– Представляешь, как расти во всем этом?
– Нет, – отвечает Эви.
– Наверное, девушке еще и хуже, – говорю я, придерживая ей дверь.
Мы садимся за наши обычные парты. Нет, мы не занимали себе стулья специально, просто нас каждый день тянет на одни и те же места. Нас всегда четырнадцать – учеников последнего класса, выбравших физику как профилирующий или второстепенный предмет. На биологии с ее подготовительными курсами для одаренных и кодинге с будущими работниками «Гугла» почти в два раза больше народа.
Профессор Льюис эффектно врывается в класс и включает старомодные электронные часы. Они вспыхивают цифрами «24:00:00» и начинают обратный отсчет.
– Промежуточные экзамены – завтра, – говорит он, знаменуя начало урока. – Сегодня – повторение пройденного. Учим вечером. А то – вы знаете, как называют физиков, проваливших экзамены? – На приманку никто не клюет. – Инженеры.
Профессор Льюис немного консервативен.
Он переходит к уравнениям для завтрашнего экзамена. Я лихорадочно их переписываю, а Эви даже не обращает внимания. Она рисует какой-то узорчик в углу тетрадного листа, и я надеюсь, что он не имеет отношения к экзамену, потому что я понятия не имею, что это такое.
Профессор Льюис отключает проектор и говорит:
– Прежде чем мы перейдем к домашней работе, хочу напомнить, что последний срок подачи работ на «Фронтир» наступит раньше, чем вы успеете оглянуться.
Эви застывает. «Фронтир» – это как Нобелевская премия и «Оскар» разом для физиков-старшеклассников. Ты подаешь работу, которая должна включать в себя как минимум незаурядные математические расчеты, а финалистов приглашают на конференцию, где их работы представляют судьям. Приглашение на конференцию практически гарантирует тебе поступление в лучшие университеты страны. Попал в пятерку лучших – получил стипендию.
Работу Эви выбрали в прошлом году, но перед конференцией у нее случился нервный срыв, и она так и не выступила. Интересно, о чем она думает.
Профессор Льюис собирает наши домашние работы – многоэтапные задачи про волчки разных размеров, срезает с них наши имена и начинает пришпиливать листки к пробковым доскам по периметру кабинета.
Я смотрю на Эви и сочувственно улыбаюсь. В прошлом году, когда мы начали решать более сложные задачи, профессор Льюис ввел эту стратегию аудиторного обучения – «проходку». Он развешивает наши работы, нумерует и просит выбрать лучшее решение. Цель, как он говорит, – оценить чужие работы, не прибегая к категориям «правильно-неправильно».
Эви терпеть не может эту практику. Во-первых, ее не впечатляют решения других, ведь они не так продуманны, как ее собственные. А во-вторых, она всегда побеждает, а это означает, что ей приходится при всех беседовать с профессором Льюисом.
Я встаю, помогаю Эви подняться и чуть-чуть, ободряюще, сжимаю ее ладонь. Мы идем через весь класс. Как всегда, я сразу же узнаю ее решение. Половина – такая же, как у всех остальных, но есть уравнения, которые мы еще не проходили, а ответ точно такой же, как у меня. Я пишу номер ее работы на своем стикере, когда Лео, стоящий позади меня, говорит:
– Это шикарно.
Он ведет пальцами по работе Эви, и я испытываю иррациональное желание сбросить его руку с листка. Но вместо этого я смотрю на Эви, которая застыла напротив другой работы. У меня появляется скверное предчувствие.
Я возвращаюсь к ней и спрашиваю:
– Тебе что-то понравилось?
– Только посмотри, Калеб. Какая прелесть.
Она касается работы пальцами с той же почтительностью, которую Лео выказывал ее работе на другом конце класса. Поверить не могу, что меня силой усадили на первый ряд наблюдать за первой романтической историей Эви. Я ничем подобное не заслужил.
Не говоря ни слова, я возвращаюсь на свое место. Когда я оборачиваюсь на Лео, то вижу, как он смотрит на Эви. И она смотрит на него в ответ, пусть признавать это для меня смерти подобно. Работы анонимны, но Эви знает, что больше никто не смог бы придумать решение, которое ее так захватило.
У Лео голубые глаза и лохматая шапка каштановых волос, поэтому он похож на члена мальчиковой группы. Он перевелся в Ньютон в начале этого года и пока еще не нашел себе место. Он был мне вполне симпатичен, пока не проявил интереса к Эви, но теперь я понимаю, что ошибся.
Когда профессор Льюис отправляет нас по местам, он объявляет, что решение Лео набрало больше всего голосов.
– Как демонстрирует работа мистера Макгилла, математика должна достигать определенной цели. Передача информации. Ясность. Даже красота. Недостаточно просто быть правым. – Он срывает одну из работ со стены и бросает на стол Блейку. – Хотя это вполне неплохое начало, мистер Уинтерс.
Потом он разбирает с Лео задачу, прежде чем перейти к вопросам. Марго Ханна поднимает руку, перебрасывает копну темных волос через плечо, широко распахивает голубые глаза и улыбается Лео. В первый год меня слегка увлекла красота Марго, и я надеюсь, что Лео постигнет та же участь. Но он игнорирует Марго, как и профессор Льюис, который спрашивает:
– Серьезные вопросы будут?
Лео говорит:
– Будет ли против правил спросить, кому принадлежит работа номер три?
– Это работа мисс Бэкхем. Правильно, как всегда.
– Не просто правильно, – не соглашается Лео. – В ней убрана абсолютно вся ненужная информация. – Он поворачивается к Эви. – Это элегантное решение.
Она не краснеет и не отводит взгляд, но с довольной улыбкой отвечает:
– Спасибо.
Кара шепчет Марго:
– Кажется, тебе надо было больше времени тратить на домашку и меньше на свою прическу.
И я думаю: «И тебе, и мне тоже».
ЭВИ
У нас с Калебом есть пятнадцать минут перерыва между уроками, и почти всегда мы проводим их в главной рекреации, поглощая разные виды кофеина.
– Ну что, – говорит Калеб, – каково это – лишиться титула королевы «проходки»?
– Переживу. Наверняка профессор Льюис был рад, что победил профильщик по физике.
– Не говоря о том, что он – мужского пола, – добавляет он.
– Не думала, что ты заметил.
– Будь на твоем месте кто другой – я бы не заметил, но это ты. Иногда ты отвечаешь на вопрос, и он так удивляется. Как будто кто-то научил обезьянку матану.
Я смеюсь.
– Спасибо. Теперь я знаю, что ничего не выдумала, и мне легче.
Несмотря на мои оценки, профессор Льюис относится ко мне с пренебрежением, которое сложно понять иначе, нежели протест: как это так, девушка – и с успехами в математике.
– Наверное, я должна была почувствовать солидарность, когда профессор Льюис отчитал Марго, – говорю я. – Но честно, я не больше чем он хотела слушать ее вопрос, который явно никак не касался физики. Это что же получается, я предаю свой пол?
– Не думаю, что у тебя есть обязательства перед всеми девушками мира. – И помолчав, он добавляет: – Особенно перед теми, кто строит глазки Лео Макгиллу.
– А это тут при чем? – не понимаю я.
Калеб улыбается. Я не знаю почему. Марго нравится мальчикам. Но я к этому не имею отношения.
Уходя от ответа, он говорит:
– Расскажи, над чем ты работаешь для «Фронтира».
Наверное, он видел мои эскизы. Не надо было заниматься ими на уроке, но я не могу выкинуть символы адинкра из головы. Вот только уж кто-кто, а Калеб не должен воспринимать их всерьез. В том году я была в восторге, когда мою работу приняли. Но чем ближе становился «Фронтир», тем больше на меня давила мысль о том, что мне придется стоять на сцене перед залом, полным незнакомцев, в месте, где я никогда не была.
В итоге я так и не добралась даже до Сан-Диего, не то что до конференции. Мы с родителями приехали в аэропорт, но у терминала я начала дрожать и всхлипывать. И не смогла сесть в самолет. Это был один из моих самых страшных срывов за несколько лет. И я не могу пережить это снова. Ведь теперь я наконец чувствую, что контролирую свое состояние.
Я говорю Калебу:
– Ты знаешь, что я не пойду на «Фронтир». Я пыталась. Ничего не вышло.
– Вышло бы, будь с тобой я, – говорит Калеб. А когда я пытаюсь протестовать, он берет мою руку и сплетает наши пальцы: привычка из детства. – Не просто за компанию, а делать вместе презентацию. Чтобы ты не стояла на сцене одна.
Возможно. С Калебом мне спокойно. И он отлично знает – возможно, лучше всех, – когда я чувствую, что с меня хватит. Но я не уверена, как это можно устроить. На «Фронтире» существуют четкие правила по интеллектуальному вкладу. Единственная возможность для него быть рядом со мной на презентации – в роли соавтора. Ему нужно будет отвечать на вопросы о его вкладе в решение задачи, так что проект должен включать в себя кодинг. Я обожаю Калеба, он творит чудеса с компьютером, но математика уровня «Фронтира» ему неподвластна.
– Давай я подумаю.
– Хорошо, но не слишком долго. – Он отпускает мою руку и встает. – Гуманитарка?
Я киваю и иду за ним.
По-хорошему, мне бы надо сейчас думать о совмещении кодинга и символов адинкра (бредовые дискуссии на уроках гуманитарных наук не заслуживают моего внимания), но вместо этого я размышляю о совете Аниты – завести друзей. Лео удивил меня на физике. Его решение не было таким чистым, как мое, но отлично объясняло задачу. Возможно, Анита права, и есть те, с кем стоит знакомиться.
В столовой я беру сэндвич с жареным сыром и яблоко и сажусь рядом с Бекс и Калебом. Калеб ни с кем не встречается, поэтому четвертое место за столом пустует. Так что зря я так удивляюсь, когда Лео спрашивает, занято ли оно.
Я смотрю на него с чувством легкой паники. Почему-то то, как он на меня смотрит, отключает языковой центр в моем мозгу. Я поворачиваюсь к Бекс и Калебу, ища помощи. Когда к нашему столу подходят новенькие, они обычно не надеются сесть рядом со мной.
Лео неуверенно улыбается, и от этого мне ничуть не проще найти слова.
– Похоже, вопрос труднее, чем я думал, – говорит он.
– Садись, – говорит Бекс, переводя взгляд с меня на Калеба, который почему-то застыл точно так же, как я. – Лео, верно?
– Да. Спасибо. – Лео кивает на остальных в столовой. – Я как-то нигде не прижился. Сложно, когда все друг друга уже знают.
Я тут же проникаюсь сочувствием. Бекс приняла меня довольно быстро, но, если бы в первый месяц рядом со мной не было Калеба, не знаю, что бы я делала.
– Ты из Южного Ньютона? – спрашивает Бекс, и я страшно благодарна за то, что она поддерживает разговор, так что клянусь ходить за печеньем каждый раз, как она попросит, а не жаловаться, что не хочу отрываться от работы.
Южным Ньютоном мы называем еще одну частную школу, которой управляют ньютонские попечители. Официальное наименование у нее нелепое – «Рыцари Пифагора» – и учатся там только мальчики. Бекс постоянно из-за этого возмущается, хоть она и не хочет ехать в Луизиану, где эта школа находится.
Лео кивает.
– И как мы выглядим в сравнении?
– Предпочтительно, – отвечает он, глядя на меня. Что это значит?
Мимо проходит Сара-Кейт Куинн, одна из подруг Бекс по футбольной команде, и Бекс вытягивает руку за голову, чтобы дать пять. Сара-Кейт останавливается и кивает Лео. Потом говорит: «Эви, Калеб», – глядя на каждого из нас. Когда она произносит наши имена, ее голос слегка сочится ядом, и Лео поднимает брови.
Бекс объясняет:
– Калеб и Сара-Кейт встречались в том году.
– Три месяца постоянного ора, – говорит Сара-Кейт.
Калеб откидывает с глаз светлые волосы и смотрит на нее.
– Не постоянного ора, – мягко говорит он. И что-то в его манере общения с ней заставляет меня чувствовать себя совсем маленькой. Как будто вокруг – целый мир, о котором я ничего не знаю.
Сара-Кейт улыбается Калебу.
– Может, я и припомню пару моментов, когда мы были заняты другим, – говорит она, а потом уходит и садится за свой стол.
– Калеб встречался со всеми девочками нашего класса, – говорит Бекс.
– Исключая присутствующих, – добавляет Калеб. И через мгновение вспоминает: – И Келли с Алексой.
– Они вместе, – уточняет Бекс для Лео.
– Это все может показаться хуже, чем есть на самом деле, – продолжает Калеб. – Девять девочек за три года – это не так уж много. Особенно если учитывать, что Марго продержалась только два дня.
Два дня – уже слишком много, на мой взгляд. У Марго нет проблем с успеваемостью, но все свободное время она болтает о видео с котиками, каналах с распаковкой на «Ютубе» и лучших кафе, где можно купить баббл-ти. Мне это не нравится.
И сколько бы ни прошло времени, я всегда буду помнить, что Калеб подумал, будто встречаться с Марго – это хорошая идея. Это его не красит.
Калеб смотрит на меня и говорит:
– Будь снисходительнее. Мне было четырнадцать.
– Это не оправдание.
Лео, как мне кажется, пытается сменить тему и говорит:
– Сара-Кейт такая спокойная. Почему вы вечно кричали?
И Калеб, и Бекс кидают на меня быстрый взгляд, а потом отводят глаза. Я изучаю свою тарелку.
– Эви и Калеб выросли вместе, и между ними прямо такая куртуазная любовь, – говорит Бекс, указывая на нас. В том году она посчитала, что легенды о короле Артуре, которые мы проходили по английской литературе, до смешного наглядно описывают нас с Калебом. – Сара-Кейт не смогла принять священную и не плотскую природу их отношений.
Калеб закатывает глаза, но не спешит не соглашаться. И я тоже. Это не самое плохое описание того, что между нами происходит.
После обеда Лео говорит, что у него есть вопрос по физике, и предлагает проводить меня на математику. Он спрашивает об одном из моих уравнений, и по этому вопросу мне ясно: он понял, что я сделала. Это делает его не похожим почти на всех остальных в нашем классе. Когда мы доходим до кабинета математики, мне жаль, что ему пора.
