– Важно, чтобы они были в покупательском настроении, – заметила Лиза.
– Если не будут, Анушка сможет их убедить, – сказал я и получил еще один шлепок. – А если что не так, Лиза их отшлепает.
– Нам повезло, – сказал Риш, предлагая мне косяк.
– Нет, спасибо. Не употребляю, когда езжу с пассажирами. А в чем везение?
– Выставку чуть было не сорвали. Вы видели картину с изображением Рамы? Оранжевую?
Я вспомнил большое полотно с преобладанием оранжевого цвета, висевшее на стене неподалеку от каменного Энкиду. Только теперь я сообразил, что впечатляющая центральная фигура на картине изображала индуистского бога.
– Из-за этой картины выставку попытались запретить свихнувшиеся религиозные фанатики из крайне правых – они называют себя «Копьем кармы» и выступают в роли полиции нравов. Но мы связались с отцом Таджа – он известный адвокат и лично знаком с главным министром[14 - Главный министр – так в Индии именуется избираемый глава правительства штата.]. И он добился постановления суда, разрешающего выставку.
– Кто написал ту картину?
– Я, – сказал Риш. – А что?
– Мне интересно, что побудило вас изобразить бога.
– Вы полагаете, есть вещи, которые изображать не следует?
– Просто хотелось бы знать, что подтолкнуло вас к выбору сюжета.
– Я сделал это ради свободы самовыражения, – сказал Риш.
– Viva la revoluciоn![15 - Да здравствует революция! (исп.)] – промурлыкала Анушка, которая к тому времени уже пристроилась рядом с Ришем, полулежа у него на коленях.
– Свободы для кого? – уточнил я. – Для вас или для них?
– Вы про «Копье кармы»? – Розанна фыркнула. – Да они все сраные фашистские ублюдки! Ничтожные твари. Маргиналы. Никто не принимает их всерьез.
– Бывает так, что маргиналы захватывают центр, который слишком долго их унижал или игнорировал.
– Как это? – встрепенулась Розанна.
– Да, такое возможно, Лин, – согласился Риш. – Эти люди способны на самые дикие выходки, и они это доказали. Но они активны по большей части в провинциальных городках и деревнях. Избить священника, спалить какую-нибудь церковь – это их стиль. Но у них нет широкой поддержки среди жителей Бомбея.
– Долбаные бесноватые фанатики! – злобно выкрикнул молодой бородач в розовой рубахе. – Это самые тупые люди на свете!
– Вряд ли вы можете это утверждать, – спокойно заметил я.
– Но я только что это сказал! – взвился молодой человек. – Какого хрена ты тут гонишь? Я это сказал – значит я могу так утверждать.
– Извини, я не вполне ясно выразился. Я в том смысле, что такое утверждение не будет обоснованным. Конечно, ты можешь это утверждать. Ты можешь утверждать, что луна – это одна из праздничных декораций, оставшаяся на небе после Дивали[16 - Дивали – главный праздник у последователей индуизма и близких к нему религий; сопровождается фейерверками и всевозможными огненными шоу.], но обоснованным это утверждение назвать нельзя. Точно так же у тебя нет оснований считать тупицами всех, кто не разделяет твою точку зрения.
– Тогда кто они, по-вашему? – спросил Риш.
– Полагаю, вы лучше меня знаете этих людей и их образ мыслей.
– Но я хотел бы услышать ваше мнение.
– Что ж, я думаю, они благочестивы. И это благочестие самого ревностного толка. Думаю, они любят бога столь пылко и преданно, что когда видят его изображаемым без должного почтения, то воспринимают это как оскорбление их личной веры.
– То есть вы считаете, что мне не следовало выставлять свою картину? – с нажимом спросил Риш.
– Я этого не говорил.
– Кто он такой, этот тип?! – громко поинтересовался бородач, не обращаясь ни к кому конкретно.
– Тогда будьте добры, – продолжил Риш, – пояснить мне, что именно вы имели в виду.
– Я поддерживаю ваше право творить и демонстрировать публике свои творения, но считаю, что право неотделимо от ответственности и что ответственный художник не должен во имя искусства оскорблять и травмировать чувства других людей. Во имя истины, пожалуй. Во имя справедливости и свободы, согласен. Но не ради одного только самовыражения.
– Почему бы и нет?
– Как творцы, мы создаем что-то не на пустом месте. Под нами огромный пласт культуры и традиций. И мы должны быть верны всему лучшему, что было сотворено другими до нас. Это наша обязанность.
– Да кто он такой, этот хренов умник?! – обратился молодой бородач к гирляндам мотоциклетных фонарей под потолком.
– Значит, если они почувствовали себя оскорбленными, это моя вина? – негромко и серьезно поинтересовался Риш.
Мне он начал нравиться.
– Спрашиваю еще раз, – не унимался бородач, – кто такой этот тип?
– Я тот, кто научит тебя правильной речи, – сказал я вполголоса, – если ты не перестанешь говорить обо мне в третьем лице.
– Он писатель, – зевая, сказала Анушка. – Писатели вечно спорят, потому что…
– Потому что они это умеют, – продолжила Лиза и потянула меня за руку, призывая подняться с пола. – Пойдем, Лин. Пришло время танцевать.
Из больших напольных колонок хлынула громкая музыка.
– Я люблю эту песню! – хрипло крикнула Анушка, вскакивая на ноги, а затем поднимая и Риша. – Потанцуй со мной, Риш!
Я на секунду сжал Лизу в объятиях и поцеловал ее в шею.
– Отрывайся здесь без меня, – сказал я с улыбкой. – Напляшись до упаду. А я еще раз осмотрю выставку. Встретимся на улице.
Лиза поцеловала меня и присоединилась к танцующим. Лавируя меж ними и стараясь не поддаться зажигательному ритму, я пробрался к двери.
В главном выставочном зале я остановился перед покрашенными под бронзу рельефами, представлявшими историю убийств. И чем дольше я на них смотрел, тем сложнее было отделить кошмарный авторский замысел от моих собственных кошмаров.
Я потерял все. Меня лишили опеки над дочерью. Я докатился до героиновой зависимости и вооруженных грабежей. Был пойман и приговорен к десяти годам в тюрьме строгого режима.
Можно было бы рассказать о регулярных избиениях и издевательствах, которым я подвергался в первые два с половиной года этого срока. Можно было бы привести с полдюжины других разумных причин для побега из той безумной тюрьмы, но в действительности все было проще: настал день, когда свобода для меня стала важнее моей жизни. И в тот день я решил, что больше не буду сидеть за решеткой: «С меня хватит». Я бежал из тюрьмы и с тех самых пор числился в розыске.
Жизнь вечно преследуемого изгоя забросила меня из Австралии в Новую Зеландию, а оттуда в Индию. Полгода, проведенные в сельской глуши Махараштры, научили меня языку местных крестьян. Полтора года в городских трущобах научили меня языку местных улиц.
Я вновь оказался в тюрьме, на сей раз в бомбейской, что в порядке вещей для человека, находящегося вне закона. Из тюрьмы меня вызволил мафиозный босс Кадербхай. И он нашел мне применение. Он находил применение всем. Пока я работал на него, ни один полицейский в Бомбее не рисковал со мной связываться и здешние тюрьмы не имели шансов заполучить меня под свой кров.
Подделка паспортов, контрабанда, торговля золотом на черном рынке, нелегальные валютные операции, вымогательство и рэкет, гангстерские войны, экспедиция в Афганистан, кровная месть: так или иначе мафиозная жизнь заполняла мои месяцы и годы. Но ничто из перечисленного не имело для меня существенного значения, поскольку я был лишен связи со своим прошлым, со своей семьей и друзьями детства, с данным мне от рождения именем, с родной страной и со всем тем, что я собой представлял до прибытия в Бомбей, – все это умерло, как и те люди, чьи фигурки корчились на псевдобронзовом фризе Розанны.
Я покинул галерею, пробрался сквозь редеющую публику перед входом, дошел до парковки через дорогу и присел сбоку на свой мотоцикл.
Большая группа зевак скопилась на тротуаре неподалеку от меня. В основном это были обитатели соседних кварталов, где селились преимущественно мелкие служащие. Этим прохладным вечером они пришли сюда, чтобы полюбоваться на дорогие автомобили и шикарные наряды посетителей выставки.
До меня доносились их фразы на маратхи[17 - Маратхи – язык индоарийской народности маратхов, один из официальных языков индийского штата Махараштра.] и хинди. С искренним восхищением и удовольствием они обсуждали машины, украшения и платья. Ни в одном голосе я не уловил зависти или неприязни. Нужда и страх постоянно сопровождали их в этой жизни, определяемой одним коротким словом «бедность», однако они восхищались бриллиантами и шелками богачей с радостным, независтливым простодушием.
Когда в дверях галереи появились известный промышленник и его супруга-кинозвезда, группа зрителей разразилась хором восторженных возгласов. Актриса была в желто-белом сари, усыпанном драгоценными камнями. Я оглянулся на зевак, улыбавшихся и выражавших одобрение так по-свойски, словно эта женщина была их соседкой по дому, – и вдруг заметил троих мужчин, державшихся отдельно от группы.
Они стояли молча, и вид у них был самый зловещий. Темные глаза столь интенсивно излучали ярость и злобу, что я, казалось, начал ощущать это излучение кожей, как ощущают легкий, едва моросящий дождь.
И вдруг, словно почувствовав, что я за ними наблюдаю, все трое разом повернулись и посмотрели мне прямо в глаза с открытой, совершенно необъяснимой ненавистью. Так мы и пялились друг на друга под радостные визги и бормотание зевак, перед строем лимузинов, озаряемых фотовспышками.
Я подумал о Лизе, все еще находившейся в галерее. Мрачная игра в гляделки продолжалась. Я медленно переместил руку поближе к двум выкидным ножам, спрятанным сзади под рубашкой, в холщовых чехлах на поясе.
– Эй! – внезапно окликнула меня Розанна, хлопая по плечу.
Я среагировал рефлекторно: с разворота одной рукой перехватил запястье, а тычком другой отбросил ее на шаг назад.
– Ты что, рехнулся?! – взвизгнула она, изумленно тараща глаза.
– Извини, – сказал я, отпустив ее руку. И поспешил обернуться к троице загадочных ненавистников. Но те уже исчезли.
– Ты в порядке? – спросила Розанна.
– Да, – сказал я. – В порядке. Извини. Там дело идет к концу?
– Осталось недолго, – сказала она. – Как отбудут все важные шишки и звезды, галерея закроется… Слушай, Лиза как-то обмолвилась, что ты не любишь Гоа. Хотелось бы узнать, в чем причина. Я сама, между прочим, оттуда.
– Об этом я уже догадался.
– Так что ты имеешь против Гоа?
– Ничего. Просто всякий раз, когда я туда езжу, знакомые просят меня покопаться в их тамошнем грязном белье.
– Мой Гоа тут ни при чем, – быстро сказала она.
Это было не возражение, а простая констатация факта.
– Охотно верю, – улыбнулся я. – В Гоа много чего есть, но я знаю там лишь пару пляжей да пару укромных местечек.
Она внимательно разглядывала мое лицо.
– Что ты там говорил о цели своей поездки? Рубины и… что еще?
– Рубины и любовные письма.
– Но ведь ты ездил в Гоа не только за этим?
– Остальное пустяки, – соврал я.
– А если я предположу, что ты был там по делам черного рынка, это будет далеко от истины?
Собственно, я ездил в Гоа за новыми стволами: привез десяток пистолетов и передал их мафиозному посреднику в Бомбее еще до того, как отправился на поиски Викрама с его ожерельем в кармане. Так что касательно черного рынка истина была где-то рядом.
– Послушай, Розанна…
– А тебе не приходило в голову, что проблемой здесь являешься как раз ты? Люди вроде тебя приезжают в Индию и привозят с собой всевозможные беды.
– В Индии хватало всевозможных бед еще до моего приезда, и их останется с избытком, если я уеду.
– Сейчас мы говорим о тебе, а не об Индии.
Она была права, и ножи у меня под рубашкой служили тому подтверждением.
– Ты права, – признал я.
– Что, я права?
– Да, ты права. Я создаю проблемы, это так. Впрочем, как и ты в данный момент, если уж говорить начистоту.
– Лизе не нужны проблемы из-за тебя, – сказала она сердито.
– Конечно нет, – согласился я. – Проблемы не нужны никому.
Ее карие глаза вглядывались в мое лицо дольше прежнего, как будто выискивали там нечто достаточно глубокое или обширное, могущее придать сказанному дополнительный смысл. Наконец она рассмеялась, отвела глаза и запустила унизанные перстнями пальцы в свою дикобразистую шевелюру.
– Сколько дней продлится выставка? – спросил я.
– Мы рассчитываем на всю следующую неделю, – сказала она, следя за последними гостями, покидающими галерею. – Если только не помешают бесноватые.
– На вашем месте я бы нанял охрану. Поставил бы у входа парочку крепких и быстрых ребят. Предложите подработку охранникам из пятизвездочных отелей. Среди них есть действительно хорошие бойцы, а не какие-нибудь накачанные увальни.
– У тебя есть опасения насчет выставки?
– Пока не уверен. Но я только что видел тут нескольких типов. Реально злющих. Думаю, им чертовски не по душе это шоу.
– Ненавижу сраных фанатиков! – прошипела она.
– Полагаю, эта ненависть взаимна.
Взглянув в сторону галереи, я увидел Лизу, которая обменивалась прощальными поцелуями с Ришем и Таджем.
– Вот и Лиза.
Я сел на мотоцикл и толкнул ногой рычаг стартера. Двигатель рявкнул, оживая, и перешел на низкое утробное урчание. Лиза подошла, обнялась с Розанной и заняла место на сиденье позади меня.
