Единственное утешение – сама Анита. У нее широкая улыбка, буйные кудряшки с проседью, и она больше похожа на тетушку, чем на врача. Это первый психотерапевт, которого я нашла сама.
Мама, написавшая диссертацию о связи душевных болезней и математического гения, считает мои визиты превентивными мерами. Когда я поступила в Ньютон, она выбрала мне психиатра. Но в прошлом году я ушла от него, так как сеансы стали тревожить меня больше, чем их отсутствие.
– Как дела? – спрашивает Анита, ставя стул перед застекленными дверями. Ведь я отказываюсь ложиться на эту нелепую кушетку.
– Мы с Бекс подали заявления в Чикагский университет.
Мы подались, потому что меня там интересует классная кафедра теоретической физики, а Бекс – потрясающий конкурс на факультет медицины. Мы будем учиться вместе, и благодаря этому я паникую чуть меньше.
– А Калеб? – улыбается Анита.
– Все еще думает.
– Ты бы спокойно восприняла его отъезд куда-то далеко?
Я думаю над ответом.
– Он не уедет.
– Как ты в этом уверена, – замечает она.
Так и есть.
Имя моим страхам – легион. Они все нормальные: я боюсь восьминогих тварей, замкнутых пространств, публичных выступлений и чересчур восторженных учителей начальной школы. Но есть еще и необычные: лягушки (почему у них так сгибаются лапы?), мосты, пустые бассейны, полные рестораны и желе (что трогать, что есть; и Калеб говорит, что это совершенно разумный страх).
Но я не боюсь, что Калеб поступит в какой-то другой колледж.
– Мы всю жизнь дружим.
Простота этого заявления не способна вместить в себя все, что я имею в виду, но я не знаю, что добавить.
– Иногда друзья перестают общаться, – замечает Анита.
– Только не мы, – говорю я, но мне не нравятся нотки сомнения в ее голосе.
– Надеюсь, что так. Но, возможно, тебе стоит слегка расширить свой круг общения. Подружиться с кем-то помимо Бекс и Калеба. Лучше пробовать знакомиться с другими людьми, пока ты чувствуешь себя в безопасности.
– Но люди скучные.
– Ты ходишь в школу, где учится сто двадцать человек, одаренных в сфере математики и точных наук, – говорит Анита. – Найди парочку тех, кто будет стоить потраченного времени.
В конце мы рассматриваем все, что стриггерило меня на этой неделе. Раньше врачи работали над моей тревожностью только с помощью когнитивной поведенческой терапии и лекарств. Но Анита копнула глубже и помогла мне понять, что моя тревожность – не только порождение моего мозга. Она научила меня термину «ситуативная тревожность» и помогла понять, что взросление в моем родном городе – это та еще ситуация.
С ее помощью весной я слезла с таблеток. Я благодарна за то, что они сделали меня лучше, но мне больше не нужно принимать их каждый день. Мама не до конца верит, что это правильный путь, но Анита напоминает мне, что я сама себе начальница.
– Продолжай, ты молодец, – говорит она, когда сеанс заканчивается, и я выхожу через двери позора.
Идти обратно в Ньютон по яркому октябрьскому солнышку недолго. Территория школы прилегает к университетскому кампусу. Она усыпана огромными бетонными статуями мифический зверей – единорогов, драконов и морских змеев. Я всегда думала, что это странный выбор для школы с уклоном в точные науки. Главное здание выполнено в готическом стиле, хотя ему нет и десяти лет. Стеклянные панели покрыты искусственными трещинами и освинцованы, чтобы выглядели старыми. Калеб говорит, это чтобы брать больше денег за учебу, хотя это и нелогично. Но я привыкла доверять ему в таких вещах.
Общежитие, более прозаичное строение, соединяется коридором с главным холлом и скрыто из виду. В нем три этажа с комнатами-однушками. Девочкам отведен верхний этаж, а значит, их в два раза меньше, чем мальчиков. В приемной комиссии говорят, что это отражает соотношение мальчиков и девочек среди абитуриентов. Бекс относится к этому скептически.
Я открываю дверь и вижу Бекс: она сидит, скрестив ноги, на моей постели, а вокруг разложены записи по биологии. Сегодня она выглядит как принцесса гиков. На ней белая рубашка на пуговицах, кобальтово-синий вязаный жилет и плиссированная клетчатая юбка в цветах Ньютона – синий, черный, серый. Каштановые волосы завязаны в высокие хвостики, а на носу – большие очки в толстой черной оправе. Завтра, несмотря на дресс-код, она будет выглядеть совершенно иначе.
Я ношу практически одно и то же каждый день: черное худи, синюю футболку и плиссированную клетчатую юбку. Бекс считает, что правила по форме в Ньютоне – это как правила сонета: для большинства – ужас, но в руках настоящего поэта – магия. (Я считаю все сонеты ужасными.)
Бекс – младшая дочь дико популярного телепроповедника, любимого народом из-за его политики и латиноамериканского происхождения: с ним его зрители, почти все белые, не чувствуют себя такими расистами. Бекс фактически шантажом заставила родителей позволить ей поехать в Ньютон. В случае отказа она угрожала делать нечто более неприличное, чем посещение академии по физике.
Я вешаю пальто и сумку на крючки у шкафа, кладу на край стола блокнот и фломастеры и пробегаю по ним пальцем, чтобы их выровнять. (Я не боюсь беспорядка. Он мне мерзок. Как зерненый творог.)
– Я хотела спросить, как там твой психоз, но над ним еще явно надо поработать, – говорит Бекс.
– Стремление к порядку – это не болезнь. – Я со зна чением смотрю на ее бумажки.
Она собирает их в стопки.
– А почему ты вообще здесь? И как ты вошла?
Она наклоняет голову, хлопает ресницами и с придыханием говорит:
– Эван, я оставила учебник по биологии в комнате у Эви, и если я его сейчас же не верну, то завтра провалю контрольную.
Я фыркаю. Чтобы она провалила контрольную по биологии, Бекс должна наковальня на голову упасть. Но она такая красивая, что ее постоянно недооценивают. Эван, студент колледжа, который работает у нас на этаже завхозом, – один из многих поклонников Бекс. Он бы ей не только ключ от всех дверей отдал, но и мой ноутбук, если бы она попросила.
– А ты никогда не думала, что твои большие карие глаза и глубокие ямочки на щеках – это несправедливое преимущество?
– Да, Эви… Я – женщина-латинос и занимаюсь наукой, я каждый день думаю о своих несправедливых преимуществах, – отвечает она. – Захочешь разыграть карту «английской красавицы» – я всегда готова помочь.
Я унаследовала внешность от отца-британца: темно-русый цвет волос, серые глаза и бледную кожу. От матери мне достался невысокий рост, волосы, вьющиеся на концах, и некоторое разочарование в большинстве людей на земле.
Сев рядом с Бекс, я повторяю вопрос:
– Почему ты здесь?
Не то чтобы Бекс никогда не заседала в моей комнате, но она знает, что я дорожу личным пространством. Я люблю свои вещи, а больше всего – огромную белую доску, на которой сейчас яркими цветами расписана моя работа, и я не хочу ею делиться.
– От родителей пришел запоздалый подарок на день рожденья. – Она протягивает мне маленькую коробочку. Внутри лежит широкое серебряное кольцо. Простое, но красивое. Я смотрю на нее, и она кивает: – Прочти.
На внутренней стороне кольца – крохотная надпись курсивом: «Вы не свои».
Я не знаю, что это значит, но все равно у меня мурашки.
– Это из Библии, – говорит Бекс. – Это значит, что твое тело не принадлежит тебе. Это типа кольцо чистоты. Когда они разрешили мне сюда поехать, я обещала, что не буду ни с кем встречаться, но, кажется, они поняли, что я сомневаюсь.
Иногда я задумываюсь, кто травмирован больше: Бекс, чей отец воспринимает так много самых скверных отрывков из Библии буквально, или я, чья мать считает, что DSM-5 (официальное руководство по всем психическим расстройствам) – это справочник для родителей.
Я захлопываю коробочку и убираю в ящик стола.
– Будет нужно, когда поедешь домой, тогда и возьмешь, – говорю я. – Пошли за печеньем.
Пекарня «Лунный луч» решает все наши проблемы, большие и маленькие. Я все время беру одно и то же – шоколадное печенье с шоколадной крошкой, а Бекс просит неизменно странный десерт месяца – сейчас это апельсиново-ананасовое печенье, что, наверное, говорит все, что нужно о нас знать.
Мы идем обратно в Ньютон с печеньем, завернутым в коричневую бумагу.
Доев, Бекс говорит:
– Можно задать тебе вопрос?
– Какой угодно.
– Что это за рисунки у тебя на доске?
Я с удивлением поворачиваюсь к ней. Вот этого я совсем не ожидала.
– Обычно у тебя там полно уравнений, но сегодня – какие-то безумные картинки.
Ее взгляд блуждает по моему лицу, и я смотрю на нее в ответ, ища в вопросе скрытый смысл.
Порой мне сложно читать эмоции других, хотя чем лучше я знаю человека, тем это проще. Бекс весьма прагматично относится к этому дефекту: она часто объясняет мне эмоции, мелькающие на лицах окружающих, и называет это «эмоциональными субтитрами». Но когда я пытаюсь читать ее саму, это не помогает.
Наконец, слово «безумные» наводит меня на мысль. Она беспокоится: вдруг эти рисунки на доске связаны с моей тревожностью.
– Это адинкра, – говорю я, пытаясь ее успокоить.
– Ты же понимаешь, что это не ответ?
– Тебе подробно объяснять?
Она кивает, и я приступаю:
– Первые символы адинкра – это символы, обозначающие понятия, они были распространены в Гане. Что-то вроде иероглифов: много информации вложено в один маленький рисунок. Вот! – Я достаю телефон и показываю квадрат, нарисованный вокруг чего-то, похожего на песочные часы с полосками. – Это значит «дом, устойчивый против ветра», символ силы перед лицом предательства.
– А вот этот, большой, наверху на доске – повернутая геральдическая лилия?
Я улыбаюсь.
– Это мой любимый. Означает «курица наступает на цыплят, но не убивает». Совет для родителей: лелей, но не балуй.
– Девиз семьи Бэкхем, – говорит Бекс.
– Ну почти, – соглашаюсь я.
– Почему они тебе так интересны?
– Потому что это гениально, – говорю я. – Можно составлять математические символы адинкра.
– Те, что ты нарисовала, похожие на звездолеты? – спрашивает Бекс.
– Да. Черные и белые точки, разные цвета, пунктир и сплошные линии – все это можно использовать в качестве шифра. И запихать кучу уравнений в один рисунок.
– А зачем это тебе?
– Так можно моделировать очень сложные вещи.
– То есть ты не превращаешься в ньютоновского Унабомбера?
– Нет, что ты.
Мне лень называть ей его имя и рассказывать о его математической эрудиции, хотя мне известно и то и другое.
КАЛЕБ
Я забираю завтрак, ставлю поднос на стол напротив Бекс и Эви и начинаю есть яичницу-болтунью, пить кофе и одновременно проверять домашку по физике. Эффективно, но неаккуратно.
Эви пьет чай, а Бекс мрачно таращится в пустоту. На ней темно-синее, слишком длинное для нее платье и белая блузка с высоким воротом, как будто украденная у монашки.
– Терпеть не могу этот наряд, – говорю я ей.
– Это потому, что тебе не видны мои ноги.
– Нет, – отвечаю я, хотя у Бекс красивые ноги. – Это потому, что ты надеваешь его, только когда грустишь.
Эви смотрит на меня, как будто я показал фокус. Для нее чувства – это тайна.
Я осматриваю переполненную столовую.
– Кому-то надо преподать урок хороших манер? – спрашиваю я у Бекс.
Она красива и умна и ни с кем не встречается из-за какой-то сделки с родителями в стиле Фауста. К сожалению, некоторые мои одноклассники считают это вызовом для себя. В прошлом году я засадил Мейсону Плоуману в плечо бейсбольным мячиком за то, что он распускал руки. И готов с удовольствием повторить.
Но Бекс улыбается и качает головой.
– Нет, но спасибо за предложение.
– Живу во имя служения, – отвечаю я. – Увидимся на гуманитарке?
Бекс кивает, и я встаю. С яичницей с расправился, кофе выпил, а вот домашке не помешало бы уделить чуть больше внимания.
– Готова, Эви?
Мы сдаем подносы и отправляемся на физику.
– Что с ней творится? – спрашиваю я, пока мы идем по коридору.
– Проблемы дома. Родители прислали жутковатый подарок на день рождения.
Я приподнимаю брови, но не задаю вопросов.
