– Красиво, – раздается рядом.
Я оборачиваюсь. Вижу, девчонка застыла на пороге. Слишком увлекся, не заметил, когда она тут появилась. Улыбается. Изучает пространство.
– Почему ты решил этим заняться? – спрашивает.
Проходит вперед, ближе к елке. На меня не смотрит. Все внимание на горящие декорации, на разноцветные огни.
– Захотелось, – отвечаю как есть.
Она молчит. Обходит елку, потом подходит к одному из окон, запрокидывает голову назад, разглядывая гирлянду, закрепленную под самым верхом. Там неоновые звезды и полумесяцы.
Нравится. Моей Лике это все нравится. По лицу вижу, по искрам в глазам, по тому как ее губы двигаются, больше не поджатые и не сердитые.
Дьявол. Ради такой реакции я готов хоть каждый гребаный день елки наряжать и комнаты декорировать. Блядские гирлянды распутывать.
– Шары еще не развесил, – говорю и киваю в сторону коробок. – Могли бы вместе заняться.
– Давай, – неожиданно соглашается девчонка.
Мы продолжаем украшать дерево уже вдвоем, и я сам не верю, что все так легко и гладко складывается. Вдруг.
Позже ужинаем в зале. Пока мы заканчиваем развешивать шары, слуги сервируют стол.
Я не могу отвести глаза от Лики. Чувствую себя полным придурком. Но черт, она просто… такая. Нежная. Свежая. Родная. Тянет ее в объятья заключить, крепче прижать. Но я чувствую, рано распускать руки.
Один неверный шаг – все старания полетят к чертям. Стараюсь отвлечься, протрезветь от бушующих внутри эмоций.
– Когда тебе рожать? – спрашиваю.
– В конце апреля.
Она поворачивается и смотрит на меня.
– Есть вопрос, – выдает Лика. – Когда я вставала на учет в клинике, врач спрашивал про отца ребенка и наследственные заболевания. Тогда было нечего ответить, но теперь могу у тебя спросить. Скажу, у моего ребенка появился отец.
Девчонка пожимает плечами.
– В смысле? – хмурюсь.
– В прямом, – ровно говорит она.
– Никто в моей семье ничем таким не болел, – отрезаю. – Мой папаша тот еще ублюдок, но здоров как бычара. Да и остальная родня крепкая.
– Я давно поняла, отношения у вас натянутые.
– Я рад, что родился вдали от них, – кривлюсь и вдруг осознаю, мне впервые хочется рассказать о своем прошлом правду.
Глава 9
Я прячусь в шкафу. Здесь темно и никто меня не достает, не лезет с дурацкими историями. Можно расслабиться. Конечно, повсюду болтается всякое тряпье. Трудно здесь нормально улечься, но я справляюсь, забираюсь в угол, да так, чтобы никто не нашел, даже если створки распахнут. Пахнет тут приятно. Не знаю чем именно, но классно. Как в зимнем лесу. Чем-то морозным и свежим, ароматным.
– Глеб! – истошно вопит чужая тетка. – Глеб, ты где? Выходи. Глеб, ну что это за шутки? Хватит. Поиграли в прятки и достаточно. Глеб!
Я морщусь. Крепче вжимаюсь в деревянную стенку, расправляю тряпки вокруг, чтобы до меня точно не добрались. Голос звучит слишком близко. Противный. Кажется, это та самая баба, которая…
Не важно.
Я обрываю мысль. Отбрасываю подальше. Надо подождать и все будет как раньше. Все наладится. Так мама говорит? Да так. И это работает безотказно. Мама знает. У нас тяжелые времена, но мы справимся.
Я думаю о ней и улыбаюсь.
Мама. Мамочка.
Внутри сразу тепло. Скоро Новый год. Это любимый праздник мамы. И мой. Она говорит, это как начать с нуля. Главное – верить в чудеса. Все должно исполниться. Иначе не бывает.
Мы будем наряжать елку. Маленькую, зато настоящую. И пусть только Петька из соседнего подъезда попробует хоть что-то против нее буркнуть, оттягаю его за уши похлеще, чем в прошлом году.
Чего он тогда сморозил? Его фальшивая елка круче? Наша дешевая? Мелкая совсем? Я ему все объяснил. Если мало было, то добавлю. Никто не будет насмехаться над тем, что важно для мамы.
У нас тяжелые времена, но все наладится.
– Дай мне еще пару лет, и я куплю нам самую большую елку в мире, – обещаю маме. – Просто огромную. Но сначала я куплю дом. Гигантский. Пусть внутри будет много-много комнат. Лабиринт. Я в кино видел. А еще слуги. Да, точно. Слуги нам нужны. Пусть готовят, убирают, стирают. А ты будешь отдыхать. Ты заслужила. Лучше со мной играй. Вообще, это же тоже работа?
– Глеб, – мама улыбается. – Зачем тебе лабиринт?
– Круто выглядит, – пожимаю плечами. – Я заработаю много денег. Очень много. Так много, чтобы мы ими камин топили.
– Ты это тоже в кино видел?
– Ну да, – киваю. – А что плохо?
Плохо. Мама объясняет почему, но я и слушать не хочу. Нормально все. Правильно. Пусть горят эти проклятые деньги.
Я их накажу. Без них паршиво. А им со мной еще хуже будет. Все заработаю и уничтожу. В пепел. Каждую бумажку. Одну за другой.
Но дом куплю. Без лабиринта. Раз маме не нравится, то и не надо. Просто большой дом выберу. А к такому дому и слуги нужны, и охрана.
– Счастье в другом, – говорит мама.
Да. Наверное. Когда я смотрю в ее глаза, то про все свои планы забываю и вроде уже не важно даже, какие у нас времена, тяжелые или нет.
Я знаю, все наладится. Мама всегда говорит правду.
Но заработать тоже неплохо.
– У кого деньги, тот и рулит, – заявляет Петька.
Важный такой. Деловой. Вечно нос задирает. Но я легко отвешиваю ему подзатыльник. И в чем тогда сила?
Деньги – вопрос времени. Я знаю, что возьму все, чего захочу. Полностью обеспечу маму. Займусь ее здоровьем. Раз обычные врачи не справляются, найду особенных, самых лучших. В Израиле, например. Петька говорит там крутая медицина. Его родители ездят туда на заработки. Не представляю, какими делами они занимаются, но постоянно шлют Петьке подарки.
– Сколько лечение стоит? – спрашиваю.
– Какое еще лечение? – удивляется Петька.
– В Израиле.
– Не знаю.
– Ну так спроси.
– У кого?
– Да у родителей своих.
– Так они не врачи.
– И что?
– Они никого не лечат, – пожимает плечами. – Откуда им знать?
– Ты спроси, – повторяю. – Если сами не знают, спросят у тех, кто знает.
Маме хуже становится. Она чаще кашляет, сильнее устает. Хотя зимой всегда так. Потом легче. Надо подождать. Мама и сама так говорит. Все пройдет.
– Дорого, – говорит Петька.
– Что дорого?
– Ну лечение. Ты же сказал спросить. Папа сказал какое-то странное слово, а мама на него прикрикнула.
– Ничего не понял.
– Мама сказала мне это слово забыть. Объяснила, что это просто значит очень много и все.
– И ты забыл?
– Нет.
Петька называет мне слово, которое и правда ничего не объясняет. Впервые такое слышу. Ладно. Много значит много. Буду зарабатывать.
– Пацан, ты сдурел? – рявкает грузчик.
А потом как заржет.
– А что тут смешного? – хмурюсь. – Я вам помогу, а деньги поделим. Мне надо много заработать. Чем раньше начну, тем лучше.
– Тебе сколько лет?
– Четырнадцать.
– Тебе? – брови гнет. – Четырнадцать?
– Да.
– Гуляй, – отмахивается. – Вали отсюда, мелкий. Какая еще работа? Тебе лет десять от силы.
Ладно, подумаешь, пару лет прибавил. Четырнадцать. Десять. Или чуть меньше. Да какая разница?
Но на работу меня не берут.
– Глеб, что это за шутки про работу? – спрашивает мама. – Мне соседка сказала, ты ко всем вокруг пристаешь.
– Язык у нее как помело.
– Глеб!
– Прости, мам.
– Зачем тебе работа?
– Просто.
– Глеб, – взгляд у нее такой, что тут только правду говорить, да и когда бы я стал врать маме?
– Ну так вышло, – плечами жму. – Решил работу найти. Плохо что ли? Я уже взрослый.
– Глеб, тебе восемь.
– И что?
Дался им этот возраст. Хочу и работаю. Мое дело.
– Рано тебе, – вздыхает мама. – Еще наработаешься.
– Так я готов, а вот тебе пора отдыхать.
Мама не соглашается. Она вообще редко одобряет мои решения. Сам не знаю почему. Я как лучше хочу. Стараюсь.
– Глеб! – опять этот противный голос. – Глеб, выходи! Ты где? Глеб!
Закрываю уши ладонями. Не хочу никого слышать. Только маму. Но она молчит. Давно молчит. Несколько дней. Я пока не считал точно.
