливающем по дому ветре. Он намеренно изображает тупость или играет словами… хочет сказать мне, что не у меня идет кровь, а это лицо, которое может быть лицом моей сестры, – оно укушено и кровоточит? Он хочет добиться от меня признания? От их огромного мозга всего можно ждать.
– Мне больно.
– Нет, не тебе.
Я хочу ударить его, но тогда разобью руку об этот тройной череп. Иду в ванную, чтобы отмыться, и рассматриваю все линии и впадинки на моем боку. Ищу знакомые черты лица, но вижу только следы зубов Себастьяна.
Может, она теперь с ними – прикрепилась к груди, подмышечной впадине или свисает с коленной чашечки – любимая и наконец желанная, наконец-то ей повезло.
ТАЩУЩИЙ ЗА СОБОЙ свое прошлое как жерновой камень, частный сыщик входит в мой кабинет.
Его зовут Ник Стил, и два месяца назад его жена, с которой он жил восемь лет, умерла от лейкемии. Он говорит это ровным голосом, лишенным эмоций. Его веки полуопущены, словно открыть глаза полностью для него – испытание. Руки у него тонкие, но запястья на удивление крепкие. Ремешок для часов слишком туго затянут, и из-под него торчат грубые черные волосы. На ладонях – мозоли, первые две костяшки пальцев взбухли и покрыты шрамами. Он много лет изучал боевые искусства – думаю, какой-то японский стиль. Ни одно из духовных учений не помогло ему справиться с потерей.
Я дал ему папку, содержащую полный отчет о ситуации касательно Евы, и еще одну – с материалами по любителю пинать собак. Приложены карта округа, имена и адреса всех непосредственных участников, фотографии Евы, ключи от джипа, который я арендовал для него, и чек на три тысячи долларов.
– Почему я? – спрашивает он.
– Ваша специализация – пропавшие дети, и вы достигли в этом больших успехов.
– В Лос-Анджелесе. Здесь совершенно другой мир.
– Вы серьезный человек.
Он моргает, пытаясь все обдумать. Он знает, что это неправильно, но слишком занят смертью жены, чтобы развеять туман прошлого. Его разбитое сердце так заметно, что можно сказать – он приживется в Кингдом Кам. А вот если бы попытался обольстить жителей округа Поттс, солгать им, спровоцировать, запугать их или добродушно шутить – они бы только пожали плечами.
– У вас речь не о пропавшем ребенке, – говорит он. – Вы ребенка нашли.
– Надо думать, тем сложнее для вас.
– Верно, – соглашается он. – В деле с пропавшим ребенком почти всегда участвуют родители, члены семьи, соседи или педофил, уже попадавший в тюрьму. Суть в том, чтобы изучить домашнюю ситуацию и вычислить подозреваемых среди соседей.
– Может, что-то подобное было и здесь.
– Может, – говорит Стил. – Если ее доставили сюда намеренно.
– Это рабочая теория.
Гром звучит как контрапункт нашим голосам, заполняя грохотаньем паузы, медленно и ритмично, словно волны, бьющиеся о борт. Стила шум нервирует. Собственно, я тоже к третьему дню начал нервно на него реагировать. Он настолько эмоционально подавлен, что сумеет совладать и с обычаями жителей города, и с плохим отношением со стороны наших ведьм. Те испытывают недоверие, но всякий с такими глазами имеет лучшие шансы на хороший прием.
– Она все еще ничего не вспомнила? – спрашивает он.
– Она так говорит.
– Вы словно не верите ей, – кивает Стив.
– Полагаю, что такое возможно.
– Но маловероятно.
– Да.
Ник Стил слегка ерзает на сиденье, смотря в окно на бегущие по стеклу ручейки дождя.
– Вы знаете этих людей. Подозреваете кого-нибудь?
– Я даже не уверен, что было преступление.
Он проглядывает список имен.
– Святой орден Летающих Валенд – это что еще за чертовщина?
– Монастырь поблизости.
– Звучит как культ.
– Думаю, так и есть.
– Как они тут могут быть замешаны?
– Аббатство притягивает к себе искателей.
– Искателей?
– Именно так. Люди ищут чего-то, что заполнит их жизнь. Бог, вера, а может, уход из большого города. Некоторые остаются, но большинство – нет. Девочку нашли в месте, которое мы называем плоским камнем. Это древняя каменная плита, которая, возможно, имеет языческое или псевдорелигиозное значение.
Уголки его губ чуть поднимает что-то весьма похожее на слабую улыбку.
– Вы правда в это верите?
– Мой отец верил.
Несмотря на свое нынешнее психическое состояние, он хитрый, уверенный в себе и уже ознакомился с делом. Стил еще не растерял свои инстинктивные навыки. Он может спросить меня, о чем угодно, но знает, что я могу сам оказаться виновным, играть с чужими жизнями, желать быть пойманным. Он оценивает реакции и изо всех сил пытается меня раскусить.
– Как вы думаете, что произошло? – спрашивает он.
Я мог бы сказать, что девочку принесли на плоский камень, чтобы принести в жертву старому богу или, возможно, новому. Или что она – демон в изгнании. Или нимфетка, за которой тянется шлейф разбитых сердец мужчин средних лет, таких, как он сам. Она только притворяется восьмилетней. Еве может быть тринадцать или четырнадцать, или она живет вечно.
– Так я именно за это вам и плачу, Стил, – чтобы вы это узнали.
Видно, что он застрянет в Кингдом Кам вне зависимости от того, раскроет дело или нет. Он проведет кучу времени, опрашивая девочку и разговаривая с Лили. Печаль останется внутри него, но похоть даст о себе знать. Каждый день он будет сидеть среди голых стен маленького пустого домика Лили, встречаясь с ее строгим взглядом и разглядывая смутно видимые пропорции ее тела. Каждый день он будет подмечать все больше: наклон больших грудей, изгиб лодыжки, то, как она снимает очки и сжимает в зубах пластиковую ручку, высовывая кончик язычка.
За шесть недель они могут пожениться или умереть, и если истинная природа Евы не будет раскрыта, он может обнаружить, что сам стал ее отцом.
ОНИ ПРОДОЛЖАЮТ СОБИРАТЬСЯ в темных недрах кабака Ледбеттера, не обращая внимания на молнии и на то, что вода поднялась почти до номерных знаков на машинах, чтобы разделить друг с другом свои беды. Это привычка. Это обряд.
Вербал Рейни, допивая третий кувшин с пивом, швыряет кружку о стену, на которой висит голова дикого кабана, и кричит:
– Черт возьми, хоть бы Глория вернулась к своему мужу!
Другие отвечают с глубокой симпатией, находя самые успокаивающие слова:
– На хрен эту суку!
Вербал скребет свою трехдневную щетину и погружается в глубокую задумчивость. Созерцательное настроение заставляет его заглянуть в почти пустой кувшин с пивом, и бармен приносит ему новую кружку, взяв плату за разбитую.
